Лидия Чарская - Том 19. Белые пелеринки
— Я прощаю вас, дети, Бог с вами, но это в последний раз! Слышите, чтобы о подобной дерзкой выходке не слышала никогда больше. Я отпускаю вас на праздник, можете сейчас же дать знать об этом вашим родным.
— Благодарим вас, княгиня, о благодарим вас, — послышались восторженные, признательные голоса девочек, и они низко приседали, не смея согласно правилу институтского этикета более ярко и бурно выразить свою благодарность и любовь.
Но вот из группы подруг отделилась девочка. Она легкими быстрыми шагами побежала к начальнице и, не выпуская звезды из одной руки, другую руку закинула за шею опешившей княгини и, привстав на цыпочки, звонко чмокнула ее в щеку.
— Вот вы какая хорошая! — произнесла девочка, глядя прямо в глаза своей начальнице сияющими от счастья глазами. — Я знала, что вы хорошая и всегда были такою, даже когда рассердились на нас. Я поеду к дедушке и расскажу ему все про вас, все вас полюбят, и он, и Марья Ивановна, и Сидоренко, будьте покойны, полюбят все так же, как я люблю вас! — И новый поцелуй, стремительный и нежный, запечатлелся на другой щеке княгини Розовой. Сдержанный смех и шепот послышался в толпе гостей:
— Какая непосредственность, — восхищались дамы и мужчины.
Княгиня, смутившаяся, но отнюдь не рассерженная наивной выходкой девочки, притянула ее к себе и заглянула ей в глаза, такие открытые, прекрасные, правдивые, блестевшие детской чистой радостью, проговорила:
— Если ты меня так любишь, девочка, то постарайся же сделать как можно больше приятного твоей старушке начальнице. Отучайся от своих неподходящих для благовоспитанной девочки манер и оставайся в то же время всегда такой же искренней и правдивой. Обещаешь ты мне это?
— О, да! Обещаю! Ведь я вас так люблю! Люблю первую, после дедушки и Сидоренко! — пылко вырвалось из груди Инны. — Сидоренко — это дедушкин денщик, спасший ему жизнь, — тут же предупредительно пояснила она гостям княгини. Последняя с улыбкой взяла в обе руки голову девочки и ласково поцеловала ее черные глаза… Потом, обращаясь к остальным детям, сказала:
— Ну, идите с Богом! Поезжайте домой и помните, что старушка княгиня не всегда может быть такой снисходительной и доброй.
Что это был за праздник! Что был за веселый праздник Рождества! И дедушка приложил, казалось, все старание, чтобы порадовать свою ненаглядную Южаночку. Чего-чего не придумывал он, чтобы потешить Инну в эти полторы недели рождественских каникул. Чудесная нарядная елка. Самые разнообразные подарки-сюрпризы, поездка в цирк, катанье на тройке вместе с Сидоренко и Марьей Ивановной, веселое переряживание по вечерам, в котором принимали деятельное участие, помимо старой дедушкиной гвардии, и Прошка, и длинные, бесконечно-сладкие беседы в тесном семейном кругу.
Южаночка сияла от счастья. Мелькавшие быстрой чередой рождественские праздники казались девочке сладким, золотым сном. Незаметно промчались они. Золотой сон прервался и готовился перейти в серую, скучную действительность. Надо возвращаться в институт. Но и в самый день отъезда счастье решило, казалось, побаловать Инну.
Утром, лишь только Южаночка успела проснуться, Марья Ивановна подала ей объемистый серый пакет с адресом, надписанным косыми и кривыми каракульками. Сердце Инны дрогнуло и забилось, в то время как дрожащие ручонки девочки вскрывали конверт. Сладкое предчувствие охватило душу девочки. Вся сгорая от нетерпения, она вынула грубый лист почтовой бумаги из конверта и прочла:
"Ваше Высокоблагородие!
Дорогая наша барышня Инночка, поздравляют вас с праздниками и с Новым годом ваши солдатики папашиной роты и желают от Господа Бога милой нашей барышне здоровья. Его Высокоблагородию низкий поклон посылают. Вашей роты солдатики и Тарас-денщик. Покамест, милая наша барышня, прощайте и желаем счастья!"
Затуманенными от радостных слезинок глазами Инна прочла письмо, прижала его к губам и крепко-крепко поцеловала дорогие ей строки. Потом вскочила с постели и как была босая, в одной рубашонке, не выпуская из рук драгоценного конверта, заплясала, закружилась по комнате в своем любимом, медвежьем танце.
Глава 8
Она — преступница. Заключенная. Еще мука. На волосок от смерти
- Палтова, вас просят в прием!
Инна была изумлена. Она знала, что дедушка не мог к ней прийти сегодня. Последнее время он реже заглядывал к ней. У него был озабоченный вид, очевидно, что-то необычайное происходило с ним в последнее время, но на все вопросы внучки генерал Мансуров отвечал уклончиво и односложно: "Подожди, запасись терпением, Южаночка, скоро ты все, все узнаешь! А пока скажу тебе только одно: твой дедушка уже приступил к решению задачи".
