Софья Могилевская - Марка страны Гонделупы
А когда чайник наконец, после всех споров и суеты, все-таки стоял на керосинке, Петрик вдруг вспомнил.
— А побольше?! Папа сказал: «Поставьте чайник — и побольше…» Значит, нужно еще большую кастрюлю.
— Может, он хочет голову мыть? — солидно подсказал Опанас.
— Да нет же! Он просто пошутил. Не нужно кастрюли, — протестовала мама.
— Папа по телефону никогда не шутит, — внушительно сказал Петрик. — Нужно кастрюлю!
На другую керосинку пришлось поставить большую кастрюлю.
Пока спорили, возились, наливали, пришел и папа. Он был весь в снегу и румяный от мороза.
— Ну, Петрик, — сказал он, стряхивая снег с шубы и шапки, — сегодня ты у меня запляшешь!
— А что? — сказал Петрик, обыскав глазами папины руки.
Ничего такого не было, ради чего стоило бы постараться.
— Нет, сегодня ты у меня попляшешь! — повторил папа и полез в боковой карман пиджака. — Попляшешь, попляшешь…
Тут он вытащил большой голубоватый конверт, положил на стол, и Петрик действительно пустился вприсядку.
Весь конверт был заклеен марками. Они шли по пять штук в ряд — розовые, карминовые, оливковые, фиолетовые… Самых разных цветов и оттенков.
— Swerige — Швеция, — прочла мама.
— Нет, обратите внимание, — воскликнул папа, — вся серия на одном конверте! И что особенно интересно — эти десять марок, вероятно, выпущены в честь какого-нибудь почтового юбилея. Это как бы история развития почты…
— Верно, верно, — закричала мама, — верно! Мальчики, смотрите, как интересно!
Ярко-зеленая марка, цвета только что распустившейся листвы. На ней мужская голова с высоким умным лбом. Длинные волосы откинуты назад и касаются плеч. Небольшая острая бородка. Сбоку вдоль зубцов мелко написано: Аксель Оксенштерн. Это имя и фамилия первого основателя почты. И еще на марке две даты — 1636 год и 1936 год. Значит, три столетия тому назад люди впервые стали посылать друг другу письма почтой.
Этой зеленой маркой открывается серия, посвященная истории почты.
Вот идет почтальон. Сумка с письмами висит сбоку. Широкополую шляпу сорвал ветер; он держит ее в руках. У него туфли с пряжками, перчатки с раструбами, а сбоку длинная тонкая шпага, защита от разбойников на больших дорогах. И все это такого нежно-сиреневого цвета. Кажется, еще не наступило утро и ночная мгла только начинает рассеиваться. Это вторая марка.
На третьей — алый всадник на алом коне несется вперед стремительным галопом. Алый плащ развевается у него за плечами. Он громко трубит в трубу. А небо все залито багровым светом восходящего солнца. Может быть, это гонец с поля битвы и несет печальные вести о поражении и смерти? Или это вестник победы?
Еще марка. Светлоголубая. Парусный корабль плывет по голубому океану, надув голубые полотняные паруса. Уже весь мир переписывается между собой. Письма идут через моря и океаны. Голубой парусный корабль везет их в глубоких трюмах из далеких южных колоний…
А вот еще одна марка с морем и кораблем. На помощь парусам уже пришли паровые котлы. Но от парусов еще отказаться нельзя, и поэтому первый пароход с огромными круглыми колесами и тонкой дымовой трубой оснащен по-прежнему парусами. Два верных союзника — ветер и пар — несут вперед колесный пароход на марке ультрамаринового цвета.
Шестая марка золотисто-коричневая. Тяжело покачиваясь на ухабах, мчится дилижанс. Тройка лошадей везет его. Кучер в цилиндре, с длинным бичом сидит на высоких козлах. Рядом с ним почтальон. А на дилижансовой крыше — тюки писем. Теперь, когда все страны торгуют между собой, когда торговые сделки заключают север с югом, запад с востоком, обойтись без обширной переписки невозможно. Письма перевозятся почтовыми каретами. Еще не придуманы почтовые марки, но уже существуют штемпеля. Каждая почтовая контора штемпелюет письма своей печатью, чтобы сразу было видно, через какую контору отправлена корреспонденция.
Седьмая, оливковая марка — с поездом. Поезд мчится на всех парах, и ясно: сразу за тендером — почтовый вагон.
А там, где нет железных дорог, письма развозят почтовые автомобили. Восьмая марка нежно-серого цвета, как бывают освещены дороги в ранние зимние сумерки. Мимо ели, укутанной снежным сугробом, несется почтовый автомобиль с прицепом.
Серия подходит к концу. Осталось еще две марки. На одной из них — океанский пароход, многоэтажный и многопалубный, с несколькими трубами. И пароход, и море, и небо — густо-малинового оттенка.
