Лидия Чарская - Том 19. Белые пелеринки
И Инна, видя перед умственным взором все эти дорогие ей лица, прижмурив глаза для полноты иллюзии, пела все нежнее, все мелодичнее, все задушевнее.
Словно очарованные стояли девочки, слушая этот дивный голос. В детских лицах застыло восторженное выражение. Во многих глазах сверкали слезинки.
— Месдамочки! Душки! Да что же это! — восторженно срывалось с уст восхищенной Жемчужинки. — Точно ангел небесный поет!
— Тише! Тише! Не мешай слушать! — зашикали на нее подруги.
Скрипнула, отворилась дверь. Стремительно вбежала в класс Дуся-Надин и тоже словно зачарованная остановилась.
— Кто это поет? О, как хорошо!
— Палтова, Дуся, Палтова…
— Она? Восторг! О, пой, милая, пой!
Христос Младенец! Я пришла к Тебе тоже,
Христос Спаситель! Научи меня жить.
Обвей меня кротостью, добротою и правдой
И дай мне силы остаться честной всю жизнь.
Зазвенел, зазвенел, как речка лесная, и смолк голосок. Наступила тишина. Казалось, еще реяли в комнате нежные звуки.
— Палтова! Прелесть ты этакая! Южаночка! Откуда ты так петь научилась! — И Дуся, первая нарушив волшебное очарование минуты, стремительно бросилась в угол за доской.
Град поцелуев осыпал лицо, глаза и черные кудри Инны. Ее ласкали, ее приветствовали, ею восхищались как никогда.
Девочки совсем, казалось, обезумели от восторга. А она стояла среди них и наивно хлопала своими большими милыми глазами.
— Чего они все радуются? Что такое сделала она?
И вдруг Дуся, ласкавшая ее с чисто материнской нежностью, ударила себя ладонью по лбу и, вся просияв от внезапно пришедшей ей в голову мысли, весело вскричала:
— Дети! А что вы мне дадите, если я устрою вам, что завтра же вы все разъедетесь по домам? Настолько ручаюсь за это, что сегодня же пошлю телеграммы и записки всем вашим родным!
— Дуся, Дуся! Вот-то было бы счастье! Дуся! Как же вы сделаете это, ангел! — послышались звонкие голоса, и в один миг «седьмушки», как мухи облепили свою хорошенькую папиньерку, обнимая, целуя и тормоша ее.
— Тише вы, тише, сумасшедшие! Всю прическу набок свернули! — отбивалась от них с хохотом Надин. — Все это я вам устрою и на чаек даже не попрошу ничего. Только чур! Уговор важнее денег. Слушать меня во всем, беспрекословно, а сейчас марш в музыкальную комнату. Там вы разучите со мною всю ту песенку, которую только что пела Инна Палтова, да хорошенько, смотрите у меня! А потом, потом… Слушайте только: я пошлю за серебряной бумагой, картоном и клеем коридорную нашу и живой рукой сделаем Вифлеемскую звезду. Сегодня у княгини гости, и вы всем классом пойдете к ней «колядовать», причем Инна споет ее песенку, а вы будете подхватывать хором последние строфы ее. А уж все остальное я беру на себя устроить, и, думаю, что вы все будете прощены! Только помните! Слушать меня во всем беспрекословно.
— Будем, будем слушать! Радость вы наша! Только выручите нас! — дружным хором отвечали девочки, и новой хоть и робкой надеждой засветились детские, разом заблестевшие синие, карие, серые и черные глаза.
* * *
За чайным столом, уставленным всевозможными яствами в виде печений, тортов, бисквитов, варений и прочих изделий лучшей петербургской кондитерской, сидела княгиня Розова.
Княгиня была именинница и праздновала этот день в кругу своих родных и знакомых. Нарядные платья дам и залитые золотым шитьем мундиры военных, ловко и изящно сшитые фраки штатских, веселая праздничная болтовня — это говорило о празднике, о счастье жизни и о том, что все должны быть довольны и радостны в этот день. Веселы были гости, весела была княгиня. Шумный, ни на минуту не умолкаемый разговор шел за чайным столом. Вдруг кокетливая и нарядная горничная приблизилась к хозяйке и наклонившись к ней произнесла на ухо своей госпоже:
— Ваше сиятельство. Там седьмой класс пришел и просит разрешения войти и «поколядовать». Ради завтрашнего праздника прикажете впустить?
На минуту лицо княгини нахмурилось и точно потемнело.
— Но они же наказаны. Я недовольна ими. Какая смелость, — произнесла она в забывчивости слишком громко, так что сидевшие поблизости гости услышали ее. Послышались расспросы.
