Астрид Линдгрен - Пиппи Длинныйчулок 1-3
Посмотрев вокруг, Пиппи приветливо улыбнулась.
– Ага, Малин была такая, да! – сказала она, вертя большими пальцами.
Дамы сделали вид, будто они ничего не слышали. И продолжали болтать.
– Была бы моя Руса хотя бы чистоплотна, – заявила фру Берггрен, – я, пожалуй, оставила бы ее. Но она – настоящая свинюшка.
– Видели бы вы Малин, – снова встряла в разговор Пиппи. – Малин была такая грязнуля – ну второй такой не найти! «Одно удовольствие смотреть на нее», – говорила бабушка. Бабушка всегда считала Малин негритянкой, потому что она была такая темнокожая. Но все это дерьмо большей частью можно было смыть. А однажды на благотворительном базаре в городском отеле ей присудили первое место за самую лучшую траурную каемку под ногтями. О ужас, о страх, до чего эта девица была вся в дерьме! – радостно сокрушалась Пиппи.
Фру Сеттергрен бросила на нее строгий взгляд.
– Можете себе представить, – произнесла фру Гранберг. – Как-то вечером, когда моей Бритте понадобилось уйти, она безо всяких церемоний надела мое голубое шелковое платье. Разве это не предел хамства?
– Вот как, еще бы! – согласилась с ней Пиппи. – Ваша Бритта, по всему видно, во многом того же поля ягода, что и Малин. У бабушки была розовая нижняя рубашка, которую она жутко обожала. Но самое ужасное, что Малин тоже обожала эту рубашку. И каждое утро бабушка и Малин ругались, кто из них ее наденет. Под конец они сговорились, что будут носить ее через день, по очереди, ну, чтобы по справедливости! Но подумайте только, какой ведьмой могла быть Малин! Иногда она, бывало, прибежит, даже когда был бабушкин черед надевать рубашку, и скажет: «Не видать вам брюквенное пюре на сладкое, если не дадите мне надеть розовую нижнюю рубашку». Хи! И как вы думаете, что оставалось бабушке? Ведь брюквенное пюре было ее любимым блюдом. И ей приходилось отдавать Малин рубашку. А потом, стоило Малин отхватить рубашку, как она сразу становилась как шелковая, добренькая-предобренькая. Она тут же выходила на кухню и принималась взбивать брюквенное пюре, да так усердно, что только брызги по стенам летели.
На мгновение в комнате наступила тишина. Но затем фру Александерссон сказала:
– Я не до конца уверена в этом, но сильно подозреваю, что моя Хильда нечиста на руку. Я точно заметила, что некоторые вещи пропадают.
– Малин... – снова завела Пиппи, но тут фру Сеттергрен решительно сказала:
– Дети, немедленно поднимайтесь в детскую.
– Да, но я только расскажу, что Малин тоже воровала, – сказала Пиппи.
– Как сорока! Открыто и бессовестно. Бывало, она встанет среди ночи и немножко поворует, иначе, говорила она, ей спокойно не заснуть. А один раз она стибрила бабушкино пианино и засунула его в верхний ящик своего бюро. Она была очень ловка, и бабушка всегда восхищалась ею.
Но тут Томми с Анникой взяли Пиппи под руки и потащили вверх по лестнице. Дамы пили уже по третьей чашке кофе, а фру Сеттергрен сказала:
– Я вовсе не собираюсь жаловаться на мою Эллу, но фарфор она бьет, это точно.
На верхней ступеньке лестницы снова показалась рыжая головка.
– Кстати о Малин, – сказала Пиппи, – может, вам интересно, била она фарфор или нет? Так вот, можно утверждать: била. Она выбрала себе специальный день на неделе, чтобы бить фарфор. Бабушка рассказывала, что это бывало по вторникам. И вот уже около пяти утра во вторник слышно было, как эта крутая девица бьет на кухне фарфор. Начинала она с кофейных чашечек и стаканов и других более мелких предметов, а затем уничтожала глубокие тарелки, потом мелкие, а под конец – блюда для жаркого и суповые миски. И до самого обеда, рассказывала бабушка, в кухне такой звон стоял, что просто сердце радовалось. А если у Малин находилось немного свободного времени и после обеда, то она шла в гостиную с крохотным молоточком и кокала им античные восточноиндийские тарелки, развешанные по стенам. А по средам бабушка покупала новый фарфор, – сказала Пиппи и исчезла с верхней ступеньки лестницы, как попрыгунчик в коробке.
Но тут терпение у фру Сеттергрен лопнуло. Она взбежала по лестнице, потом вошла в детскую и направилась прямо к Пиппи, которая только-только начала учить Томми стоять на голове.
– Ты никогда больше не придешь сюда, – заявила фру Сеттергрен, – если будешь так плохо вести себя.
Пиппи удивленно посмотрела на нее, и глаза ее медленно наполнились слезами.
