Вероника Кунгурцева - Дроздово поле, или Ваня Житный на войне
Но тут Шишок, слушавший с открытым ртом, не выдержал, пулей выметнулся из мягкого кресла и завопил:
— Да как ты смеешь их рядом ставить, чертова кукла! Всем изве-естно, общее ме-есто… Черчилль-Рузвельт! Читаешь ты, читаешь, а своих мозгов нет, вставные у тебя мозги-то, пластиковые! Тьфу!
— Вы что же, отрицаете западные ценности?! — заморгала Росица.
— Западные це-енности! — передразнил домовик. — Цивилизация, скажу я вам, нужна человеку, как ящерице хвост, который отбросится, когда выведенный из терпения Творец попытается задержать преступника. Твою страну каженный день бомбят цивилизованные западные страны, а ты пластинку про западные ценности завела… Эх ты! Как будто и не сербка…
И тут Росица Брегович поразила всех, кто еще не успел уснуть, своим ответом:
— Я — гражданка мира!
Даже домовик не нашелся, что сказать — закрыл глаза и нарочито захрапел, в унисон со Златыгоркой. Птахи посестримы, устроившись на ее плечах, давно спали, сунув головки под крылышки. И Ерхан, желтый, как песок пустыни, дрых, повизгивая во сне. Один Березай, сидевший между Ваней и девочкой и без конца наклонявшийся, чтоб с любопытством заглянуть то в лицо новой знакомой, чьи очки его очень занимали, то в лицо сердившегося на что-то домовика, слушал разговор. Но теперь и лешак перестал вертеться. Да и Ваня Житный, отвернувшись от Росицы Брегович, за которой осталось последнее слово, прикрыл глаза. И вскоре вправду задремал.
Проснулся Ваня оттого, что Шишок тряс его за плечо:
— Хозяин, проснись, что-то тут не ладно, воздух сгустился… вот-вот лопнет…
Мальчик вначале отмахивался от домовика: очень уж хотелось спать, — а после все-таки поднялся. Пробрались к темному окошку и высунули головы наружу: рельсы шли дугой, так что весь состав до самого головного вагона оказался на виду. Луна как раз вышла из-за облаков и осветила гористую местность. Перед составом маячил железнодорожный мост — поезд вот-вот должен был въехать на него, как вдруг…
Ване показалось, что заложило уши: был миг какой-то провальной тишины, и… чудовищный взрыв, встряхнувший состав до самого основания. Мальчику почудилось, что обреченные молекулы внутри него перестроились в какого-то нового Ваню. Когда он открыл глаза, вместо моста через реку перекинулся чадный факел. Поезд с разгону остановился, и мальчик повалился на домовика. А тот, вскочив на ноги, уже командовал: выходите на улицу, все, живо! Заспанные пассажиры не понимали, в чем дело, некоторые ворчали, дескать, зачем на улицу, это обычная остановка, а за окном — гроза, гром гремит, чего панику разводить, сейчас дальше поедем…
— Какой дальше! Там мост разбомбили! Марш из вагона! — орал Шишок, выдергивая пассажиров со своих мест. Многие уже теснились к выходу, другие выглядывали из окон, третьи все еще сомневались.
Соловей с жаворлёночком давно вылетели через окошко на улицу, Златыгорка, слегка приподнявшись над полом, летела где-то впереди. Ерхан скулил, а Березай голосом вокзальной справочной службы объявлял:
— Провожающих просим выйти из вагонов! Провожающие, срочно покиньте вагоны — поезд отправляется! Повтор-ряю!
Ваня Житный тащил за собой Росицу Брегович, бормоча:
— Шишок зря паниковать не будет, пошли отсюда, да скорей же!
Тут скакавший прямо по креслам домовик схватил девчонку за руку и так дернул, что той волей-неволей пришлось следовать за ним.
Едва они, в числе многих, вывалились из вагона, как Шишок, заплясав на месте, заорал, тыча пальцем кверху:
— Вон он, вон, паскуда!
В облачной тьме небес со шмелиным гулом летел бомбардировщик, вот он железным туловом закрыл луну, вдруг развернулся — и… полетел обратно!.. Домовик молча схватил Ваню за руку (а мальчик тащил за собой балду Росицу, которая бормотала: это, де, ошибка, это страшная ошибка), указал пальцем на какую-то лощину — и они помчались. Рядом неслась понятливая Златыгорка, бежал Березай, перед которым расступались деревья и кусты, Ерхан не отставал от хозяина. А голоса пташек раздавались откуда-то сверху, из верхушек темных деревьев. Соловей горячечно выпевал:
— Ястреб, это железный ястреб, коршун его задери!
Жаворлёночек попискивал, как неоперившийся птенец:
— Ой, птицы мои, хочу обратно в скорлупу!
А из нутра темного бомбардировщика вылетело ядовитое железное жало и с фатальной, рассчитанной неизбежностью вонзилось в состав «Салоники — Белград».
