Ниссон Зелеранский - Мишка, Серёга и я
Вдруг Серёга вскочил со своего места и громко заявил:
— Геннадий Николаевич, Сперанский врет! Это я подсказывал.
— Брось свои фокусы, Иванов, — открывая журнал, проговорил Геннадий Николаевич.
— Честное слово же! — с отчаянием крикнул Серёга. — Что вы, мой шепот не узнали?
Тут я тоже не выдержал.
— И не Сперанский и не Иванов, — сказал я, поднимаясь. — Вячеслав Андреевич видел кто.
Гуреев побледнел и угрожающе посмотрел на меня.
Костя Борисов, который сидел рядом с Гуреевым, сейчас же встал и решительно сказал:
— Это я подсказывал.
Геннадий Николаевич, так и не поставив отметки в журнале, бросил ручку на стол. Она покатилась и упала на пол. (Лариска Деева некстати проговорила: «Геннадий Николаевич, у вас вставочка упала».)
— Может, еще кто хочет сознаться? — угрожающе спросил классный.
Теперь терять было уже нечего. Несколько человек молча поднялись из-за парт. Даже Валька Соломатин встал.
Директор, который сидел рядом с ним, посмотрел на Вальку снизу вверх и весело сказал:
— Я что-то не слышал, чтобы ты подсказывал.
— Учителя никогда не слышат, — без всякого смущения возразил Валька. — Геннадий Николаевич, это вправду я.
— Садитесь, — устало сказал Геннадий Николаевич и сам тоже опустился на стул.
Аня Мальцева, подобрав упавшую ручку, осторожно положила ее перед Геннадием Николаевичем.
— Вот, — негромко проговорила она.
Геннадий Николаевич даже не взглянул на Аню.
Мишка, пошептавшись с Ивановым, встал и виновато спросил:
— Геннадий Николаевич, вы кого-нибудь вызовете? Или, может, объяснять будете?
Классный сначала не ответил. Только когда Сперанский сел, он проговорил упрямо:
— Будем молчать. Пока не признается тот, кто подсказывал.
— Да ведь ничего же не выйдет, — жалобно сказал Серёга. И, глядя в потолок, проговорил уже совсем другим, злым голосом: — Вставай, гад! Хуже будет!
Сзади меня тоже сказали:
— Ты не думай, что сильный. Признавайся лучше!
Еще с трех или четырех парт почти одновременно добавили:
— Признавайся, а то хуже будет!
Геннадий Николаевич заинтересованно поднял голову. Голоса на всякий случай смолкли.
— Вячеслав Андреевич, — неожиданно обратился к директору наш классный. — Можно вас на минутку в коридор?
— Понимаю, — сказал директор. — Но не рискованно ли?
— Нет, Вячеслав Андреевич, честное слово, нет. Только на одну минутку.
— Смотрите! — согласился директор, вставая.
Мы поняли, что Геннадий Николаевич нарочно дает нам остаться одним.
Что ж, это было неплохо придумано.
Мы терпеливо дождались, пока взрослые выйдут в коридор. Только Геннадий Николаевич тщательно закрыл за собой дверь, ребята, повскакав из-за парт, окружили Гуреева.
— Что же ты, идиот, делаешь? — спросил Мишка.
— Он за американский карандаш продался! — крикнул я запальчиво.
— А чего вы все? — огрызнулся Гуреев. — Подумаешь, будто вы не подсказываете… А ты, Верезин, заработать хочешь, да?
Серёга, растолкав ребят, подошел к Гурееву вплотную.
— Будешь признаваться? — спросил он.
— Сам признавайся!
— Смотри, Сашка! — угрожающе сказал Серёга.
— Пошел ты! — сказал Гуреев усмехнувшись и развалился на парте.
Он был самым сильным из нас и мог никого не бояться.
— Гнида ты! — презрительно сказал Серёга. — За карандаш продался. Я бы на твоем месте этот карандаш Синицыну в морду швырнул.
Гуреев побагровел.
— Знаем таких! — сказал он. — Швырнул бы, как же!
— И швырнул бы! В форточку!
— Ну швыряй!
— И швырну!
— Ну швыряй!
— Давай карандаш!
— Хитрый! Видали таких! Мой карандаш бросит! Ручку свою брось. (У Серёги была авторучка, которую он собирал по частям чуть ли не месяц.)
Серёга в упор посмотрел на Гуреева. Глаза его сделались узкими и жесткими. Вдруг, не говоря ни слова, он с разбегу вспрыгнул на подоконник. Через минуту вечное перо — единственное Серёгино богатство — черной черточкой вылетело в открытую фрамугу.
— Видел? — сурово спросил Серёга, спрыгивая.
Гуреев не ответил. Он только спрятал карандаш в карман и уставился в свою парту.
Мы стояли вокруг и ждали.
— Ладно, — буркнул наконец Сашка. — Зовите Геннадия.
Аня подбежала к двери и радостно закричала:
— Геннадий Николаевич, можно!
