Гавриил Левинзон - Мы вернёмся на Землю
Но я решил, что всё равно узнаю, и стал ждать папиного прихода.
Когда часы пробили пять, я в окно стал наблюдать за трамвайной остановкой. И скоро я увидел, как из трамвая выходит папа, и пошёл в ванную. Как я думал, так и получилось. Мама открыла папе дверь и сразу же сказала:
— А наши молодые пошли заявление подавать.
Я вышел из ванной, стоял и смотрел на моих родителей.
— Ты что? — спросила мама.
— А! — сказал я и прошёл мимо папы в открытую дверь.
— Надень плащ! — крикнула мама. — Ты слышишь?!
Но я вышел на улицу и пошёл под дождём.
Что мне делать? Если человек говорит хорошие слова и улыбается, то попробуй докажи, что он негодяй.
Обидней всего, что даже мама мне не верит.
Я пришёл к Родионову совсем вымокший. Мне велели снять пиджак, рубашку и брюки, и Толик мне дал свои одёжки. Потом меня поили чаем. И я думал: «Как хорошо у Родионовых! Вот если бы у меня были такие родители»…
Мы сели за уроки, и мне всё время хотелось сказать Родионову что-нибудь хорошее.
— Толик, — сказал я, — мы друзья, правда?
— Друзья, — сказал он.
— Очень здорово, что мы подружились, — сказал я.
Толик посмотрел на меня. Было заметно, что он волнуется.
— Лёня, — сказал он, — может, ты всё-таки согласишься строить ракету? Это только кажется, что её нельзя построить. Это будет не обычная ракета, а парусник. Хочешь, я покажу тебе проект?
Мне захотелось вдруг, чтоб ракету на самом деле можно было построить. Улететь бы куда-нибудь подальше! Пусть на земле остаётся Манечка Аб со своей противной матерью! Пусть коммерческий директор женится на моей сестре! Какое мне дело? Жаль только, что нельзя улететь сегодня же.
Родионов встал и пошёл к двери, он зацепил ногой стул, а я смотрел на него и тоже волновался. Толик открыл дверь в другую комнату и сказал:
— Папа, я решил показать Лёне проект.
Отец Родионова вошёл в комнату и сел за стол.
— Ну что ж… — сказал он.
Толик положил на стол большой лист бумаги. На листе был чертёж.
— На бабочку похоже, правда? — сказал Толик.
— Толик, — спросил я, — она что, крылатая? Что это за ракета такая?
— Парусная, — ответил отец Толика. — Обыкновенный космический парусник. Только толкать его будет не ветер, а солнечный свет. Понимаешь, свет давит на предметы, но так слабо, что мы этого не ощущаем. А в космосе нет сопротивления, и если сделать большие паруса, то корабль будет мчаться с громадной скоростью.
— Ты понял? — спросил Толик. — Эти паруса будут выдвигаться уже в космосе, а с земли корабль взлетит при помощи обыкновенного ракетного двигателя. Конечно, такой двигатель построить не просто, но если мы начнём уже сейчас изучать ракетостроение, то лет через десять — пятнадцать сможем построить такой корабль и совершить первое в мире любительское путешествие в космос.
Мы ещё долго говорили о нашем проекте. Толик называл ракету «Бабочкой». Ну что ж, мы её построим! Я не заметил, как из комнаты вышел отец Толика; мы опомнились, только когда по радио зазвонили кремлёвские куранты.
Толик вышел меня проводить. Мы смотрели на небо, но оно в эту ночь было покрыто тучами.
Мне не хотелось думать ни о чём земном. Но дома на меня набросилась Мила:
— Ты почему не подал руку Валентину?
— Мила, — сказал я, — подал не подал — всё это такие мелочи, что об этом говорить не стоит.
Ох уж эти мне земные дела!
Я в эту ночь долго не мог заснуть. За дверью храпел папа. Представляю, какое у него будет лицо, когда он узнает, что я покинул Землю!
Любовь Королькова
Не хотел бы я быть Корольковым. На физкультуре он ещё ни разу не перепрыгнул через козла: разгонится — и смотришь, сидит верхом. Кавалерист!
В тот день, когда я узнал, что Корольков влюблён, я после уроков выпускал стенную газету. Я не член редколлегии, но Хмурая Тучка попросила меня написать заметку. Она сказала, что у меня это здорово выходит. Ну, раз она меня похвалила, то я решил сделать.
Я написал заметку и потом ещё долго сидел на парте рядом с Тучкой и смотрел, как наш художник Палкин рисует карикатуры.
Когда я вышел из школы, во дворе возле ямы для прыжков я увидел Королькова. Портфель его лежал на земле, между стойками был натянут шпагат, а Корольков разминался. Раз, два! — он поднимал руки и потом доставал до носков ботинок. Возле Королькова стояли два третьеклассника и хохотали так, что у них слёзы на глазах выступили. Ну потеха!.. Зад Королькова оттопыривался, и брюки так натягивались, что просто не верилось, что штаны всё ещё не лопнули.
