Яна Шерер - Мой внутренний Элвис
— Кола! Ску-у-у-учно! Кетчуп! Ску-у-у-у-учно! Поджарка! Ску-у-у-чно!
Мы все никак не можем остановиться.
После ужина мы звоним маме и Кларе.
— Нет, — говорит папа в трубку, — мы еще не нашли ее. Но мы работаем над этим.
Наверное, мама спрашивает что-то вроде «Вы как там, справляетесь?» Потому что папа отвечает: «Конечно, мы — суперкоманда».
Услышав мамин голос, я вдруг чувствую себя странно. Совсем потерянно.
— Мы скучаем по тебе! — говорит мама.
— А я по вам — нет! — отвечаю я.
Едва положив трубку, папа командует: «Ну а теперь в постель» — и начинает раздеваться.
От мысли, что сейчас увижу полураздетого папу, я впадаю в панику и ретируюсь в ванную. Там я сажусь на унитаз и представляю, как мы с папой лежим в одной постели.
Когда я была маленькой, я все время спала с мамой. У папы была своя спальня, потому что он уже тогда ужасно храпел. Понятия не имею, как у родителей вообще получилась Клара.
Однажды я жутко поссорилась с мамой, наверное, не хотела убираться в комнате или что-то такое. В общем, я разозлилась на нее и прибежала к папе в кабинет, чтобы послушать музыку и попрыгать на его диване. Когда пришло время укладываться в кровать, мама не пришла за мной. Ну и пусть, подумала я, буду спать у папы.
И осталась. Это было ужасно. Папа Так храпел, что я вообще не могла заснуть. И он пах не так здорово, как мама, а еще у него были колючие ноги и колючее лицо.
Мне было почти противно лежать рядом с ним.
А теперь мне противен не только он — но еще и поджарка в моем животе.
Как это вообще можно было есть?
Я вдруг ощущаю, как растет мой живот. Надо от этого избавиться, немедленно. Я засовываю зубную щетку в горло, и его сводит спазмом. Но как только подкатывает рвота, я поспешно вытаскиваю щетку и сглатываю.
Я пробую снова и снова, а потом сдаюсь.
Из зеркала на меня смотрит жирное лицо. Антье Шрёдер, которая даже блевать не умеет.
Я чищу зубы и реву, реву не переставая. Потом переодеваюсь и хорошенько умываю лицо, чтоб папа ничего не заметил.
Но он уже лежит в постели и что-то бормочет, он всегда бормочет, прежде чем по-настоящему захрапеть.
Я обхожу кровать, чтобы лечь под свое одеяло. Вместо него тут просто шерстяной плед с простыней под ним, потому что, к сожалению, в Америке еще не изобрели настоящего одеяла. Оно, как всегда в отелях, так глубоко под матрасом, что сначала надо вытянуть его оттуда. Я дергаю одеяло, и с папиной стороны доносится «хмпф» и «гр-р-р-р». Только теперь я замечаю, что у нас с папой одно большое одеяло на двоих, и папа оставил мне от него лишь четверть.
Я кое-как вытягиваю одеяло из-под матраса, ложусь на самый краешек кровати и стараюсь укрыться. В комнате — ледяной холод.
Каждая жилка моего тела напряжена, и мне уже кажется, что я даже не дотрагиваюсь до матраса, а парю в воздухе.
А потом я пробую представить, что на кровати нету папы — или меня.
И то, и другое получается плохо.
7
Завтрак выходит не таким веселым, как ужин.
Папа ужасно нервничает, он полон решимости ехать сегодня к Неллиной тете.
— Там-то мы ее и найдем, заберем и вечером домой привезем! — говорит он и снова поливает блинчик кленовым сиропом.
Получается классная рифма: «Мы ее найдем, заберем, вечером домой привезем!» Такой слоган очень подошел бы чирлидерам, которые подбадривали бы нас с папой в поисках: «Нелли, Нелли, найдите, заберите, вечером домой привезите!» И пусть еще изо всех сил машут нам помпонами.
Я ничего не ем — я клятвенно пообещала себе это прошлой ночью.
Сначала папа отправляется на почту, а там кто-то должен попросить телефонный справочник — и, конечно же, этот кто-то снова я. Вообще-то, если подумать, мне всего лишь пятнадцать, а папе — сорок пять, и поэтому то, что за всё приходится отдуваться мне, выглядит странным.
Но я все равно смело говорю по-английски: «У вас есть телефонная книга?» Женщина за стойкой смотрит на меня так, словно я попросила у нее кошачью голову во фритюре.
— Пардон?
— Телефонная книга! — повторяю я. Чего она придуривается?
— Зачем тебе книга? — спрашивает женщина.
