Люси Монтгомери - Эмили из Молодого Месяца. Восхождение
— А ты услышал ее... находясь за милю отсюда. И ты ожидаешь, что я поверю в это? — воскликнула миссис Кент с громким смехом.
К этому времени Эмили уже вернула себе самообладание. Никогда в жизни Эмили Берд Старр не приходила в замешательство надолго. Она гордо выпрямилась и в тусклом свете луны — несмотря на черты лица, унаследованные исключительно от Старров — выглядела так, как, должно быть, выглядела лет за тридцать до этого Элизабет Марри.
— Верите вы в это или нет, миссис Кент, это правда, — сказала она высокомерно. — Я не пытаюсь украсть у вас вашего сына... мне он не нужен... он может идти с вами.
— Сначала, Эмили, я провожу тебя домой, — возразил Тедди. Он скрестил руки на груди, вскинул голову и попытался принять такой же величественный, как у Эмили, вид. Он чувствовал, что совершенно не преуспел в этой попытке, но даже она произвела впечатление на миссис Кент. Она заплакала.
— Иди... иди, — сказала она. — Иди с ней... можешь бросить меня.
Тут уж Эмили рассердилась окончательно. Если эта неразумная женщина упорно хочет устроить сцену — отлично, она ее получит.
— Я не позволю вашему сыну проводить меня домой, — сказала она ледяным тоном. — Тедди, иди со своей матерью.
— О, ты приказываешь ему, вот как? Он должен поступать так, как ты велишь? — простонала миссис Кент. Она, казалось, уже совсем не владела собой. Ее худенькое тело сотрясалось от неистовых рыданий. Она заломила руки.
— Пусть он сам выбирает!— воскликнула она со страстью. — Он пойдет с тобой... или со мной. Тедди, выбирай сам. Ты не должен действовать по ее приказу. Выбирай!
Она подняла руку и мелодраматическим жестом указала на бедного Тедди.
Тедди чувствовал себя таким же несчастным и полным бессильного гнева, каким чувствует себя любой мужчина, когда две женщины ссорятся из-за него в его присутствии. Ему хотелось очутиться за тысячу миль от кладбища. Что за дурацкое положение! Он, должно быть, смешон в глазах Эмили! Почему, ну почему его мать не может вести себя так, как матери других мальчиков? Ну почему она так впечатлительна и навязчива? Он знал, что сплетники в Блэр-Уотер считают ее «немного не в себе». Он сам так не считал. Но... но... короче, положение было дурацкое. И мать ставила его в это положение каждый раз. Что же делать? Если он поведет Эмили домой, мать — он это знал — несколько дней будет плакать и молиться. С другой стороны, покинуть Эмили после того ужаса, который она пережила в пустой церкви, и предоставить ей в одиночестве брести домой по пустынной дороге было просто немыслимо. Но теперь хозяйкой положения была Эмили. Ею владел холодный гнев, не ищущий выхода в пустых словах возмущения, но суровый и целенаправленный, — так всегда гневался старый Хью Марри.
— Вы глупая, эгоистичная женщина, — сказала она, — и доведете вашего сына до того, что он вас возненавидит.
— Эгоистичная! Ты называешь меня эгоистичной, — всхлипнула миссис Кент. — Да я живу только для Тедди... если бы не он, мне незачем было бы и жить.
— Да, вы эгоистичны. — Эмили стояла гордо выпрямившись, голос ее звучал сурово, глаза казались почти черными; «взгляд Марри» производил довольно пугающее впечатление в бледном лунном свете. Она говорила и удивлялась: откуда она знает то, о чем говорит. Но она действительно все это знала. — Вам кажется, будто вы любите его, но на самом деле вы любите только себя и готовы испортить ему жизнь. Вы не хотите позволить ему поехать в среднюю школу в Шрузбури, потому что вам тяжело с ним расстаться. Вы ревнуете его ко всему, что он любит, и позволяете ревности разъедать вашу душу. Вы не желаете вынести даже мелкую неприятность ради него. Вы вовсе не мать. У Тедди громадный талант — это все говорят. Вам следовало бы гордиться им... и дать ему возможность стать художником. Но вы не хотите... и когда-нибудь он возненавидит вас за это... да, возненавидит.
— О нет, нет, — простонала миссис Кент. Она подняла руки, словно чтобы защититься от удара, и, отпрянув, прижалась к Тедди. — Ты жестокая... жестокая. Ты не знаешь, как я страдаю... не знаешь, какая вечная боль в моем сердце. Он все, что у меня есть... все. У меня больше ничего нет... даже воспоминаний. Ты ничего не понимаешь. Я не могу... не могу отказаться от него.
