Станислав Росовецкий - У друкарей и скоморохов
В избе расселись на лавках. За занавескою у печи кто-то возился.
— Матрёна, не береди ты мне душу, исчезни с глаз! Про дело нам беседа.
Девка хотела, уходя, хлопнуть дверью — не вышло, та закрывалась с трудом.
— Что смотрите? Так и живу, Служба не доходная, куда уж… Своих больше потратишь, а потом попробуй из казны выбить: только через Москву, по челобитной. Эх, снова ехать!
Бетон рассмеялся и спросил:
— Что ж ты нам, дядя, в Зыбкове пули-то отливал, что с литавры служишь, что в походы на воинских татар ходил?
— Служил и ходил — да только лет десять тому назад пробил меня татарин стрелою. Еле покойница моя Степанида, она у меня в травах знала толк, отчитала, выходила. Вот и нашёл тогдашний воевода мне новую, по силам, службу — а ну её совсем!
— А на ярмарке той зачем отирался?
— На Зыбковской? Были там купцы из Вильно и один старый мой знакомец, львовский…
— Нам в твою службу не вступаться, — отрезал Томилка. — Прижал нас воевода — ладно, сходим разок, сделаем. Атаман, ты передай ему, чего там воевода требовал, ты ведь запоминал.
— Ты, дядя, сам про всё, небось, ведаешь.
— А как же. Это я к Настасу ходил зимою, не застал, он ещё в Варшаве был…
Дверь распахнулась. Молодая хозяйка стала в ней, подбоченившись.
— Батя, эти вот гости поселятся у нас, или как? Кашу и на них ставить прикажешь?
— Или как… Ты вот что, Матрёна, собери мне мешок в дорогу. Денег добыл сегодня, тебе оставлю… И не реветь мне там! Утром съедем со двора.
— Дождешься ты у меня, реветь, — на этот раз ей удалось-таки хлопнуть дверью.
Андрюша нагнул седую голову к столу и зашептал:
— Бесится, что опять ухожу. Болеет за батьку… Ей эти проведывания — нож острый!
— Боится одна оставаться, — поддакнул Бажен.
— Чего ей бояться? Грабить у нас нечего. Караульные почитай рядом. Да и самопал я ей всегда набитым оставляю.
Вслед за ним и весёлые поглядели на стену, где висело ружье, безбожно исцарапанное и потертое, однако знавшее, по всему видно, хозяина и познатнее, и побогаче… Даже Васка догадался, что самопал был турецкой работы.
— А отчего с собою не берешь?
Бубенист только отмахнулся от атамана.
— Ну, дядя, ты как хочешь, а я с голыми руками идти не согласен, — Бажен оглянулся на своих. Томилка угрюмо кивнул, Васка восторженно вытаращился. — Возьми вот два рубля, пойди, челом бью, достань две пищали малые, покороче, но чтоб злые были, свинца к ним, пороховницу с зельем… Все простое, без завитушек этих, — показал на стену, — однако понадежнее чтоб…
— Не разумеешь, что ли? — покосился на него Бубенист. — В нашем деле сподручнее без огненного боя. Станут досматривать, найдут — а зачем весёлым пистоли?
— Я, дядя, их в телеге спрятал бы, так в грядке заделал бы, что не найти. Долото да пилка ведь найдутся?
Хозяин подумал, кивнул, поднялся со скамьи, подошел к стоявшему в темном углу сундучку, нагнулся над ним, заслоняя. Спина его неуловимо напряглась. Весёлые дружно отвернулись.
Скрипнуло, легко прозвенело, потом хлопнула крышка. Бубенист осторожно положил на столешницу две малые пищали, пороховницу из бычьего рога, украшенную нехитрою резьбой, кусок свинца и кусок большой кости с высверленными в ней неглубокими ямками — в чем пули отливать.
— Набитые. Годятся?
— Испробовать можно ли? — спросил Бажен, взводя пружину у одного из пистолей.
— Зажди, приволоку полено.
Березовое полено поставлено было на край стола. Атаман прищурил левый глаз. Томилка отшатнулся. Огнивная пластина щелкнула о кремень, на полке пыхнуло. Бажен немного ещё подождал и с опаскою положил пистоль на прежнее место.
— Дай-ка сюда, — Бубенист поковырял желтым ногтем на полке, ловко натрусил туда зелья из пороховницы и снова скрипнул пружиной. — Валялись в сундуке долго.
— Дяденька, мне дай, мне, — сам не веря, что ему разрешат, вскочил Васка. Хозяин переглянулся с Баженом и важевато, рукоятью вперед, протянул малому оружие.
Снова вспыхнуло на полке, потом, через мгновенье оглушительно бахнуло. Горницу заволокло дымом. Васка закашлялся и опустил пистоль.
Бажен поднял с полу полено.
— Попал, молодец. И пулька глубоко сидит. Ну, спасибо, дядя!
— Баженко, можно я теперь сам заряжу?
