Ниссон Зелеранский - Мишка, Серёга и я
Стараясь не шуметь, я пробрался поближе к Кобре и через его плечо увидел фотографию в журнале. Геннадий Николаевич был снят на ринге, в трусах и перчатках.
Мне стало жаль, что классным руководителям не разрешают приходить в школу в таком костюме. Тогда мы сразу полюбили бы Козлова и не было бы никаких недоразумений.
Я шепотом спросил ребят:
— Чей журнал?
— Мой, — гордо сказал Сашка Гуреев. — В читалке спер.
— Дашь почитать?
— В очередь! — возмущенно зашумели ребята. — Ишь какой, сразу ему!
— После меня будешь, — проговорила Лариска Деева, толстая сентиментальная девочка с большими выпуклыми глазами, за которые мы ее прозвали «Студебеккер» или сокращенно «Студя». Она славилась в школе как актриса на характерные роли. Ёе даже снимали в кино. В какой-то картине она появлялась в лесу и громко кричала: «Катя! Ау!..»
— Тихо! — цыкнул на Студю Гуреев. — Сейчас самое интересно место. Про нокаут. «Такую атаку за границей называют «левер-понч», что в переводе означает «удар ломом». Точно, Кобра?
— Ну и стиль! — поморщившись, сказал Борисов.
Я усмехнулся и пошел к своей парте.
— Он уже здесь! — услышал я голос Ани. — Гарик!
Я обернулся. Аня, раскрасневшаяся, улыбающаяся и ставшая от этого еще красивее, спешила ко мне. Она смотрела на меня с такой непонятной заинтересованностью, что я глупо улыбнулся.
Равнодушно взглянув на Иру Грушеву и Серёгу, следом за ней входивших в дверь, я снова уставился на Аню.
— Эге! — воскликнул Серёга. — Гарька, да ты, оказывается, хулиган?
И он расхохотался.
Я ничего не понимал.
— Брось притворяться! — проговорил Серёга. — Мне Мишка все рассказал. — И он закричал в восторге, хлопая себя руками, как крыльями: — Глядите, он краснеет!
Но я уже обо всем догадался. Мишка вчера прямо от меня пошел к Серёге. И, конечно, рассказал о моей стычке с хулиганами. А Серёга, видимо, по дороге в школу встретил Иру и Аню и расписал им мой «подвиг».
— Гарик, немедленно рассказывай все подробности, — потребовала Аня. Голос у нее был чуть-чуть капризный, словно она имела право требовать от меня что угодно.
Это привело меня в восторг. Я уже приготовился рассказывать. Но вдруг почувствовал, что не могу. Если бы истории с Перцем вообще не было! О, тогда я трещал бы без умолку! Я сочинил бы такое, что все слушали бы меня затаив дыхание. Но теперь, когда нужно было не просто выдумывать, а выдавать черное за белое, я молчал.
— Мы стесняемся, — женским голосом сказал Серёга и вильнул бедрами.
— А мне нравятся люди, которые стесняются, — с вызывом сказала Аня. И, отойдя к парте, стала возиться со своим портфелем.
Серёга даже опешил от такой вызывающей откровенности.
— Во дает, — сказал он. — Смотри, Анька, Чека не дремлет.
(Это выражение появилось у нас в прошлом году. Если кто-нибудь из нас начинал дружить с девочкой, он получал записку: «Эй, Чека не дремлет!»)
Аня презрительно усмехнулась и позвала:
— Гарик, помоги мне расстегнуть портфель. Замок испортился.
Я почувствовал себя окончательно счастливым. Потому, что Аня обращалась со мной как с человеком, который ей принадлежал, и еще потому, что она, ничуть не стесняясь, позвала меня на глазах у всего класса.
Когда я открывал ее портфель — кстати, замок был совсем исправен, — Аня сказала мне быстро и вполголоса:
— Вот ты, оказывается, какой. Я бы и не подумала… Ты подрался, как настоящий комсомолец.
Последняя фраза немного испортила мое настроение. Может быть, Аня похвалила меня как комсорг?
XIV
Весь этот день мы были заняты Геннадием Николаевичем.
На второй перемене к нам зашел Володя Мякишин. Он был явно расстроен. Когда мы его окружили, он по секрету рассказал, что после комсомольского собрания директор позвал к себе его и Геннадия Николаевича и начал расспрашивать, как вели себя комсомольцы. Услышав, что мы безобразничали и на собрании, Вячеслав Андреевич очень огорчился.
— Знаете, Геннадий Николаевич, — сказал он, — придется мне посидеть у вас на двух-трех уроках.
В школе издавна существовала примета: если директор два-три раза подряд присутствовал на уроке какого-нибудь учителя, это предвещало бурю. При этом попадало не столько нам, сколько педагогу. Вячеслав Андреевич считал, что если класс плохой, то в этом всегда виноват его руководитель.