Войдя в комнату, Геннадий Николаевич с тревогой осмотрел нас (директор задержался в дверях). Мы вытянулись у парт. Лишь Сашка Гуреев сидел, угрюмо царапая пером тетрадь.
— Садитесь, — настороженно сказал Геннадий Николаевич.
Мы сели. Гуреев мрачно оглянулся и встал.
— Геннадий Николаевич, это я. Простите, — проговорил он.
Наш классный просиял. Он с торжеством взглянул на директора.
— Ваша правда! — весело сказал тот. — Ну я, пожалуй, теперь пойду. Как?
— Может, посидите еще немного? — счастливо попросил Геннадий Николаевич. — Хоть пять минут.
Вячеслав Андреевич, колеблясь, взглянул на часы, потом усмехнулся и пошел к задней парте.
— Ну-с, — сказал нам Геннадий Николаевич своим тоном старого, опытного педагога. — Сейчас мы продолжим опрос. Кто у нас пойдет к доске? — И он раскрыл журнал.
— Геннадий Николаевич, — проговорил Гуреев, который все еще продолжал стоять. — Может, мне выйти из класса?
— К доске у нас пойдет… пойдет… — тянул классный. — К доске у нас пойдет Соломатин.
— Геннадий Николаевич, — снова подал голос Гуреев. — Ладно уж, ставьте двойку.
Геннадий Николаевич будто и не слышал его.
— Соломатин сейчас решит нам задачу, — сказал он Вальке, который неохотно шел к доске.
— Геннадий Николаевич, — совсем уныло пробормотал Гуреев, — вы меня наказать забыли.
— Разве? — спросил Геннадий Николаевич, насмешливо оглядев Сашку. — Садись.
Гуреев вздохнул и сел. Мы тихонько засмеялись, осторожно оглядываясь на Вячеслава Андреевича.
— Тише! — прикрикнул Геннадий Николаевич. И неожиданно подмигнул нам.
Валька Соломатин, мявшийся у доски, потрогал пальцем губы и затем провел ребром ладони по горлу. На языке жестов, разработанном в нашем классе, это означало: «Подсказывайте, а то мне капут».
XVI
Мы шли втроем по переулку — Мишка, Серёга и я — и говорили о жизни.
Сначала мы обсуждали Геннадия Николаевича. Мишка сказал, что такого мирового педагога у нас еще никогда не было. Главное, что он обращается с нами как со взрослыми. Даже с Гуреевым доверил расправиться нам самим.
(Мишка вообще любил, чтобы учителя обращались с ним как со взрослым. Это была его слабость. В седьмом классе все мы терпеть не могли преподавательницу географии. Она была придирой и подлизывалась к директору. Только один Мишка уверял, что она ничего. Географичка обращалась к нам на «вы».
Геннадий Николаевич же хоть и говорил нам «ты», но, безусловно, считал нас взрослыми.
Нам с Серёгой сразу стало ясно, почему Мишке так понравился Геннадий Николаевич. Но мы не стали с ним спорить. Ведь наш классный был прежде всего замечательным боксером.)
Потом мы заговорили о Гурееве. Я сказал, что вещи все-таки еще имеют огромное влияние на людей и что это очень горько. Ведь мы новое поколение. Нам жить при коммунизме. Некоторые из нас меняют свою гордость на американские карандаши с ластиком. На месте Гуреева я бы не взял этот карандаш хотя бы из самолюбия.
— Вот, вот, — добродушно сказал Мишка. — Вечно ты суешься со своим самолюбием. Я бы на месте Гуреева не взял этот карандаш из принципа. Принцип — это важно. А большое самолюбие — это даже недостаток. Как у тебя, например.
(Может быть, большое самолюбие и недостаток. Но, во всяком случае, это недостаток сильного человека. Поэтому я охотно согласился с Мишкой.)
— Сам знаю, — сказал я. — Только как исправиться?
— Правильно, — сказал Мишка, — у меня тоже так бывает. Понимаешь свою беду, а как исправиться, не знаешь. Мы сейчас вместе подумаем. Хочешь?
Я сказал, что хочу, и несколько шагов. Мы шли молча, придумывая, как мне исправиться. Серёга вдруг засмеялся и сказал:
— У моей мамаши есть такая книга. «Библия» или «Евангелие», как она там называется. Одним словом, «Христос воскрес». Там сказано: если тебя по правой щеке лупят, подставляй левую. Гарька, хочешь попробовать?
— Вечно ты не вовремя шутишь! — рассердился Мишка. — Серьезным же делом занимаемся. Слушай, Гарик, а может, мы над тобой смеяться будем?
— Нет, — поразмыслив, сказал я. — Не подойдет. Я разозлюсь, и мы поссоримся. У меня очень вспыльчивый характер.
— Ишь какой хитрый! — сказал Серёга. — А ты не обижайся. Мы тебя будем обижать, а ты не обижайся. Это ведь нелегкое дело — перевоспитаться, друг мой. Тут законная тренировка нужна.