Девочка ограничивалась этим объяснением и покорно ждала. В прошлый четверг генерал Мансуров зашел всего на минуту к внучке и предупредил Инну, что увидит ее только через неделю, так как ему придется ехать по делу к одному высокопоставленному лицу. Поэтому-то так и изумилась девочка, когда дежурившая в приеме «шестушка» позвала ее туда.
— И кто только мог ко мне прийти, кроме дедушки, сегодня? Сидоренко! Миленький! Ты, Сидоренко!
Южаночка повисла на шее денщика, к немалому смятению классной дамы и воспитанниц. И сам Сидоренко, казалось, не ожидал такой чересчур уж радушной встречи. Его лицо покраснело, маленькие глазки растерянно заморгали, тараканьи усы зашевелились.
— Ваше Высокоблагородие… барышня… Инночка, — растерянно залепетал старик.
— Сидоренко! Сидореночко! Вот радость-то! Вот не ожидала! Ко мне в гости пришел, таракашка ты мой!
— Mesdames! Смотрите! — услышала Инна голос за своей спиною. — На шею солдату виснет, грязному солдату, точно отцу родному, и целует его. Фи! Рыжие усы целует и прямо в губы. А изо рта у него махоркой пахнет и…
— Что? От кого махоркой пахнет? Кто сказал?
Южаночка обернулась.
Среди дежуривших шестых находилась одна «седьмушка». Это была Лина Фальк, за отличие в примерном поведении назначенная самой госпожой Бранд дежурить на приеме. Ее золотушные маленькие глазки впивались в Южаночку ехидным взглядом, лицо скривилось в презрительную гримасу. Кровь бросилась в лицо Инны. Бешенством зажглась ее незлобная душа.
Ее Сидоренко, спаситель дедушки — грязный солдат! От ее Сидоренко пахнет махоркой! Он, друг дедушки, его старая гвардия! Его гордость! Сердце Инны вспыхнуло, закипело, загорелось от обиды в груди.
— Как ты смеешь говорить так? — закричала она.
— Палтова! Не смейте шуметь! Ведите же себя прилично на приеме, — остановила ее дежурная дама.
Но Инна уже не слышала ничего. Она «зашлась» от гнева. Ее Сидоренко! Ее милого, дорогого Сидоренко обидели, оскорбили… И кто же! Кто! Какая-то ничтожная девчонка, недостойная и смотреть-то на такого героя!
Инна стояла перед Фальк и твердила, сверкая глазами:
— А ну повтори! Повтори, что ты сказала про нашего Сидоренко! — охрипшим от бешенства голосом кричала она, все ближе и ближе подступая к Лине. Та презрительно пожала плечами и произнесла с недоброй усмешкой:
— Отстань, пожалуйста! Чего ты лезешь! Я ненавижу тебя и твоего Сидоренко. Он дурак!
— Дурак! А! — простонала Инна, метнулась к своей противнице и крепко вцепилась ей в плечи.
— Ай, ай, ай! Она дерется! Она дерется! Да возьмите же ее, возьмите!
В тот же миг чьи-то острые пальцы впились в плечи Южаночки.
— Дрянная, гадкая девчонка! Что ты позволяешь себе! Сейчас же отпусти Лину и становись посреди зала, я наказываю тебя за грубость, пускай все посетители приема видят это! — прозвучал над головой Южаночки голос госпожи Бранд.
Сильная рука схватила ее и вывела на середину зала.
Стыд нахлынул на Инну. Румянец залил ей лицо. Мало того, что все посетители повернулись к ней, что все глаза устремились на провинившуюся девочку, разглядывая ее, как невиданного зверька… что переживала девочка! Ей, Инне, не позволят теперь двух слов сказать Сидоренко, милому Сидоренко, не разрешат перемолвиться с ним по «душе», порасспросить о дедушке, о его хлопотах, о нем самом, наконец, о славном, добром «таракашке» — Сидоренко, о Марье Ивановне, обо всех, обо всех. О злые! Гадкие люди. О злая, гадкая Фальк!
Из гордости Инна не плакала. Не проронила ни одной слезинки. Только лицо разгоралось все ярче да глаза горели как никогда…
А Сидоренко стоял на том же месте, не зная, что делать, что предпринять. Наконец, несмело, угловато, то и дело вытягиваясь во фронт перед офицерами, наполнявшими приемный зал института, он бочком пробрался к Южаночке и произнес тихо, наклоняясь к ее уху:
— Ваше Высокоблагородие, Инночка, барышня, не огорчайтесь! Ну, пущай вас вроде как бы "под ружье"[6] поставили либо на часы сверх очереди. Ничего. Все образуется, все пройдет. Не кручиньтесь больно много. Дите малое без наказания не вырастить. А вы бы, Ваше Высокоблагородие, чин чином у начальницы-то, начальница она али заведующая вам, что ли? Пошли бы да смиренненько прощения бы и попросили, уж куды как хорошо было бы! Пойди, дитятко, не гордись, попроси Инночка, Ваше Высокоблагородие прощения у синей-то барышни, а?
