Семён Ласкин - Повесть о семье Дырочкиных (Мотя из семьи Дырочкиных)
— Нет, — гражданочка, — говорит Борис Борисыч. — Наша Мотя туфли не грызет. Носите их на здоровье.
— Ну, — говорит лифтерша, а сама с нами к лифту идет. — Тогда разрешите я вас на лифте покатаю.
Заходит вместе с нами в лифт и как Борис Борисыч не просит нас выпустить, только головой качает и на кнопки жмет. На первом этаже люди понять ничего не могут, волнуются, а мы то вверх, то вниз гоняем.
И вот, представь, после долгой такой езды выходит она вместе с нами и до самых дверей ведет.
— Простите, — говорит, — я бы еще хотела повидать саму Ольгу Алексеевну. Посоветоваться с ней нужно. Помните, она к тете моей приходила, лекарство ей выписала, так тетя из деревни мне пишет, что давление у ней как рукой сошло, но вот на ногах, говорит, какой-то грибок появился, чешется. Нет, она не думает, что это от лекарства, которое пила, но, может Ольга Алексеевна ей какой совет даст, а тетя, как приедет, сумеет с вами расплатиться, она к весне козла будет резать.
— Нет, — говорит ей Борис Борисыч. — Ольга Алексеевна советовать больше не будет. И прошу вас, уважаемая, к нам не заходить.
И решительно так распахнул дверь и затворил перед теткой. А когда позже Ольга Алексеевна пришла, то даже отчего-то не стал ей об этом рассказывать.
— Отдал? — спросила она.
— Да, — подтвердил он, — отдал. И все.
Пиши,
твоя Мотя.
Письмо второеДорогой мой Санечка!
Ночь почти не спала, учила твое письмо. Спасибо! А уж я как тебя люблю, сказать трудно. Устала ждучи. (Не знаю, правильно ли выражевываюсь таким словом).
Под утро произошло во мне прекрасное волнение и я поняла, что сейчас напишу стихи.
Вот они:
О, Саня дорогой!
Письмо твое
меня задело,
за тело.
Люблю тебя
жарчей еще
чем раньше,
барашек.
Приди скорей,
скорей приди
в свой дом
на Охту,
я сохну.
А не придешь,
а не придешь —
подохну.
Ведь без тебя
любое воскресенье,
как потрясенье.
Прогулки же
с Борис Борисычем —
мученье.
О, отзовись
на этот стих печальный.
И возвратись ко мне,
многострадальной!
Пожалуй, это самое лучшее из того, что я когда-либо писала. А как ты считаешь?
Твоя
Мотя
Письмо третьеМальчик!
Ну и здорово же ты залежался!
А на улице оттепель началась, вот-вот весной пахнет, а тебя все нет и нет.
Поздравляю с благополучной операцией. Ольга Алексеевна только и рассказывает всем по телефону, как тебе, умнице, гланды вырезали, и как ты шел в операционную без всякого поводка: спокойно, говорит, шел, не сопротивлялся.
Да, дорогой мой, так и должны вести себя настоящие мужчины. А ты, Санечка, настоящий.
Иногда думаю, неужели я тебя раньше недооценивала? Неужели не замечала, какой мой Санечка великий человек?
А почему?
Да видно сама я не была такой умной, как сейчас.
Дома у нас чрезвычайно важные события.
Ольгу Алексеевну повысили в должности: она заведующая отделением, целой группой врачей командует.
Теперь к ней за советом приходят не только больные, но и медики. Борис Борисыч по этому поводу помалкивает, но иногда слегка ворчит.
— Что, Мотька, мы с тобой выиграли от этого повышения? Раньше хоть один участок был, а теперь — пять. И она за все пять, как за свой болеет. Нет, Мотька, самое худое иметь жену — доктора.
Сам же Борис Борисыч тоже переменился, стал серьезнее, больше дома сидит.
— Вы, — сказали ему на телевидении, — может и очень талантливы, даже, может, очень-очень талантливы, но жизни вы, Борис Борисыч не знаете. Вы от народа оторвались, сидите дома и пишете, а вам нужно к людям идти, с народом жить.
И знаешь, Саня, отец твой, Борис Борисыч, на этот раз не обиделся, а все выслушал с серьезным лицом и пришел к нам с Ольгой Алексеевной советоваться, как быть дальше?
— Боря! — сказала Ольга Алексеевна, — а, может, и правда это? Может, ты действительно оторвался? Может тебе действительно нужно с людьми пожить? Вспомни, Боря, — сказала она, — как замечательно ты начинал, какие надежды на тебя возлагали, как о твоих первых пьесах и рассказах много говорили! Какой у тебя чистый голос был на заре нашей юности, когда я тебя полюбила. Ну, просто соловей пел… А теперь? Куда все ушло? Нет, Боря, я не хочу ничего советовать. Подумай и сделай выводы сам.
