Лидия Чарская - Том 19. Белые пелеринки
— А ну-ка, девицы, что задано на сегодня? — обратился толстяк к классу.
— Реки, реки Европы, заданы, monsieur Зубров?
— А ну-ка, девицы, кто мне разгадает загадку? — с лукавой усмешечкой произнес снова Афанасий Ананьевич.
Надо сказать, что задавание загадок являлось маленькой слабостью географа. Эти загадки, впрочем, задавались с научной целью, так по крайней мере, думал сам Зубров и старался в этом убедить и своих маленьких учениц. Обыкновенно на каждом своем уроке он задавал такую загадку. Брал какое-либо географическое название за первый слог, приставлял к нему другой, третий, четвертый, и получалось слово. Девочки должны были отгадывать его, и отгадав, невольно запоминали название горы, озера, страны или города. Маленькие «седьмушки» поэтому очень любили и добродушного географа, и его занимательные уроки. Впрочем, это не мешало ему быть очень вспыльчивым порою и весьма щедро сыпать за лень двойками и единицами, а порой как следует нашуметь и накричать.
Сегодня Афанасий Ананьевич выглядел, однако, благодушнее обыкновенного.
— А ну-ка, девицы, разгадайте-ка, — заговорил он снова, — мое первое — река в Италии, мое второе то, чего я совсем не переношу благодаря моей чрезмерной комплекции, должен вам сознаться, девицы, а целое… Целое, девицы, та пренеприятная, доложу я вам, штука, что, помимо всяких убытков, она и смерть, и гибель с собой иной раз приносит! Вот что!
— Смерть и гибель! — раздумчиво, эхом повторили «девицы», и юные головки усиленно заработали над решением загадки.
Впрочем, не только девочки сидевшие в классе, приняли деятельное участие в решении заданной им задачи, Гаврик с Южаночкой, тесно прижавшиеся друг к другу в их темном уголку, под кафедрой, так же точно горячо принялись решать ее.
— Что бы это могло быть, а, как ты думаешь? — тихо шепнула Инна подруге.
— Не расспрашивай меня, ради Бога, а то я сейчас чихну. Ты видишь, сколько здесь пыли, и потом, я ужасно боюсь, что сапог Паровоза угодит еще по носу. Положение, я тебе скажу, не из приятных, — тем же шепотом отозвалась та.
— Да! Да! — поддакнула Инна, и, не теряя ни минуты, тотчас же начала перебирать в уме все итальянские реки, добросовестно приготовленные ею на сегодняшний урок.
— Тибр! Тибр! Нет! Не выходит. Арно… Арно… И это не то, должно быть. По… По… По, всего вернее. Да, по всей вероятности это — По… А дальше? Дальше-то что? — копошилась в своем уме девочка. Ну, что… не может переносить Паровоз? Голода? По-голод?! По-голод… Нет такого слова на свете. И причем тут его комплекция? Разве толстые люди переносят менее голод, нежели худые? Нет, не то… Значит, не то. Ах! — внезапно осенило Южаночку, — ах, да ведь жары он не переносит. Жара… Жар… По… Жар-по… Пожар. Пожар! Пожар! Вот что несет убытки, горе, смерть и гибель! — И Южаночка так обрадовалась сделанному ею открытию, что совершенно позабыла о тех исключительных обстоятельствах, в которых она находилась. Девочка высунулась из пещеры, бесцеремонно отстранив со своего пути мешавшую ей ногу учителя, и звонким радостным голосом закричала на весь класс, хлопая в ладоши:
— Пожар! Пожар! Я отгадала сразу! Правда? Ведь это пожар, господин Паровоз… То есть я хотела сказать Афанасий Ананьевич, — краснея оправилась она.
Трудно представить себе тот переполох, который произошел в следующую же минуту в классе. Девочки ахнули, остолбенели и вдруг заговорили все разом шепотом, похожим на пчелиное жужжанье.
— Что она делает? Безумная! Сумасшедшая! Вот-то дурочка! Все пропало теперь!
— Не выдавать! Что бы ни было, не выдавать ее, месдамочки! Ни за что в мире! — вся красная надсаживалась Верховская со своей скамейки.
— Инна! Глупая! Ты с ума сошла! — в свою очередь терзалась в глубине засады Гаврик и с перекосившимся от испуганной гримасы лицом изо всей силы тянула назад Южаночку, в потемки, в дальний угол пещеры…
Последняя только сейчас сообразила всю нецелесообразность своего поступка и живо юркнула в свое убежище. Но, увы! Это не могло уже поправить сделанного ею промаха ни на одну каплю. Паровоз, испуганный в первую минуту, вместе со стулом отскочил от пещеры в противоположный угол кафедры. Присутствие под столом чего-то живого, движущегося, говорящего, да еще вдобавок решающего загадки, совсем ошеломило толстого географа. Его маленькие глазки раскрылись шире, щеки отдулись еще больше, рот еще определеннее принял букву «о». Он сидел с минуту неподвижно, вытаращив глаза и расставив ноги, и тяжело пыхтел, не говоря ни слова, только глаза его впились теперь в злополучный темный угол под столом кафедры и уже ни на секунду не отрывались от него.