— Подожди немного, — атаман пододвинул к хозяину горстку серебра. Тот отправил её на прежнее место.
— Как, ребята, принимаете в ватагу?
— Что ж, если сам государь воевода за тебя просит, куда нам деться? Только ты, дядя, лучше литавры с собою прихвати. С гудком у тебя того… — желчно заметил Томилка.
— Подучусь, ребятки, подучусь, — безмятежно отвечал хозяин и вдруг замер, вслушиваясь.
— Что ж это, люди добрые, в доме делается? Уже в горнице палят! О Небесный Владыко, отчего не свернешь ты им, шпыням, шеи на сторону?! — причитала в дверях запыхавшаяся Матрёна.
Утреннее солнце застало ватагу уже за городом. Умный Голубок подкатил вновь телегу к стрелецкой заставе, и всё тот же мрачный дядя Иван указал скоморохам тайный, поляками не охраняемый брод. На той стороне им не встретилось ни одной живой души до самых Ромен.
Глава двенадцатая, а в ней скоморохи останавливаются на ночевку в Чуриловом замке и узнают последние новости от боярина в лаптях
— Добрый проводник — половина дела! — тряхнув седыми кудрями, похвалился Бубенист. — Путь хотя и не самый прибыльный для вашего… то бишь для нашего скоморошьего промыслу, зато безопасный. В Ромнах-то как встречали, а? И в Сребном добре подзаработали.
— Дороги здесь худые, — заметил Томилка занудно. — И разве это заработок? Ты, дядюшка, только в тарелки свои и умеешь колотить. Филю бы сюда с Мишкой…
Бубенист обиженно отвернулся. Атаман, против обыкновения, не вступился за него, и остальные, тоже приуставшие за день пути, молчали, пока не показалась за горбом башня какой-то крепости.
— Что там, дядя Андрей? — оживился Васка. — Какой это город?
— Нашел тоже мне город… Чурилов замок это, владение пана Тышкевича, воеводы Киевского. Сейчас сам увидишь.
Голуб, кивая усердно головою, вытянул телегу на гребень холма, и все увидели на следующем бугре высокий черный замок. За ним рассыпаны были хатки, а возле иных красовались сады, уже зеленые, весёлые.
— Вася, пересчитай-ка дворы!
Малый принялся, шевеля губами, загибать пальцы сперва на левой рука, потом на левой, потом опять на правой.
— Тринадцать дворов, атаман.
Тотчас ватага дружно плюнула через левое плечо и хором выдохнула:
— Чур меня, чур, чур!
Мерин, на них покосившись, и себе хвостом отмахнулся, будто от мухи.
— Не стоит и затевать ничего. А острожек-то ветх и, похоже, безгосударский.
— Здесь, атаман, не Дикое поле, тут бесхозного ничего нет. Нежилой он, замок, это верно, и, коли не идти на хутор, то переночевать там разок можно. Всё крыша над головой.
У крепостного рва Васка распряг Голубка, стреножил его и пустил на молодую траву. Ров оказался полузасыпанным, а под бойницей нижнего яруса валялась, задрав ржавое жерло, большая чугунная пушка.
— Баженко, вот бы из нее пальнуть, а?
— Помог бы лучше…
На руках, по обломкам подъемного моста и мусору осторожно ступая, перетащили они телегу через ров и вкатили в ворота, открытые, с давно сорванными с петель створками. Внутренний дворик был длинный, но узкий; отсюда стены замка казались ещё выше. Каменными стены были только на высоту чуть больше человеческого роста, верхнее жилье, лестницы, чердаки и башни, сложенные из толстых черных бревен, скрипели при порывах ветра, словно вот-вот развалятся…
— И меринка на ночь завести можно, — по-хозяйски осматриваясь, бормотал Бубенист, — и погреться, горяченького сварить есть где…
— Не полыхнёт? — поднял голову Бажен.
— Была тут и поварня, однако проще и скорее — вот где, — и Бубенист исчез в тёмном дверном проёме справа от ворот.
Васка всунулся за ним и оказался в невысокой каменной башне. Сводчатый потолок её сужался кверху и переходил в трубу, а в ней синел кусочек предзакатного неба. Цепкие пальцы Томилки протолкнули Васку вперёд, и его сапоги зарылись в толстый слой пепла.
Томилка втянул воздух носом и хищно оглядел закопченные стены.
— Ну и славный же дух здесь, братцы!
— А как же. Зимой караульные грелись, а вот осенью селяне колбасы коптили, ветчину…
— Сварим тут кашу, отец. Ей-ей, вкуснее будет!
Они ужинали, когда тревожно заржал Голуб, и почти сразу же в дворике зашуршали чьи-то мягкие шаги. Васка, повинуясь взгляду атамана, выскочил из башни и увидел мужика в сермяге и лаптях, с допотопным фитильным самопалом на плече. Мужик, потирая бритый подбородок, разглядывал в полутьме русалку, этой зимой намалеванную Ваской на тыльной доске тележного кузова.
