Ирина Гуро - Взрыв. Повесть
— Резервный пост на случай, если выбьют отсюда, знаешь? — спросил он пожилого рабочего, прилаживавшего на пояс подсумок.
— Так точно. Знаю.
— А где санитары?
— Где надлежит.
Ему указали на глубокую подворотню. Там разместились со своим хозяйством дружинницы. Он сразу увидел Ольгу. Она раскладывала по сумкам свертки бинтов и марли. Повязка с красным крестом на рукаве и темный платок делали ее строже и словно бы старше.
И, разумом понимая, как неуместны такие слова его сейчас, и все-таки какой-то частицей души чувствуя, что именно это и нужно, он сказал ей эти слова. Слова любви и надежды. Он хотел твердо знать, что они будут вместе всегда. И хотя она ничего не ответила, он уже твердо знал, что так будет. Уверенность в этом была с ним все время, во все последующие дни.
Боевые дружины «Кушнеревки» и обойной фабрики укрепились на баррикаде, готовые к сопротивлению.
С этой баррикады и начались для Владимира и Ольги боевые дни. И как для каждого солдата победа или поражение на его участке кажутся решающими для всей войны, так и для них часы торжества сменялись опасениями, и снова надежда окрыляла их, и казалось, что рабочая Москва берет верх… Захватили полицейский участок, обезоружили городовых, напали на конных, метким выстрелом сняли дозорных…
Так получилось, что первая их баррикада в Косом переулке открыла новую полосу их жизни. Все было в ней новым: все, что копилось в подполье, с револьверным треском, с грохотом гранат вырвалось на улицу.
Потом «Кушнеревка» пала. Уцелевшие защитники ее ушли на Красную Пресню. Но, бросив в дело тяжелую артиллерию, царское правительство разгромило и эту последнюю цитадель революции…
Глубокое подполье в условиях жестокой слежки, случайные ночевки на квартире сочувствующего интеллигента, из тех, кто не пошатнулся в лихую пору, пропаганда в рабочих кружках, агитация в заводских цехах, где говорилось свободно, пока поставленные на подходах сторожевые не подавали сигнал тревоги…
И тогда уже надо было уходить, и кто знает, как удастся ускользнуть и сколько усилий употребить, чтобы замести свои следы и снова вынырнуть в другом месте…
Встречи с Ольгой стали случайными, короткими. После провала одного из конспиративных собраний товарищу Денису организовали бегство за границу. Ольга уехала с ним.
Их семейная жизнь началась в изгнании. Вдали от родины. И поэтому их счастье не могло быть полным. Каждый день приносил им вести из России, печальные вести о жестокой расправе царизма с революционерами, о трагической судьбе друзей.
Владимир и Ольга стали строить планы возвращения в Россию. Для Владимира это было просто невозможно, и они решили, что сначала в Москву вернется Ольга. Она раздобудет для мужа паспорт, с которым он сможет выехать на родину и вернуться к боевой работе.
Наступила пора ожиданий.
Ольга в Москве… Ольга работает на нелегальном положении. Искусно избегает провала… И все же арестована! Выслана в Саратов…
Пренебрегая опасностью, по чужому паспорту Владимир выезжает в Саратов и связывается с подпольной организацией.
Но охранка уже напала и на его след. Только благодаря бдительности друзей он избегает ареста. И снова эмиграция… Теперь уже надолго.
Лейпциг — город крупных фирм, торгующих пушниной. В одной из них и устроился на службу русский эмигрант Загорский. С таким паспортом приехал Владимир Михайлович на этот раз в Германию. Сначала образ жизни не отличал его от других скромных служащих. Он снял комнату по объявлению, поселился в ней вместе со своей молодой женой. Вечера проводил дома и свел короткое знакомство с семьей хозяина квартиры.
Общительный характер квартиранта располагал к себе: хозяева сами были люди молодые. Им нравились и гости Загорских, их шумные споры, протяжные песни и скромное, но веселое застолье.
За этой внешней стороной жизни текла другая, тоже разделявшаяся как бы на два рукава: легальная работа в кружках, чтение рефератов, сбор средств для помощи политическим заключенным. И другая, глубоко законспирированная, — отправка нелегальных изданий в Россию. Это дело было связано с работой курьеров, снабженных чужими паспортами, с нелегальным печатанием материалов в типографиях Лейпцига при помощи немецких социал-демократов.
