Вера Иванова - Пари на любовь
— Как ты можешь терпеть такой холод! — сердился он.
— А как ты выносишь такую духоту! — огрызалась она.
Споры не мешали страстному, постоянному чувству Сергея к Оксане, его собачьей преданности и готовности всегда быть «под рукой». Вечно занятой Оксане он стал удобен — не надо искать никого другого, можно заниматься учебой и не забивать себе голову посторонними мыслями.
Бинокль переместился на окна Ереминых. Она разглядела силуэт Даны, но Максима рядом не было. В соседних комнатах тоже.
Интересно, что Данка подарила ему сегодня. Она никогда не умела делать подарки. Однажды в детстве преподнесла Оксане самую уродскую куклу, которую только можно было представить — большую, пластмассовую, с глупыми голубыми глазами, толстыми руками и ногами, — а Оксана мечтала о стройной маленькой Барби… Странно, что в такой день Данка одна, а не с Максимом.
Наверняка у них какие-то проблемы. И не просто проблемы, а серьезные разногласия, если даже ради своего двойного праздника они не смогли их преодолеть..
А потом вспыхнул свет в окнах Бехтеревых. С забившимся сердцем Оксана перевела бинокль… Да, вот он, Максим, кормит каким-то сеном свою обожаемую черепаху. Вот, оказывается, с кем он празднует, с черепахой, а не с Данкой!
А в следующее мгновение случилось чудо. То самое, которого она так долго ждала. Оно появилось в комнате Оксаны в виде мокрого взъерошенного попугая, который ворвался в окно и, провожаемый оторопевшим девчоночьим взглядом, сел на шкаф.
— Errare humanum est![2]— проскрежетало чудо, встряхнувшись.
Опомнившись, Оксана положила бинокль и быстро захлопнула окно.
— Наконец-то! — донеслось из кухни. — А то у меня тут ледниковый период. О! Откуда это чудо в перьях? — опешил появившийся в дверях Шумейко.
— С неба свалилось, — Оксана потихоньку подбиралась к птице. Попугай не двигался, только смотрел на нее в упор круглыми глазами.
— Dictum — factum![3]— прокаркал он.
— А по-какому это он? По-китайски? — поинтересовался Шумейко.
— Латынь, — пояснила Оксана. — Известные латинские изречения.
— Так он образованный! Зашибись! — присвистнул Сергей, а потом сообщил:
— Слушай! Я его узнал!
— Узнал? — Оксана задумчиво посмотрела на птицу. Определенно она тоже встречала раньше попугая, сведущего в латыни, но где и когда?
— Это же говорящий жако! Настоящий клад! Знаешь, сколько такой стоит? Цыпа-цыпа-цыпа… Ой! Клюется, гад! — Шумейко отдернул прокушенный палец. — Ну ничего, я тебя сейчас курткой…
— Клад? Точно, клад… — Оксана вдруг вспомнила, что это был за попугай. Как же его зовут? Ах, да, Цицерон!
Девочка почувствовала толчок в сердце. Кажется, она знает, кому может сделать бесценный подарок!
Шумейко, наконец, удалось поймать попугая, накрыв его курткой. Тот забился и снова принялся вопить, мешая латинские слова с русскими.
— Давай его пока в коробку засунем! — отдуваясь, предложил Сергей. — А завтра я его пристрою.
— Завтра? У меня есть идея получше, — Оксана счастливо улыбнулась и подошла к зеркалу. — Подержи его, я сейчас.
Несколькими быстрыми мазками она освежила макияж, поправила волосы и взяла из рук Сергея кричащий сверток.
— Подожди меня, я скоро!
Выходя из квартиры, девочка чувствовала необычайное воодушевление.
Неужели это и есть долгожданный шанс?
Цицерон находит хозяина
После ссоры с Даной хотелось на воздух.
Покормив черепаху, Максим сдернул с крючка куртку, рванул дверь… и нос к носу столкнулся с Оксаной, которая держала какой-то сверток.
От неожиданности он отступил, споткнулся и чуть не упал.
— Привет! — девочка лучилась улыбкой. — Не ждал?
Максим неопределенно пожал плечами. Вернулось чувство из недавних кошмаров — он на экзамене и не знает, что ответить на вопрос.
— А у меня для тебя подарок! — продолжала Оксана, словно не замечая его смущения. — Вот, возьми! С днем рождения! — и она протянула сверток ему.
Он машинально взял его, не отрывая глаз от Оксаны — словно увидел ее впервые. Девочка выглядела потрясающе. И почему он раньше этого не замечал. Стройная, худощавая, длинноногая, загорелая — полная противоположность расплывшейся неряхе Дане. Розовый фламинго… Теперь она еще больше напоминала эту романтичную птицу!.