Ну не рассказывать же мне ей всю историю с самого начала о том, что нам навязали Нелли, а потом мы ее потеряли, о том, что мы ищем ее, мы с папой тут, а мама с Кларой у Ниагарских водопадов, а я уверена, что Нелли в Государственном парке, но мне никто не верит, что времени остается все меньше и меньше, и мы уже точно не успеем в Грейсленд, куда мне обязательно надо попасть, что папа утром умял десять блинчиков и ужасно нервничает, а мне поэтому срочно нужен телефонный справочник, чтобы найти адрес тети, у которой Нелли точно нет.
— Мне нужен кое-какой адрес, — говорю я женщине.
— Чей адрес? — она ужасно любопытна.
— Маргарет Фицмартин, это тетя моей подруги.
Неужели я это и вправду сказала: подруги?
— Маргарет! — женщина в таком же восторге, как и старая дама у Ниагарского водопада до того, как Нелли опрокинула на нее мороженое.
— Я знаю Маргарет! — женщина пишет что-то на клочке бумаги и дает его мне. — Это ее адрес, — говорит она и улыбается. — Передавайте ей огромный привет от Анни с почты.
Папа поджидает меня у окошка для выдачи посылок и прямо-таки вырывает бумажку из рук:
— Ну и долго же ты возилась!
— У них не оказалось телефонного справочника. Но зато Анни знакома с Маргарет.
Папа в замешательстве смотрит на меня, а потом хлопает себя по лбу:
— И точно! Телефонные справочники лежат на почте только в Германии! Тут почта ничего общего не имеет с телефоном!
Он смеется так, как будто это самая странная вещь, которую он услышал в своей жизни. Но позориться-то пришлось мне, а не ему. Теперь я знаю, отчего он никогда ни о чем не хочет спрашивать. Потому что всегда лучше, если в дураках останется кто-то другой.
К сожалению, папин судорожный смех скоро кончается. Как только мы садимся в машину, он снова нервничает и напрягается. Теперь я знаю, что должна чувствовать мама, когда сидит рядом с папой и с картой на коленях и командует «направо», «налево», «ой, нет, все-таки прямо». Уже за несколько часов до перекрестка папа хочет знать, куда ему поворачивать, а ведь это знаешь только тогда, когда прочтешь на перекрестке названия улиц. Но, увы, поздно. Вот уже час мы ищем дом этой тупой тети.
— Посмотри как следует! — ворчит папа. — Неужели же нынче в школе не учат читать карту? — спрашивает он недовольно.
— А что, в вашей школе вас учили читать карту «Данкин Донатс»? — язвлю я.
Папа прихватил карту вместе с пончиками, ее давали бесплатно, в нагрузку. На карте помечены все «Данкин Донатс» города. При этом авторы карты — чтобы все поместилось или же потому что настоящим фанатам пончиков это неважно — не указали улицы, на которых не было филиалов.
— Мы учились ориентироваться без карты! — возвещает папа. Ну, если у него тогда это так классно получалось, то почему он теперь не попробует?
О черт, мы снова едем не в том направлении. Чувствую себя все хуже. Не представляю, как мне сказать ему о том, что мы заблудились. Он уже на грани истерики.
— Хватит! — орет папа. — Я остановлюсь и выметайся! По правде выметайся!
Выйти из машины — а в этом что-то есть. Тем более что мы стоим на светофоре и пережидаем красный. Рюкзак лежит у моих ног, внутри все, что мне нужно. It’s now or never, сейчас или никогда, как говорит Элвис. Я рывком распахиваю дверь и выпрыгиваю из машины. Захлопывая дверь, секунду вижу папино лицо. Он выглядит совершенно по-идиотски.
А потом я бегу изо всех сил — по пешеходной зоне, сюда ему на машине точно не забраться.
Я бегу, бегу, бегу, я почти умираю.
Когда я была маленькая, у меня была книжка с картинками, в которой сбежавшая свинка крала в магазине все, что ни попадя. Каждый стишок заканчивался так: «Свинка мчится всех быстрей, ну а лавочник — за ней». Именно так я, наверное, выгляжу сейчас: «Антье мчится всех быстрей, ну а папочка — за ней».
Я снова извлекаю кое-что практическое для уроков физкультуры: быстрее всего ты бежишь не когда за тобой бежит Нелли, а когда ты думаешь, что тебя догоняет папа.
Правда, может, это мне только кажется.
Когда я оборачиваюсь, папы нигде нет. Либо я оторвалась от него, либо он только рад, что избавился от меня. Карта города зажата у меня в руке, поэтому теперь он может продемонстрировать во всей красе свои способности «ориентируйся-на-местности-без-карты».
От этой мысли я вдруг смеюсь.
Я смеюсь и смеюсь, прямо как Нелли над идиотской шуткой про бочку.
Вот была бы фотография: Антье-бочка стоит одна посреди Америки и смеется.
А точнее: Антье-бочка стоит у «Данкин Донатс» и смеется.
Ума не приложу, почему я прибежала именно сюда. Не иначе как интуиция. Я оборачиваюсь, берусь за ручку двери и захожу внутрь. Покупаю кофе и сажусь за длинную стойку у окна. Отпиваю глоточек кофе.
