Эркки Суомела - Чужая страна - черника
— Даму сюда, четверку туда.
Янне тряхнул головой и стал наблюдать, что делает Сюлви. Кучки карт на столе превратились в ряды, и в руке у Сюлви было еще пять или шесть карт.
— Выйдет или не выйдет… Эту туда… Вышло!
Рот Сюлви был набит шоколадом. Янне тоже отломил от плитки маленький кусочек, но забыл о нем, так что он стал таять в его пальцах.
— А после этого ты видела Масу? — спросил он.
— Э-э-э… Видела.
— Где ты его видела?
— Матти пришел в дом.
— Вместе с Рипой?
— Нет. Рипа остался поджидать во дворе.
— Вы о чем-нибудь говорили? Маса сказал что-нибудь? Что он делал в доме?
— Он взял в передней сеть, не то сачок, я точно не разглядела.
— Но он что-нибудь говорил?
— Погоди… — Пальцы Сюлви опять перемешивали карты. — Да, он говорил, что пойдет ловить рыбу на Вуохипуро.
Вуохипуро…
Янне бывал там не раз. На Вуохипуро ловили миног. Однажды Янне поймал три штуки. Миноги были как большие черви, мать их боялась.
— Говорил он еще что-нибудь?
— Я, во всяком случае, не помню.
— Обо мне он ничего не говорил?
— Нет.
Сюлви снова разделила карты. Но вдруг руки ее остановились, и она повернулась и поглядела на Янне.
— Ты допрашиваешь меня, словно полицейский, — сказала она. — Наверное, соскучился по Финляндии?
— Нисколько.
Янне устремил взгляд на темное пятно на стене; летом он раздавил там муху.
— Ты обманываешь свою старую тетку.
Янне не отводил взгляда от пятна.
— Ну, скучно иногда… немножко.
— И ты готов когда угодно вернуться обратно?
Янне не ответил и стал снова думать о Масе, Рипе, Вуохипуро, старался представить себе, на какое же место речки мальчики ходили. Яска однажды поймал восемь миног прямо под водопадом Вяярякоски. Но иной раз и на извилине ручья хорошо ловилось…
— Ты не слышишь? — Сюлви трясла Янне за плечо.
— Я задумался…
— О Финляндии, конечно.
— Вот и нет.
Сюлви засмеялась, словно девочка, воркующим смехом.
— Не горюй, ты еще попадешь в Финляндию.
— Ты увидела это по картам?
— Нет, по твоей матери. Ей тоже здесь не хорошо.
13. Война и мир
Мать поставила на стол тарелку, стакан, положила ложку. Масло и молоко были в холодильнике, хлеб в пакете. Железистая таблетка лежала на клеенке рядом с ложкой.
Янне поставил кастрюлю на плитку и включил ток. В кастрюле был мясной суп. Мать сварила его утром и затем ушла к двум часам на фабрику в вечернюю смену. Она придет только после десяти. Он тогда будет уже в постели. Лишь рано утром он мог немного поговорить с матерью.
Когда Янне ставил на стол банку с молоком, он заметил оставленную матерью записку. В ней значилось: «Отец придет в восемь. Оставь ему супу, прими таблетку и будь послушным мальчиком. Мама».
Янне налил в стакан молока и сделал бутерброд. Затем пошел в маленькую комнату дожидаться, пока согреется суп.
Он не садился на зеленую софу, эту новую: она все еще казалась чужой вещью, хотя была у них уже несколько недель. На ней нельзя было возиться и подпрыгивать, как на старой. Теперь старая софа вышла в тираж и стояла в сарае, и брошенный комод лежал на ней, как больной человек.
Он охотнее присаживался на твердый стул.
Коврик все же остался старый, и картины, и настенный ковер тоже. Одну картину, с лошадьми, мать вырезала из журнала и прикрепила кнопками к стене. На картине были изображены две лошади, щипавшие траву на зеленой лужайке. За лошадьми были березы, а сбоку виднелся кусочек синевы не то озера, не то пруда.
Сохранился ли еще этот журнал…
Он заглянул в ящик стола для приемника. Там была «Улыбка» и сборник серии «Сердце». Мать взяла его взаймы у Виртанена. Виртанен у какого-то Мюллюярви, а Мюллюярви бог знает у кого.
Янне перелистал истрепанную многими пальцами «Улыбку». На одной картинке была изображена Лайла Киннунен, на другой полная женщина, к пухлому лицу которой кто-то пририсовал шариковой ручкой лохматую бороду.
Просмотрев все картинки в «Улыбке», он начал читать в серии «Сердце» рассказ, называвшийся «Я влюбился в жену брата». Но больше двух-трех страниц он прочесть не мог, персонажи рассказа только и знали, что целовались да плакали.