Самое простое было бы для него заглянуть под стол и извлечь оттуда виновных, но, увы! — по причине своей толщины Афанасий Ананьевич совсем не мог низко наклоняться.
Однако это беспомощное состояние учителя не могло продолжаться долго. И вот, краснея, географ вспыльчиво произнес, ударив изо всех сил кулаком по столу:
— Что же это за безобразие, девицы! Кто находится под столом? Извольте сейчас же вылезти оттуда! Что за шалости! Стыдитесь! Барышни! Стыд и срам! — И так как в злополучном углу не ощущалось уже никакого шевеления, окончательно взбешенный, вскочил со своего места и, затопав ногами, закричал еще гневнее на весь класс:
— Сейчас же выходите! Кто там есть, сию же минуту выходите! Или я иду к начальнице… Иду же сию минуту.
Он умолк на минуту и выдержал паузу. И опять ни малейшего шевеления в темном углу.
Молчание. Афанасий Ананьевич соскочил с кафедры, произнес многозначительное: "Хорошо же!", — и вылетел за дверь при гробовом молчании класса.
— Ну, будет теперь потеха! Выпустил все пары и покатился! Сейчас придет «сама» и задаст нам звону! Ах, Южаночка! Южаночка! И зачем только ты не умеешь владеть собою! — тоскливо шептала Гаврик.
— Вылезайте, душки, скорее, сию же минуту вылезайте! — послышался голос Верховской.
— Вылезайте и сейчас же закатывайтесь в бельевую. Признайтесь мадам Павловой во всем, она добрая и даст вам, во что переодеться, да скорее, а то сейчас «сама» явится и пойдет такая сумятица, что небу жарко станет. Только не бойтесь ничего, мы не выдадим вас!
Все это Даня проговорила, едва переводя дыхание, взволнованная как никогда.
— Вылезай же, Инна, скорее! — зазвучал рядом с нею трепетный голосок Гаврик, и обе они очутились посреди класса.
— В бельевую! В бельевую скорее! А то Милька сейчас накроет! Она уж от «самой» возвращается теперь! И «сама», и Паровоз, и весь синедрион сию минуту перед нами предстанут. Не медлите же, а мы не выдадим вас! — звенели трепетные голоса "седьмушек".
— Айда в бельевую! — выкрикнула Гаврик, и, схватившись за руки, обе девочки вылетели из класса и стрелой помчались по коридору.
Глава 7
"Седьмые" на допросе. Сочельник. Песнь за доской. Счастливая мысль Дани. Они прощены!
— Слава Богу! Вовремя успели! И Гаврик, и Южаночка стали неузнаваемы, вернувшись в класс. Мадам Павлова, начальница бельевого отделения N-ского института, была добрейшим в мире существом и любила воспитанниц, особенно маленьких. Всем, чем могла только, что было в ее силах, эта добрая женщина баловала их.
И часто-часто приходилось великодушной старушке кривить душою перед начальством с целью «покрыть» и выручить из беды ту или другую провинившуюся девочку. Нечего и говорить, что сейчас, по первой же просьбе, Добрыничка, как прозвал весь институт кастеляншу, словно по щучьему веленью преобразила обеих девочек. Переодевание заняло не более десяти минут, после чего, забавно путаясь в длинных, но уже сухих платьях, и в чистеньких передниках, Гаврик и Палтова чинным шагом входили в класс.
Это было как раз вовремя. Очень скоро на пороге появились сама княгиня Розова и госпожа Бранд с недельным субботним рапортом под мышкой. За ними шел, тяжело пыхтевший на всю комнату, Паровоз.
Княгиня, лишь только вошла в класс, как тотчас же опустилась в "свое собственное" кресло, находившееся обычно в углу у столика классной, а теперь выдвинутое вперед на середину класса чьей-то предупредительной рукой.
— Хороши! Очень хороши, нечего сказать, радуете свою начальницу, — едва ответив на почтительное приветствие девочек, грозно сдвигая брови, проговорила она. — Залезать под кафедру, да еще за уроком, заставлять всеми уважаемого почтенного преподавателя нарушать занятие и идти жаловаться ко мне, — это непростительный поступок, требующий самого строгого наказания. Пусть виновная сознается в ее возмутительной шалости и понесет назначенную кару. А вы, прочие, останетесь завтра без приема за то, что допустили такую недостойную проделку в своем классе!