Мы толпились вокруг Мякишина и молчали. Потом Серёга виновато сказал, что если Геннадия Николаевича накажут, то он может обидеться и перейти в другую школу. Такого классного всюду с руками оторвут.
Сашка Гуреев добавил:
— Факт, перейдет. Даже в журнале написано, что он гордый и вспыльчивый.
— Я уж и в райкоме рассказал, что у нас сам Козлов работает, — хмуро проговорил Мякишин.
Мы приуныли. Но Мишка Сперанский не растерялся и предложил великолепный план. Сегодняшний урок математики должен пройти у нас так, как ни один урок математики не проходил ни в одной школе. Тогда Вячеслав Андреевич поймет, что нашему восьмому «г» подходит только такой классный, как Геннадий Козлов. Чемпион Москвы.
Мякишин с сомнением покачал головой.
— Так-то так, — сказал он. — А справитесь? Смотри, Сперанский, ты мне ответишь. И ты, Мальцева, как комсорг.
Мы дружно уверили Володю, что, конечно, справимся.
Едва начался следующий урок, наши двоечники и троечники принялись зубрить геометрию. Мы им дали строгое задание повторить все последние теоремы. Пусть в крайнем случае получат «пару» по анатомии, химии или английскому (эти уроки оставались у нас до математики).
Даже на перемене человек пять, уткнувшись в парты и сжав виски ладонями, с отчаянием повторяли:
— Синус — это отношение противолежащего катета к гипотенузе…
Или:
— Котангенс — это отношение прилежащего катета к противолежащему…
Серёга вертелся возле отстающих и подбадривал их. Вдруг он заметил, что Синицын пишет на ногтях чернилами математические формулы.
— Ты что?! — вскипел Серёга. — Обалдел? Попадешься! Стирай сейчас же!
— Да я же тогда провалюсь, — жалобно сказал Синицын. — На ладонь, может, переписать, а, Сереж?
Серёга в ответ показал ему кулак.
— Ну и пусть, — обиделся Синицын. — Пусть тогда двойку заработаю.
— Двойку? — внушительно переспросил Серёга. — Тогда лучше мне не попадайся!
Синицын угрюмо посмотрел на него и пошел смывать формулы.
На уроках анатомии и химии ребята повторяли геометрические формулы про себя. А на английском стали бубнить их просто вслух.
Синицына мы мучили втроем: Аня с Ирой гоняли его по геометрии, а я следил, чтобы он не забывал оттирать ластиком ногти, на которых еще виднелись слабые фиолетовые оттиски «синусов» и «Котангенсов».
Время от времени, не обращая внимания на англичанку, к нам подходил Серёга. Он придирчиво осматривал руки Андрея и сокрушенно говорил:
— Еще надо. А то заметно.
— Ну что ты пристал, Иванов? — твердил Андрей. — Пальцы мне откусить, что ли? Или в чернила их окунуть?
— Брось ты свои ногти, Синицын! — возмутилась Ира. — Говори дальше!
— Слышь, Андрей, — задумчиво сказал Серёга. — Опусти-ка ты их и впрямь в чернила, а потом отмоем.
— С ума сошел! — растерянно закричал Синицын и даже спрятал руки в карманы.
— Сам опустишь? — дружелюбно спросил Серёга. — Или помочь? Гуреев! Сашка!
— Что! — спросил Гуреев, поднимаясь.
— Дети, вы что-то уж слишком расшумелись, — сказала англичанка.
— Икскьюз ми, плиз, — извинился Сережка и деловито сказал Гурееву: — Бери его за правую руку.
— Я сам! — закричал Андрей.
— Что с вами, Синицын? — удивилась англичанка.
— Ничего. Икскьюз ми, плиз, — жалобно проговорил Андрей, по очереди опуская пальцы в чернильницу.
На последней перемене Мишка, Серёга и Сашка Гуреев ходили между партами и предупреждали:
— Помните, ребята. Сидеть как мумии. А то… — и они многозначительно показывали крепкие кулаки.
Перед самым звонком меня окликнул Синицын и с таинственным видом поманил в угол.
— Что тебе? — спросил я, подходя.
— Гарька, у меня все теоремы из головы вылетели, — трагическим тоном сказал Андрей.
— Ты всех нас подведешь! — возмутился я.
— Подведу, — с ужасом согласился Андрей. — Гарька, выручай!
— Как же я тебя выручу, идиот?
— Может, подскажешь? — смущенно попросил Синицын. — Если, конечно, меня вызовут.
Я так посмотрел на Синицына, что он сразу опустил глаза.
— Я же двойку получу, — пробормотал он мрачно. — Иванов меня изобьет. Ты же знаешь, какой он хулиган.
— По мне, — сказал я рассудительно, — лучше получи двойку, только чтоб подсказок не было. Вячеслав Андреевич и так знает, что ты для учебы не приспособлен. Это Геннадию Николаевичу не повредит, а подсказка повредит.