Он направился обратно на кухню.
Поев, он убрал посуду и подошел к окну маленькой комнаты. Со стороны озера дул ветер и заставлял сосны кланяться дому. Ветер приносил с собой мелкий дождь, который ощущался на щеках мокрым компрессом и затуманивал взор.
Погода была не для гулянья.
Но поиграть в автомобили можно было. Он приставил стул к окну и стал глядеть на дорогу. Если автомобиль появится со стороны завода, он получает очко. А если со стороны танцевальной площадки, очко получает кто-то другой. Но кто?
Он подставил для этого другой стул. Он вообразил себе, что на этом стуле сидит Маса из Финляндии, но из игры в автомобили с ним ничего не получалось: они все время болтали.
Ну а Таге, швед, который стал ему летом почти что товарищем?
Он куда-то девался, наверное, перешел в другую школу. Во всяком случае, этой осенью Янне не видел его ни разу. К тому же победить товарища не доставляет особой радости. Другое дело одолеть какого-нибудь плута. Вроде Бертела.
Янне толкнул на стул Бертела и сердито сказал:
— Смотри, веди себя хорошо.
Но первый автомобиль появился со стороны танцевальной площадки, и так же было со вторым и с третьим.
Янне выгнал Бертела из дому и крикнул ему вдогонку:
— Ты всегда жульничаешь, негодник!
После этого он лишь глядел на серую завесу дождя.
Но тут в прихожей послышались шаги. Янне подлетел к двери и прислушался. Шаги остановились за дверью Лемпиненов. Он приоткрыл дверь.
В прихожей, скорчившись, стоял Пертти, вероятно, он искал ключ под ковриком у порога. На нем был длинный черный дождевик, в руках он держал белый бумажный мешок.
— Хей по дей![16] — крикнул Янне.
Пертти вздрогнул и распрямился.
— Хей, — негромко отозвался он.
— Что ты купил? — спросил Янне.
— Бу… булки.
Пертти обвел взглядом прихожую и уставился на ноги Янне. Такое разглядывание сделалось Янне в тягость. Он пытался придумать, что бы сказать — все равно что.
— Я в одних чулках… — наконец пробормотал он.
Однако Пертти по-прежнему глядел на его ноги. Он стоял тут, возле Янне, но почему-то казалось, что он далеко, так далеко, что слова не долетали до него.
— Дождь идет! — крикнул Янне как будто глухому.
Наконец Пертти шелохнулся. Он посмотрел на тучи, кивнул, но ничего не сказал.
Янне повернулся. Он хотел уйти к себе; с Пертти невозможно было оставаться наедине. В его присутствии делалось неловко, с ним, бессловесным, ни о чем нельзя было поговорить.
Но обещание, данное самому себе и Рахикке, приковало его ноги к полу и заставило его сказать:
— Пойдем ко мне?
Пертти вздрогнул, по его лицу прошла быстрая дрожь. Затем он прошептал:
— Ком…[17] ты…
Они прошли через пахнущую одеждой прихожую. В кухне Пертти снял с себя плащ и положил его на спинку стула. Янне присел на койку. Это была постель Уллы; кашель Пертти слышался по ночам за стеной маленькой комнаты.
Пертти присел к столу. Он водил пальцами по узорам скатерти и слегка раскачивался всем телом.
Янне снова стало неловко.
Он должен что-то сказать, сейчас, сию минуту. Но в голове у него было пусто, и ни слова не навертывалось на язык. Он возил ногой по полу, ставил ее на подушечки пальцев, складывал руки крест-накрест на груди, посмеивался, чесал себе затылок, бока, широко расставлял ноги, упираясь локтями в колени. Потом он стал утирать нос.
Так опять прошло некоторое время.
А Пертти… он лишь сидел и ждал. Или, возможно, ему было так же, как Янне теперь: его губы тоже хотели произносить слова, те, что он слышал от других, с которыми соглашался и на которые отвечали. Но у Пертти никогда не было слов, никогда.
Швеция отняла у Пертти слова.
А на бессловесного не обращали внимания среди многих других: среди других надо было кричать и говорить не переставая, быть таким, как Ганс или Юлле, всезнающим. Поэтому бессловесному приходилось оставаться одному в том сумраке, где у вещей нет названий и где ощущения лишь отдаются какой-то странной болью в груди.
Но у него, Янне, слова были. Он принес их с собой из Финляндии, и они уже бесповоротно укоренились в его уме. Он рассматривал вещи в кухне Лемпиненов: шкафы, стулья, коврики, кастрюли и сковородки. Он знал, как называется каждая вещь. Знал он имя и собственным чувствованиям: он был в тревоге за Пертти.