— "Седьмушки" колядовать? За что их наказали? Чем провинились? Будут петь? Они, крошки? О, это интересно! Позовите их, княгиня! Это так забавно! — послышались просьбы гостей. Нечего делать, пришлось уступить княгине. Со строго сжатыми губами, но помимо воли ласково засиявшим взглядом начальница коротко приказала, обращаясь к горничной:
— Введите сюда детей, Саша.
Легкий шелест в соседней комнате. Откашливание, робкий шепот за дверью, и вот они вошли. Вошли в парадных батистовых передниках (по случаю дня Ангела начальницы и принесенных ей поздравлений поутру в зале девочки были в своей парадной форме в тоненьком, расшитом, в складочку батистовом верхнем белье). Впереди всех выступала темнокудрая девочка, очень красивая. Она держала огромную звезду, мастерски склеенную из серебряной бумаги. В центре звезды была наклеена картина, изображавшая Вифлеемскую пещеру и лежавшего в яслях Младенца Христа. За нею мерно по парам, тихие и серьезные, выступали сорок девочек со сложенными «коробочкой» руками.
— Этакие цыплята милые! — произнес ласковым голосом какой-то седой добродушного вида генерал.
— Очаровательные детишки! — вторила ему красивая, нарядная, как фея, молодая дама, — особенно та, со звездою, что за чудесное дитя!
Незаметно следом за детьми проскользнула и Дуся.
— Становитесь в круг, перед образом! Палтова, начинай! — тихим шепотом скомандовала она.
Девочки повиновались и бесшумно заняли указанные места.
Христос Младенец родился в пещере.
О, люди, славьте Величие Бога, —
зазвенел колокольчик, заполняя хрустальными звуками нарядную квартиру княгини.
Славьте Предвечного Иисуса.
Пришедшего спасти нас всех.
— Пришедшего спасти нас всех, — подхватывал стройный хор дружным припевом.
— Как хорошо, — пробежал шепот восхищения по рядам гостей. А темнокудрая девочка уже пела дальше:
Слетались Ангелы Божии к пещере,
Сходились пастыри славить величие Его!
Все дальше и дальше развертывался гимн, все горячее и настойчивее проникал он в души гостей и самой хозяйки.
Все непринужденнее, красивее и нежнее звучали голос Инны и голоса ее подруг. Девочка вся ушла в пение. Личико ее разгорелось, глаза сверкали, темные кудри упали на лоб, придавая что-то вдохновенное красоте ребенка. О гостях, о княжне-начальнице, о нарядной квартире и важных слушателях, обо всем этом, казалось, забыла она в эти минуты. Ее впечатлительная душа невольно переживала все то, о чем говорила ее песнь. Ее духовному взору уже рисовалась торжественно-прекрасная картина.
Теплая южная звездная ночь. Темная небольшая пещера. Кроткое пречистое лицо Девы. Благоговейный взгляд старца Иосифа. А Он, Маленький и Прекрасный, в яслях ягненка, Он, Радость и Надежда мира — Предвечный Христос!
И охваченная горячим чистым и могучим порывом к Божественному Младенцу, принесшему в мир прощение и радость, Южаночка с глубоким чувством закончила свою песнь:
Обвей меня кротостью, добротою и правдой
И дай мне остаться честной всю жизнь.
"И дай мне остаться честной всю жизнь", — подхватил хор, которому передалось воодушевление маленькой певицы.
Мгновенная тишина воцарилась в комнате. Гости и хозяйка оставались безмолвными, охваченные великим значением гимна.
Этой тишиною как нельзя лучше воспользовалась Дуся.
— На колени все! Просите княгиню простить вас и отпустить на праздник к родным! — послышался ее шепот.
И вот, как по команде, сорок девочек опустились на пол. Хором прозвучала робкая фраза, исполненная мольбы.
— Княгиня! Простите нас. Отпустите нас на праздник домой!
Это была трогательная картина. Сорок коленопреклоненных девочек. Сорок пар покорно сложенных с мольбою ручонок. А в воздухе еще словно носились, словно затихали еще чудесные звуки пропетого только что гимна.
И строго нахмурившееся было лицо начальницы при первых же звуках просьбы расплылось в улыбку. А тут еще гости окружили со всех сторон хозяйку и хором стали просить ее за наказанных. И сердце доброй княгини дрогнуло. Лед растопился.
— Я прощаю вас, дети, Бог с вами, но это в последний раз! Слышите, чтобы о подобной дерзкой выходке не слышала никогда больше. Я отпускаю вас на праздник, можете сейчас же дать знать об этом вашим родным.