– Так я и думала, что не умею вести себя! – сказала она. – Не стоило и пытаться, мне все равно никогда этому не научиться! Лучше бы мне остаться на море!
С этими словами она сделала книксен фру Сеттергрен, попрощалась с Томми и Анникой и стала медленно спускаться по лестнице.
Но и дамам тоже пора было идти домой. Пиппи уселась на ящик для галош в прихожей и стала смотреть, как дамы надевают шляпы и плащи.
– Как обидно, что вам не по душе ваши служанки, – сказала она. – Вам бы такую, как Малин. «Другой такой мировой девицы на свете нет», – всегда говорила бабушка. Подумать только, однажды на Рождество, когда Малин надо было накрыть стол и поставить туда целиком зажаренного поросенка, знаете, что она сделала? Она прочитала в поваренной книге, что уши рождественского поросенка надо украсить цветами из гофрированной бумаги и сунуть ему в рот яблоко. А бедняжка Малин не поняла, что это поросенку надо сунуть в уши бумажные цветы, а в рот яблоко. Видели бы вы ее, когда она вошла в комнату рождественским вечером, вырядившись в нарядный передник и с огромным надгробным камнем во рту. Бабушка сказала ей: «Ну и скотина же ты. Малин!» А Малин ведь ни слова не могла вымолвить в свою защиту, а только размахивала ушами, так что гофрированная бумага в ее ушах мелко тряслась. Верно, она пыталась что-то сказать, но памятник мешал, и получалось только «блюбб-блюбб-блюбб». Да и кусать за ноги людей, как она привыкла, она тоже не могла из-за надгробного камня, а как назло, именно в тот самый день понаехало столько гостей! Да, невеселый выдался рождественский вечер для бедняжки Малин, – горестно закончила Пиппи свой рассказ.
Дамы были уже одеты и попрощались с фру Сеттергрен. А Пиппи, подбежав к ней, прошептала:
– Извини, что я не сумела хорошо себя вести! Покедова!
Затем, нахлобучив на голову свою огромную шляпу, она последовала за дамами. Но за калиткой их пути разошлись. Пиппи отправилась на Виллу Вверхтормашками, а дамы в другую сторону.
Пройдя немного, они услышали пыхтенье за спиной. То была Пиппи, которая, догоняя их, мчалась изо всех сил.
– Представляете, как бабушка горевала, когда потеряла Малин? Подумать только, однажды утром, во вторник, когда Малин едва успела раскокать чуть больше дюжины чайных чашек, она сбежала из бабушкиного дома и ушла в море. Так что бабушке пришлось в тот день самой бить фарфор. А она, бедняжка, к этому не привыкла, и у нее появились даже волдыри на руках. Малин она так больше никогда и не видала. "А жаль, – говорила бабушка. – Такая экстра-классно-люксовая девица! "
С этими словами Пиппи ушла, да и дамы поспешили скорее удалиться. Но только они успели пройти несколько сотен метров, как услыхали издалека голос Пиппи, кричавшей во всю силу своих легких:
– Она никогда не подметала под кроватями! Да, она. Малин!
ПИППИ СПАСАЕТ ДЕТЕЙ
Однажды в воскресенье, после обеда, Пиппи сидела в раздумье: чем бы ей заняться? Томми и Анника вместе со своими папой и мамой были приглашены в гости на чашку чая, и дожидаться их было нечего.
Целый день Пиппи занималась приятными делами. Встала она рано и подала господину Нильссону сок и булочки прямо в кроватку. Он казался таким миленьким, когда сидел там в своей светлоголубой ночной рубашечке и держал стакан обеими руками. Затем Пиппи задала корм лошади, почистила ее скребницей и рассказала ей длиннуюпредлинную историю своих приключений на морях-океанах. Затем она пошла в гостиную и набросала большую картину прямо на обоях. Там была изображена толстая дама в алом платье и черной шляпе. В одной руке она держала желтый цветок, а в другой – дохлую крысу. Пиппи думала, что это очень красивый рисунок. Он украшал всю комнату. Затем она села у бюро с откидной крышкой и стала рассматривать свои коллекции птичьих яиц и раковин, а потом начала вспоминать все те удивительные места, где она и ее папа собирали их, и все те маленькие уютные лавчонки, разбросанные по всему миру, где они покупали все эти красивые редкости, хранившиеся теперь в ящиках ее бюро. Затем она попыталась научить господина Нильссона танцевать шоттис, но он не желал учиться. В какой-то момент она подумала было, не попытаться ли научить лошадь, но, как бы там ни было, она вместо этого влезла в дровяной ларь и закрыла за собой крышку. Она играла, воображая, будто она сардина в банке с сардинами. Однако игру омрачало одно печальное обстоятельство: с ней не было Томми и Анники, а ведь они тоже могли бы быть сардинами.