Потом Корольков начал прыгать. Он взял разбег метров с десяти, но когда подбежал к яме, то только и сумел дрыгнуть ногами и повалился на шпагат. Стойки упали, одна треснула Королькова по спине, а другая по шее. Но Корольков встал, поставил стойки на место и опять приготовился прыгать.
Я решил ему показать, как это делается.
— Смотри, Корольков, — сказал я и взял высоту с места. — Смотри! — И я из ямы перепрыгнул опять через шпагат. — Понял, Корольков? — сказал я. — А ну попробуй!
Он попробовал и хоть и не перепрыгнул, но всё же получилось лучше. Он долго ещё старался, а я стоял возле ямы и руководил.
Потом мы вместе пошли домой. У Королькова вид был совсем унылый.
— Лёня, — сказал он, — неужели я никогда не смогу быть как все?
— Нет, Корольков, — сказал я. — Куда тебе!.. Ты целый день сидишь за уроками, никогда не бегаешь, не играешь в футбол. Куда тебе!..
— Так меня же не берут играть в футбол, — сказал Корольков.
— Так ты же, Корольков, — сказал я, — не можешь попасть ногой в мяч…
Корольков совсем расстроился. Руки у него были грязные, он вытирал ладонями потное лицо и стал таким чумазым и грустным, что мне его даже жаль стало.
— Лёня, — сказал он, — я на тебя уже не обижаюсь за то, что ты меня щипал. Потренируй меня, пожалуйста. Я хочу научиться прыгать.
— Ладно, Корольков! — сказал я. — Давай-ка для начала пробежимся.
Я бежал не очень быстро, но Корольков за моей спиной так пыхтел, как будто он не бежит, а борется.
— Живей, Корольков! — говорил я. — Живей, рахитик! Не то из тебя ничего не получится.
Скоро я обернулся и увидел, что Корольков уже выдохся. Ноги у него прямо-таки заплетались.
— Ну, на сегодня хватит, — сказал я и велел Королькову поднимать и опускать руки, чтобы поскорей отдышаться.
Потом мы сели в сквере на лавочку. Корольков опять начал вытирать ладонью своё красное лицо, но настроение у него уже было получше.
И вот видим: по улице бежит Хмурая Тучка. Всегда она бегает вприпрыжку, ударяя по портфелю то одной коленкой, то другой. Она нас увидела и забежала в сквер. Хмурая Тучка села рядом с нами и стала рассказывать о том, какая хорошая получилась газета. Мы встали со скамейки, вышли из сквера, дошли до угла, где нам надо было сворачивать, а она всё рассказывала о газете.
Потом она попрощалась с нами и опять побежала вприпрыжку. Я уже хотел идти, но Корольков всё смотрел ей вслед.
— Корольков, ты что? — спросил я. — Ты, может, влюблён?
— Нет, — ответил Корольков. — Нет, что ты! — А сам всё смотрел вслед Хмурой Тучке.
— Чудак ты! — сказал я. — Если влюблён, то признавайся, Что тут особенного?
Я сам был влюблён в Светку Пронину, приходил каждый день под её балкон и бросал ей конфеты. Только моя любовь скоро прошла. Раз я увидел, как Светка съела пять яблок подряд, и сразу же её разлюбил. Только не хватало, чтобы я любил обжору. Но я не ожидал, что Корольков тоже может влюбиться. Пока мы дошли до его дома, он три раза споткнулся и всё время улыбался.
— Лёня, — спросил он, — как ты думаешь, ей можно об этом сказать?
— Конечно, — ответил я. — Раз ты влюблён, то должен ей об этом сказать. А то ж она ничего не узнает.
— Да? — Ну и улыбка у него была! Как у дурачка.
И тут я кое-что придумал.
— Приходи сегодня, — сказал я, — делать уроки к Родионову, я тебе помогу.
Ха-ха! Корольков влюблён! Я до самого дома улыбался. А дома, как только пообедал, сразу же сел писать для Королькова письмо в стихах.
Когда я пришёл к Родионову, Корольков был уже там.
— Корольков, — сказал я, — твоё дело в шляпе, — и протянул ему письмо.
Корольков начал читать. Он улыбался и краснел.
— Лёня, — сказал Корольков, — тут всё очень хорошо, только одно место неправильно.
— Всё правильно, Корольков! — сказал я. — Ты меня слушай.
— Нет, — сказал Корольков, — вот в этом месте не так. Тут написано:
Но с той поры, как я тебя увидел
Под деревом сидящей на траве,
Незабываема ты стала мне,
И я храню в душе любовь к тебе…
Все это было не так, — сказал Корольков.
— На траве — не на траве, — сказал я. — Какая разница?!