Наверное, целую вечность можно было простоять, глядя друг на друга, если бы сверток вдруг не заворочался и не заорал диким голосом:
— Доброе утро, господин граф!
— Цицерон… — растерянно прошептал Максим. — Цицерон, это ты?
Выпроставшись, попугай вырвался из рук, взмыл к потолку, а потом спикировал хозяину на плечо и объявил:
— Fide, sed cui vide![4]
Максим схватил попугая, отнес в клетку и запер, чувствуя себя счастливейшим человеком на свете. Потом вдруг вспомнил разговоры о том, что Оксана гуляет с Шумейко, и сердце болезненно сжалось. Он вернулся в прихожую — но неожиданная гостья уже ушла.
— Оксана! Оксана, постой! — Он выбежал из квартиры и, не найдя никого, ощутил в душе бездонную пустоту.
— Ты меня звал? — Она возникла рядом неожиданно и бесшумно, как привидение.
— Да… Пойдем, погуляем? — Он поедал ее взглядом и со страхом ждал ответа.
— Давай! — ответила она и засмеялась, увидев его лицо. — Что, много подарков получил?
— Не очень, — признался он.
— А какой самый лучший?
— Цицерон, — честно ответил он. — И еще ты.
Самый лучший подарок
Это был незабываемый день рождения. Улицы, метро, магазины, кафе… Казалось, наговориться невозможно. Им было о чем рассказать друг другу после стольких месяцев, проведенных врозь. Он снова открыл для себя, что Оксана не только очень красива, но и невероятно умна. Она могла поддержать любую тему, и, более того, это первая девочка, которая понимала его с полуслова.
Их мысли совпадали, ее высказывания были проницательны и остроумны, — не все друзья Максима могли сравниться с ней в эрудированности и образовании, а уж в манерах и умении держаться — равных ей просто нет. Он не мог не сравнить ее с Даной — и не в пользу последней. Там — неряшливость, ограниченность, полное безразличие к тому, что интересует Максима.
А здесь Само Совершенство, поражающее блеском ума и красоты. С горьким сожалением Максим вдруг осознал, что, если бы не его собственная глупость и слабость, последние месяцы могли бы пройти совсем иначе. Жизнь заблистала бы разнообразными событиями, интересным общением, книгами, кино, музыкой, театром и вернисажами, походами и поездками, творчеством и самосовершенствованием..
Однако ровно в десять счастье закончилось.
— У меня с этим строго. В 22.00 домой, — вздохнула Оксана. — Иначе предки убьют.
— Ты как Золушка, — засмеялся он. — Сейчас исчезнешь и оставишь мне только туфельку.
— Не туфельку, а кеду, — поправила она. — Или кедину?
— Как! Ты, моя учительница по-русскому, и не знаешь?!
— Не знаю, — призналась она. — Я теперь вообще ничего не знаю… Кроме того, что ужасно не хочу расставаться.
— И я. — Он стоял, как перед родником в пустыне, смотрел в ее мерцающие глаза и думал, что это мгновение стоит целой жизни.
— Мы же не будем целоваться на глазах у соседей, правда? — прошептала Оксана, упершись руками ему в грудь.
— Конечно, нет, — заверил он, и их губы слились в долгом поцелуе.
ЗВЕЗДА АРГЕНТИНСКОГО ТАНГО
20 МАЯ 20… СРЕДА. УТРО
Самолет приближался к Москве так медленно, что ожидание становилось невыносимым. Лайнер как будто стоял на месте, и Максим не знал, чем себя занять: то хватался за наушники, то щелкал кнопками переключения видеоканалов, то мусолил уже надоевший французский зоологический журнал.
— Ну что ерзаешь? — не вытерпела мама. — Полтора часа осталось, поспи лучше.
Однако заснуть не удалось. Предвкушение скорой встречи с Оксаной будоражило и наполняло радостным волнением, и парень сидел как на иголках.
Они не виделись почти год, потому что через месяц после того памятного для рождения, ставшего «их» днем, Максим снова очутился в Париже.
Думали ли влюбленные, что им придется жить вдали друг от друга? Что обстоятельства разлучат их, раскидав по разным странам? Для зарождавшейся любви это настоящий удар!
Он отчетливо помнил последний день вместе. Они с Оксаной сидели в летнем кафе в тени акации, пили минералку и ели фрукты. На сцене под звуки страстной знойной музыки невероятно красивая пара исполняла аргентинское танго.
— Урбанистический рай… А мы с тобой — городские Адам и Ева. — Максим протянул девочке яблоко:
Адам и Ева. — Максим протянул девочке яблоко: — А это фрукт познания добра и зла.