Тогда Борис Борисыч, встал, заперся в кабинете, и долго-долго оттуда не выходил.
Что он там придумал, сказать невозможно, но вышел Борис Борисыч из кабинета другим, помолодевшим вроде, и куда-то исчез на весь день.
Обнимаю тебя, моя сахарная косточка.
Твоя Мотя.
Письмо четвертоеЗамечательный мой, Санечка!
Пишу, а лапа от радости подкашивается: да неужели скоро тебя отпустят!? Неужели мы опять заживем как раньше?
Понимаешь, дружочек мой, приходят сегодня Ольга Алексеевна и Борис Борисыч из больницы какие-то не такие.
— Мотька, — говорят они между делом. — Ему, нашему Санечке, лучше. Он, наш дорогой и ненаглядный Санечка, уже встал с кровати к может подходить к окну. Теперь, Мотька, дело пойдет на лад.
Ну тут я уж не могла спокойно сидеть. Начала носиться по комнате — дым коромыслом! Перевернула подушки на диване, вскочила на стул, со стула на стол, со стола в кресло перепрыгнула, а потом настоящую карусель устроила, свой хвост ловила.
Что я тогда чувствовала и сказать трудно, поэтому предлагаю тебе свои новые стихи.
Сане Дырочкину,
выздоравливающему.
Прекрасный товарищ,
Саня дорогой,
возвращайся скорее
из больницы домой.
Верная Мотя
ждет тебя, Дырочкин,
даже скучает,
даже худеет,
чего тебе не желает.
А вот еще одно стихотворение.
Всем — всем — всем
Граждане, больные!
К вам я обращаюсь.
Хоть мы не знакомы, но общались.
Если мое мнение
вам не безразлично,
то без промедления
бегите из больницы.
Дома кормят вкусно,
бывает даже кости,
а там одна диета
с утра и до обеда.
Товарищу Профессору привет!
Врачам и медсестрам привет!
Живите сто тысяч лет!
Ну как? Не знаю понравятся ли стихи тебе, но мне они очень нравятся. Мне, если честно, вообще все нравится, что я сама делаю.
А в нашем, кстати, доме события еще более потрясающие, чем раньше. Может, тебе Ольга Алексеевна рассказывала.
БОРИС БОРИСЫЧ УЖЕ ДВА РАЗА ХОДИЛ НА РАБОТУ
И знаешь, кем он теперь работает?
Фельдшером! Помощником врача на неотложной помощи. Когда дома Борис Борисыч халат надел я даже от удивления пасть открыла. Но он мне все-все объяснил.
— Я, — сказал он, — Мотька, давным-давно именно на этой работе с Ольгой Алексеевной познакомился. Она тогда студенткой была, а я тоже был молодым и большую пользу приносил людям. И Ольга Алексеевна меня выбрала к полюбила. И вот, Мотька, теперь я опять иду на работу. Буду сидеть у телефона и принимать от больных вызовы. Дело это очень сложное. Тут прекрасный слух требуется, чтобы точно по голосу различить к кому посылать врача в первую очередь, а кому во вторую. Кому, Мотька, доверять полностью, а кому не доверять. Бывают, Мотька, и симулянты.
И я ему, Саня, ничего не ответила, а забралась под диван и долго-долго улыбалась. Теперь-то мы можем быть спокойны с тобой за Бориса Борисыча.
Обнимаю и жду тебя каждую секунду,
верная Мотя.
Эпилог
Товарищи! Граждане!! Люди!!!
Оглянитесь!
Весна!!!
Да нет, не так спокойно оглянитесь, а быстро! Покрутите головой! Наберите воздуха и вздохните!
И вы все поймете!!
Какие запахи вас окружают! Какие прелестные запахи!
Принюхайтесь к тротуару! К любому уголку, у которого вы остановились, и вам все станет ясно.
Но даже в том случае, если вам не станет ясно, то вас ударит, шибанет, шарахнет такое! Такое, что и сказать трудно! Это как пение ранней птицы, как лай молодого скайтерьера, красивого и умного, как я сама.
Вот уже сколько дней я выхожу на прогулку с Саней, моим ненаглядным Санечкой Дырочкиным. И нам хорошо, потому что мы опять вместе, и потому что — весна!
От счастья я ничего не могу понять.
Я бегаю по газонам, хватаю ртом воздух и слушаю, как все звенит.
Трынь…
Трынь!..
Трынь!!..
Это капли. Они падают со всех крыш и деревьев, и просто с неба.
Трынь!
Трынь!!
Это солнце. Огромный яркий огненный круг появляется на небе, и все люди начинают идти быстрее и улыбаться.
И трамваи идут быстрее.
И машины — быстрее.
Ах, если бы не поводок, то я бы вырвалась вперед, я бы приветствовала всех лаем, потому что — весна!