Последняя марка — серо-голубая. Самолет. Синекрылый воздушный почтальон, для которого одинаково доступны самые отдаленные уголки земли…
— Ну, — говорит Опанас, — теперь ты Левке нос утрешь… Еще как утрешь! У него таких и в помине нет.
— А Либерия?! — вспоминает Петрик, стараясь представить себе все Левины марки.
— Ну вот еще… Либерия! — мама слегка пожимает плечами. — Либерию хоть завтра можно купить в марочном магазине. А шведскую серию нигде не купишь!
— Теперь Левкина коллекция перед твоей — пффу! — повторяет Опанас и пренебрежительно дует в растопыренную ладошку.
А Кирилка тихонько хихикнул и тоже сказал «Пфу-фу!» и тоже подул на свои желтые веснущатые пальчики.
Оба были просто счастливы за Петрика. В этот вечер они почти простили ему и марки и даже Леву.
— Давай тоже собирать? — надувая щеки, сказал Опанас и наклонился к Кирилке.
— С ним или одни? — спросил Кирилка, кивая на Петрика.
— Как он хочет, — сказал Опанас и выжидательно посмотрел на Петрика.
Может быть, Петрик ничего не слыхал? Но только он промолчал.
Потом марки отмачивались в теплой воде. Вот, оказывается, зачем папа звонил насчет чайника. Кастрюля, понятно, не понадобилась.
Воду налили в глубокую тарелку и туда положили весь конверт. И что же получилось? Конвертная бумага набухла и опустилась на дно тарелочки, будто губка, полная водой, а марочки поплыли на поверхности, похожие на легкие цветочные лепестки.
— Вот чего не знала, того не знала, — вздохнув, сказала мама. — А мы с Петриком столько марок загубили! Очень трудно отклеивать от конвертов, чтобы не разорвать…
— Да ведь и я понятия не имел, — признался папа, — это меня один марочный коллекционер научил. «Налейте, — говорит, — в тарелку теплой воды, положите марки вместе с конвертом и увидите, что произойдет».
Потом очень осторожно, двумя пальцами, мама выловила марки из воды. И каждую в отдельности, по совету того же коллекционера, положили между чистыми промокашками. Промокашки вместе с марками в свою очередь вложили в толстую книгу, на которую вместо пресса уселся Опанас.
Что и говорить, это был славный вечерок! А если ко всему прибавить пастилу и мятные пряники, которые оказались у мамы в буфете и были без остатка съедены за чаем, то нужно просто сказать: вечер удался наславу!
На следующий день шведскую серию смотрел сам Лева. Он специально пришел к Петрику.
Марки он смотрел долго и пристально, при этом ноздри у него чуточку шевелились. Он не сказал своего обычного «буза» и «барахло», нет, этого он не сказал. Но, слегка подняв левую бровь, спросил:
— Меняться будешь?
— Нет, — сказал Петрик. — А что дашь?
— Пять Либерий.
— Нет, — сказал Петрик, — у меня десять, а ты пять… Не хочу.
— Дам десять!
— Нет, — сказал Петрик, — Либерию хоть завтра можно купить в марочном магазине… А шведскую нигде не купишь.
— Не хочешь, значит? — сказал Лева, и Петрик вдруг ужасно оробел.
— Нет, — сказал он, — мне не хочется меняться.
— Значит, не хочешь? — еще раз повторил Лева, причем голос у него стал, как у пирата Билли Бонса из книги «Остров Сокровищ».
— Нет, — совсем робко прошептал Петрик и посмотрел на дверь, за которой наверняка была мама.
Какое счастье, что он дома, а не где-нибудь среди океана или на верхней площадке школьной лестницы!
Итак, на этот раз мена не состоялась!
Глава тринадцатая. Великая тайна
Петрик немного волновался, когда на следующий день встретился с Левой. И совершенно напрасно. Лева оказался прекрасным товарищем.
— Петрик Николаев, — сказал он вдруг ни с того, ни с сего, — хочешь, я подарю тебе лампочку для карманного фонарика?
Конечно, Петрик хотел. Он прямо опешил от такого подарка.
— Только у меня нет карманного фонарика, — сказал он с сожалением.
— Ничего, пригодится, — сказал Лева и протянул крошечную лампочку, вроде пуговицы от маминого платья.
— Ты не обращай внимания, она немного перегорелая.
— Ладно, — сказал Петрик с благодарностью, пряча лампочку, — я на это не буду обращать внимания… Большое спасибо! А я думал, ты на меня обиделся, — прибавил он, чуточку смущенный.
— Я?! — воскликнул Лева, вопросительно поднимая правую бровь. — Я? За что?