В эти годы Загорский снова встретился с Лениным. Это были встречи не только деловые, но дружеские, личные, оставившие глубокий след в памяти Загорского. Он был уже не тем молоденьким пареньком, новичком в политике, каким его когда-то в Женеве привели товарищи к Владимиру Ильичу и Надежде Константиновне. Уже раскрылся в нем тот талант политического деятеля, который выдвинет его в вожаки московских коммунистов, потом, много позже, в трудные годы рождения Советского государства.
Из встреч с Лениным была одна особо значительная, определившая многое. Владимир Ильич приехал прочесть реферат по приглашению лейпцигской русской колонии и несколько дней прожил на квартире Владимира Михайловича.
Загорский организовал собрание в одном из скромных ресторанов, как это принято было в Германии. Народу собралось много: вся русская эмигрантская колония.
Тема реферата была едва ли не самая важная в ту пору — национальный вопрос. И мысли Ленина о равноправии наций прозвучали так пророчески еще и потому, что они были высказаны в самый канун войны. Войны, которая без утайки выявила, кто чего стоит. Кто — до конца пролетарский интернационалист, кто — подпевала буржуазии.
Первая мировая война надолго разлучила Загорского с женой: Ольга с сыном Дениской была в России, а Владимир Михайлович оказался в немецком плену, в маленьком городке Гримме, неподалеку от Лейпцига.
Потянулась монотонная череда серых дней в глухом углу, где негде было даже заработать себе на жизнь. В эти ссыльные годы для Загорского и той маленькой группы гриммовских большевиков, которые признали в нем своего руководителя, была особенно важна переписка с Лениным, его статьи, которые доходили до них, его ободряющие письма. Это заочное общение с Владимиром Ильичем учило правильно оценивать настоящее и готовиться к будущему.
Известия о победе большевиков в России, об Октябрьской революции ворвались в тусклое существование пленников. Большевистская группа в Гримме стала строить различные планы побега: выносить бездействие было невозможно. Все, чем они жили это время, — занятия теорией, пропаганда среди военнопленных в Гримме — отошло на второй план перед лицом событий в России.
Но выезд из Гримма был невозможен до тех пор, пока между Советской Россией и Германией не установились дипломатические отношения. Нарком иностранных дел Советской России Чичерин сообщил германскому министерству о назначении гражданского пленного в Гримме Загорского секретарем советского посольства в Германии.
Однажды к старинному особняку на одной из красивейших берлинских улиц подъехал автомобиль министерства иностранных дел Германии. Невысокий, с виду совсем молодой человек поднялся по внушительной лестнице здания бывшего посольства царской России. С любопытством и по-хозяйски оглядываясь, он прошел по анфиладе комнат. На минуту остановился перед широким зеркальным окном: был май месяц, на бульваре бушевала молодая зелень старых лип.
— Будут какие-нибудь распоряжения? — спросил сотрудник, раскрывая блокнот.
— Да. Пусть принесут красный флаг.
Это было первое распоряжение первого секретаря первого представительства РСФСР в Германии Владимира Михайловича Загорского.
Пожилой швейцар, немец, внес красный флаг на длинном отполированном древке.
— Прикажете укрепить на крыше? — спросил швейцар.
Первый секретарь ответил задумчиво:
— Пожалуй, я сделаю это сам.
Глава третья
1
Нольде брезгливо огляделся. Трактир «Полтава» у Яузского моста избрал для встречи, конечно, не он. Шум, громкий говор, пьяные выкрики. Полно каких-то странных личностей. Кто они? «Бывшие»? Как все-таки метко большевики припечатали этим словом всех, кому, по их понятиям, не место в новом мире! Какая же у них уверенность в будущем, если они заклеймили этим безоговорочным «бывшие» всех, всех, на ком когда-то зиждилось русское общество!
Или эти шутовские фигуры — порождение уже нового мира, его отбросы, его накипь? Те, кого большевики честят «примазавшимися», «присосавшимися», — тоже, честно говоря, довольно точно!
Наблюдая и раздумывая, Нольде как будто и позабыл о предстоящем свидании, хотя где-то внутри крошечным острым кусочком льда вонзилось ожидание.
Если бы Вадиму Нольде еще год назад сказали, что он, убежденный монархист, безоговорочный сторонник «просвещенного абсолютизма», будет якшаться с какими-то эсерами и анархистами, он бы просто засмеялся. Но все переменилось. Все. В борьбе с большевиками все способы хороши. И все союзники ценны. Лишь бы шли до конца в своих планах. Шли на всё. В том числе на физическое уничтожение большевистских главарей. Внести разброд и панику в их ряды! Заявить о себе выстрелом, разрывом бомбы, ударом ножа!