— Если вы позволите вашей ревности испортить ему жизнь, вы его потеряете, — повторила Эмили неумолимо. Прежде она всегда боялась миссис Кент. Теперь страх куда-то исчез... она знала, что больше никогда не будет ее бояться. — Вы ненавидите все, что он любит... вы ненавидите его друзей, его собаку, его рисунки. Вы знаете, что это так. Но так вы не сможете удержать его при себе, миссис Кент. И вы обнаружите это, когда будет слишком поздно. Доброй ночи, Тедди. Еще раз спасибо, что ты пришел мне на выручку. Доброй ночи, миссис Кент.
Это «доброй ночи» было окончательным и бесповоротным. Она отвернулась и ушла, не оборачиваясь и высоко держа голову. Она шагала по мокрой дороге... сначала очень сердитая... потом, когда гнев утих, очень усталая... ох, ужасно усталая. Она обнаружила, что буквально дрожит от усталости. Волнения этой ночи совершенно измотали ее, а теперь... что делать теперь? Возвращаться в Молодой Месяц ей не хотелось. Эмили чувствовала, что не сможет предстать перед возмущенной тетя Элизабет, если той станут известны разнообразные скандальные происшествия этой ночи. Она свернула в ворота дома доктора Бернли. Его двери никогда не запирались на замок. Небо начинало светлеть — близился рассвет. Эмили тихонько пробралась в большую переднюю и прилегла на кушетке за лестницей. Не было смысла будить Илзи. Утром она расскажет ей всю историю и возьмет с нее слово сохранить все в секрете... всю историю, кроме, быть может, того, что сказал ей Тедди, и разговора с миссис Кент. Первое было слишком прекрасно, второе слишком неприятно, чтобы об этом рассказывать. Конечно, миссис Кент была странной, не такой, как другие женщины, и не было смысла слишком расстраиваться из-за столкновения с ней. Тем не менее, эта женщина разбила и замарала что-то хрупкое и красивое — она сделала нелепым момент, который должен был стать бесконечно прекрасным. И, конечно, по ее вине бедный Тедди чувствовал себя дураком. Это, в конечном счете, было единственным, за что Эмили действительно не могла простить миссис Кент.
Засыпая, она все еще продолжала вспоминать события этой невероятной ночи... свое заключение в пустой церкви... ужас от прикосновения к собаке... еще больший ужас от погони за ней безумного мистера Моррисона... восторг и чувство облегчения при звуках голоса Тедди... непродолжительную идиллию в лунном свете на кладбище — ну и место для идиллии!— и трагикомическое появление бедной, видящей все в мрачном свете, ревнивой миссис Кент.
«Надеюсь, я была не слишком жестока к ней, — думала Эмили, засыпая. — Если это не так, мне очень жаль. В моем дневнике мне придется отнести этот поступок к числу плохих. У меня такое чувство, словно я за один этот вечер вдруг стала взрослой, хотя еще вчера казалось, что ждать этого предстоит еще несколько лет. Но какая запись появится в моем дневнике! Я запишу все... все, кроме слов Тедди... о том, что я самая милая на свете. Это слишком... личное... Я... просто... буду помнить».
Глава 4
«Как видят нас другие»[19]
Эмили вымыла пол в кухне Молодого Месяца и теперь увлеченно оттирала его добела песком, создавая красивый и сложный узор «в елочку», который был одной из традиций Молодого Месяца и который, как предполагалось, изобрела прапрабабушка, прославившаяся своим бесповоротным «Здесь я и останусь». Тетя Лора научила Эмили, как правильно наносить этот узор, и Эмили очень гордилась своим новым умением. Даже тетя Элизабет снизошла до того, что похвалила ее, а если уж хвалила тетя Элизабет, то этим было сказано все. Молодой Месяц оставался единственным местом в Блэр-Уотер, где сохранили старый обычай оттирать полы добела песком; другие хозяйки давным-давно стали пользоваться разными новомодными приспособлениями и патентованными чистящими средствами. Но почтенная Элизабет Марри была не из таких, и, пока в Молодом Месяце правила она, везде должны были гореть свечи и сверкать белизной начищенные песком полы. Тетя Элизабет изрядно рассердила Эмили, настояв на том, что для работы та непременно должна надеть «матушку Хаббард» тети Лоры. «Матушкой Хаббард», как, возможно, необходимо объяснить новому поколению, называли свободное и бесформенное одеяние с длинными рукавами, которое служило чем-то вроде утреннего капота и которое в свое время очень любили, так как в жару оно давало ощущение прохлады и его было легко накинуть и снять. Вероятно, совершенно излишне говорить, что тетя Элизабет была решительной противницей этих домашних платьев. Она считала их верхом неряшливости, и Лоре так и не было позволено купить себе второй такой «балахон». Но это старое платье, некогда красивого сиреневого цвета, а теперь грязно-белое, было все еще слишком прочным, чтобы сослать его в мешочек с лоскутами, и именно его Эмили было велено надеть.