Мгновения порядка прошли — наступил огненный хаос. Поглядев друг на друга, беженцы, углубившиеся в лес, не сговариваясь, помчались обратно: к пожарищу. Два вагона, — в том числе тот, где они только что ехали, — лежали на боку и полыхали, еще два стояли, накренившись, вот-вот рухнут под откос. Из них отовсюду: из окон, из дверей — гроздьями сыпались люди. На насыпи лежали раненые и стонали. Кто-то кричал: «Доктора! Остановите кровь!» «Мама, мама! Мама не встает! Вставай, мама!» «Господи, помогите! Да кто-нибудь!»
Из левого рукава домовика высунулся вороненый автоматный ствол и устремился в небо — раздалась очередь, но бомбардировщик летел слишком высоко, даже Шишку было до него не дотянуться… Домовой в бессильной ярости грозил единственным кулаком туче, в которой скрылся толстобрюхий ночной тать, топал ногами и орал:
— А ну, вертайся, пакостник! Али боишься? Сидишь там в безопасности и пакостничаешь! А ну спускайся вниз, поговорим, как мужики! Лицом к лицу слабо тебе, да, курва американская? Укрылся за тучами! Али детишек с мамками испугался? Гад-деныш! Мы еще с тобой встретимся, ты Шишка не знаешь, я твой самолет на всю жизнь запомнил, так и знай, паскуда!
Тут взгляд его упал на Росицу Брегович, заладившую, как испорченная пластинка, одно и то же:
— Это ошибка, это страшная ошибка, этого не может быть! Ошибка, ошибка…
Домовик хлестнул девчонку по щеке, после чего пластинка враз выключилась. И постень, тыча пальцем в небо, зашипел, как змея:
— Западные ценности, да? Вон западные ценности на башку тебе валятся! Ошибка! Не ошибка это, а точное попадание — это Шишок тебе говорит!
Златыгорку решено было послать за помощью в ближайший населенный пункт — городок Лесковац. Тут уж было не до маскировки — надо было поспешать. И самовила, узнав направление, сильно взмахивая крыльями, поднялась в воздух и стремительно полетела над зубчатыми верхушками темных деревьев. Росица с полуоткрытым ртом следила за полетом девушки, торопливо протерла очки, надела снова…
— Это ангел?! — воскликнула пораженная девочка.
— Ангел, ангел, — пробурчал Шишок. — Ангелица! Чем бесполезные вопросы задавать, лучше б делом занялась!
И домовик показал пример: полез в накренившийся вагон и принялся вытаскивать тех, кто уже не мог выйти оттуда своими ногами. Но вот вагон закачался и с грохотом рухнул, кажется, кого-то придавив. Ваня, рывшийся в вещмешке в поисках аптечки, замер. Но домовик показался сверху, из выбитого окошка, — бок вагона стал теперь крышей, — за собой он тащил кого-то, может быть, еще дышавшего…
Ваня Житный делал перевязку раненой женщине. Росица подбежала к нему и принялась помогать: дескать, у нее тетушка Ефросима в больнице работает, так что она немножко умеет. Тогда мальчик отправил ее к другим: тут ведь не одна раненая…
В чудовищном свете полыхавших вагонов и моста через реку все было ясно видно — как на воинственной планете Марс красным днем. Пассажиры клубились вокруг состава, не зная, что предпринять, кто-то утягивался в стороны, кто-то пытался помогать. И раненых было много, слишком много, только успевай поворачиваться. У обочины, прикрыв лицо ладонями, лежал мужчина, Ваня с трудом отнял его руки — и не мог не охнуть: все лицо было залито кровью, осколки стекла впились в плоть, как злые слепни. Нужен был пинцет! Ваня позвал Росицу — у нее, конечно, был, — и велел вытаскивать стеклянных слепней. А сам побежал дальше.
У многих были оторваны руки-ноги, так что Шишок больше не выделялся отсутствующей шуицей. Нужно было остановить кровь, бьющую фонтаном из тел, лишенных конечностей, из перебитых артерий… Но, спасая одного, он неминуемо не поспевал к другому. Тогда Ваня влез на ступеньки целого вагона, подтянулся, заскреб подошвой по поручню, но не сорвался, вскарабкался на крышу и встал во весь рост в жаре и свете пожарища. И, раскинув руки, заорал, обращаясь к чуть посветлевшему востоку:
— Встану — благословлюсь, пойду — перекрещусь на людовитый океан. В людовитом океане ехал состав. В том составе двенадцать вагонов, сорок восемь дверей. В том составе лежал камень, на камне сидела дева. Она шила-вышивала, шелку не достало. У людей божьих… Имен-то я не знаю… — всполошился мальчик и крикнул: — Имена, ваши имена!.. Быстрее!
И снизу зашелестели имена: кто мог, шептал своими губами, а чьи-то имена выкликали родные…
А Ваня повторял:
