Валентина Чаплина - Про Герку и чудных
И вот один раз пришёл к Алёше в комнату, а там ребята. Спорят, шумят. А её нет, она что-то делает в папа-маминой. Но так хочется, чтобы она была. А не позовёшь ведь. Не крикнешь ведь: «Весна, иди к нам!» Ни за что не крикнешь. Хоть расстреливай тебя на месте — не крикнешь! И тогда Ерошка подошёл к пианино, поднял крышку и стал выбивать две ноты по очереди — «ми» и «ля». Через шум, через спор, через ребячьи голоса он звал её: «Ми-ля! Ми-ля! Миля!» И никто не догадывался об этом. А Ерошка звал и думал: «Поймёт или не поймёт?» И она поняла. Она прибежала в комнату с такими огромными радостными глазами, каких он у неё ещё никогда не видел. Прибежала и сделала вид, что пришла просто так. Только солнечные ручьи кос быстрее обычного шевелились, будто лились по платью. А Ерошка сделал вид, что подбирает какой-то мотив. И они не сказали друг другу ни слова. Но они очень хорошо понимали друг друга. У них в руках был свой новый язык. Язык музыки.
Вот если бы у Ерошки был свой баян, он сейчас взял бы его и стал нажимать две ноты по очереди «ми» и «ля». И она прибежала бы и сделала бы вид, что пришла переменить книгу в домовой. А он сделал бы вид, что подбирает на баяне какой-то мотив. И, может быть, они тоже, как тогда, не сказали бы друг другу ни слова. Но ведь это совсем неважно — говоришь или не говоришь слова.
Но у Ерошки нет баяна. Зато есть нога-ножища в километр длиной, и никуда от неё не денешься. Но ничего, пройдёт. И они с папкой обязательно купят баян. И тогда Ерошка будет играть, сколько ему хочется, и будет звать Весну тоже, сколько ему хочется.
Обязательно они с папкой купят баян.
Здравствуйте
Впереди идёт мать — Валерия Константиновна, сзади — Герка. У обоих в руках по две корзины яблок. Завтра тётка Груша с утра будет продавать их на базаре. Яблоки отборные, первый сорт, любо-дорого смотреть. Отец сам укладывал их в корзинку и улыбался. Наверно, в уме уже подсчитывал барыши.
Когда налегке идёшь из старого дома на новую квартиру, то дорога коротенькая-коротенькая. А когда несёшь что-нибудь, то растягивается до ста километров. И зачем яблоки тащить на новую квартиру? Не может тётка Груша со старой идти на базар, что ли? Но Герка вспоминает, что завтра отец будет провожать её. Корзины-то четыре, в двух руках не унести. Тётка утром к ним придёт, и они отправятся.
Наконец-то дошли. Вот и двор. Во дворе ребята.
— Здравствуйте, — говорят они Геркиной матери. И Герка слышит в этом «здравствуйте» — «Проходите скорей. Без пожалуйста. Нам совсем не хочется с вами здороваться».
Мать кивает. Слышит ли она то, что слышит Герка в этом «здравствуйте» или нет? Может быть, и не слышит. А может быть, и слышит, но ей на это наплевать.
Герка тащится за ней молча. Во дворе корзинки кажутся в сто раз тяжелее. Каждая, наверно, по центнеру.
В комнате сразу запахло яблоками. Корзинки поставили под стол и накрыли простынёй.
Мать уходит куда-то в магазин. А Герка приподнимает простыню, выбирает четыре самых больших яблока (по одному из каждой корзины, чтоб незаметно было) и бежит к Ероше.
— На, попробуй. Из нашего сада.
Ерошка берёт себе самое маленькое яблоко, а три откладывает:
— Это папке. Пойдёшь завтра вместо меня, снесёшь.
— Ешь все. Я для дяди Пети ещё принесу.
И Герка приносит ещё четыре яблока (ещё по одному из каждой корзины, чтоб незаметно было). Ерошка хмурится:
— Не надо. Снеси обратно. Этих хватит.
Герман понимает, почему хмурится Ерошка. Ерошка думает: «Родители твои с ума сойдут, когда узнают, сколько ты яблок унёс. Достанется тебе на орехи». Друг хочет оградить его от неприятностей.
— Не понесу обратно. Ешь! Мать сама сказала, чтоб больному соседу отнёс. Значит, дяде Пете. — Герка говорит эту фразу, прямо глядя в зелёные глаза, и верит ей. Ему хочется, чтоб жила эта фраза на свете. Обязательно жила, сказанная матерью. Матерью, а не выдуманная им.
— Ну? Мать сказала? — улыбается Ерошка. — Тогда давай. Скажи ей, то есть… это… Валерии Константиновне скажи спасибо. И от меня, и от папки.
И сам принимается за второе яблоко.
— Ох, и вкусные!
А Герке и хорошо и тревожно. Первый раз в жизни он услышал от товарища «спасибо», которое должен передать матери. И ему хочется слушать его «спасибо». Ему хочется, чтоб ещё благодарили его мать и его отца за что-то хорошее. Ему хочется, чтобы ребята здоровались с ними по-прежнему, так же как здороваются они с другими жильцами.
Он неподвижно смотрит в одну точку, куда-то через балкон, через соседний дом, через улицу… Смотрит, решая для себя что-то большое и нужное. А потом говорит:
— Ты посиди ещё один. Я сейчас, — и быстро, боясь передумать, вылетает из комнаты.
Через минуту он появляется во дворе. В руках полная корзина отборных яблок. Отец сам осторожненько укладывал их, чтоб не побить одно об другое. Дорогой товар! Герка с размаху бухает корзину на деревянный стол и кричит ребятам:
— Во! Видели? Это из нашего сада! Это вам! А ну, налетай!
Ребята нерешительно подходят, но яблоки не берут.
— Чего же вы? У нас их мильён!
Ребята не берут:
— Ну и что же, что мильён?
— Это мне мать сказала: «Снеси ребятам во двор… в общем, товарищам своим».
Ребята молчат. Герка сбивчиво продолжает:
— Только она говорит: «Не говори, что я сказала, а будто сам догадался!» Берите! Мать велела! Не понесу же я назад, что я ненормальный? — Герка заикается от волнения. Он боится, что ребята не возьмут, что корзина так и останется стоять на столе, одинокая, полная яблоками, ненужными здесь никому, потому что это яблоки его родителей.
Но вокруг все уже улыбаются.
— Раз мать велела, тогда давай.
И ребячьи руки тянутся к корзине.
— Ох, и вкусные! Спасибо скажи матери от меня!
— И от меня!
— От всех нас. Слышишь? Мы бы сами сказали, но раз она не велела говорить, что она угощает, а ты будто сам от себя, значит, мы тебя благодарим. А ты её от себя за нас, понял?
— Понял, скажу, — шепчет Герка, — и от себя, и от вас от всех, — а сам убегает в подъезд, потому что в горле у него стал такой же твёрдый, как яблоко, комок.
Через несколько минут пустую корзинку он ставит рядом с теми тремя полными и так же аккуратно, как мать, накрывает простынёй.
Валерия Константиновна идёт по двору. Герка на Ерошином балконе прислонился к окошку и не шелохнётся. Слушает.
— Здравствуйте! — кричат ребята его матери. Ведь уже здоровались сегодня и опять здороваются, потому что то «здравствуйте» не считается. Они только первый раз сейчас здороваются. И Герка слышит, что в этом «здравствуйте» уже нет слов «Проходите скорей. Без пожалуйста. Нам совсем не хочется с вами здороваться». Нет этих слов. Нет, как и не было.
Мать, кивнув, идёт к подъезду, а ребята весело подмигивают Герке, дожёвывая яблоки.
Моя работа
Домовая работала вовсю. И Ерошка подолгу один не бывал. Иногда в комнату набиралось сразу по несколько человек. Ребята шли не только менять книги, но и навестить товарища.
Вот сейчас здесь и Весна, и Алёша, и Герка, и та белобрысая, и ещё мальчишки.
Двери надоело скрипеть, открываться и закрываться, она решила больше не вертеться в петлях, а пожить спокойно, открыв комнату и прислонившись к стене.
Неожиданно в коридоре появился Башмак. Его ещё никто не увидел, а он, не переступая порога, замер, уставясь удивлёнными глазами на Герку. Герка посмотрел на него, вздрогнул. Он почувствовал, как зашевелился тот ржавый гвоздь, который в последнее время лежал неподвижно где-то рядом с сердцем. А сейчас, нет, он не просто зашевелился, сейчас кто-то тяжёлым молотком стал бить по его шляпке, загоняя в самое сердце всё глубже и глубже. Это Башмак вот-вот назовёт Герку Кубышом. Не зло, а просто по привычке, потому что давно так зовёт его.
Вдруг Весна (опять она, в самые трудные минуты — она!), увидя странное Геркино лицо, оглянулась в коридор и порх туда. Никто не заметил, как она прошла мимо Башмака и как Башмак почему-то повернул за ней. А потом он вошёл в комнату, поздоровался со всеми сразу, а Герке протянул руку:
— Здорово, Герман. Я и не знал, что ты здесь живёшь.
Это первый раз в жизни он назвал его Германом.
— А вы разве знакомы? — удивились Ероша, Алёша и кто-то ещё.
— Давным-давно, — подмигивает Герке Башмак.
— А Ваську поймали, — выпаливает счастливый Герка. Он чувствует, что Башмак не назовёт его Кубышом.
— Поймали? Кто?
— Да вот Ероша. И пострадал на поле брани. Видишь, нога.
— А ты разве не пострадал? — искренне возмущается Ероша.
Герка усиленно рассматривает половицы.
— Я не пострадал, — говорит он почему-то шёпотом, так что никто не слышит. Но вдруг половицы пропадают, совсем уплывают из глаз.
Это Герка слышит рык отца: «Гер-рка! Щенок! Ты где? Спрятался мерзавец»?
