Татьяна Печерникова - У нас с Галкой каникулы
МЫ ХОЗЯЙНИЧАЕМ
На следующее утро мы встали с Галкой еще раньше деда Володи. Спускается он вниз, смотрит, а мы уже маршируем по его любимой дорожке. Я хорошо сажусь на шпагат, перегибаюсь как угодно, будто резиновая. Баба Ната не может этого видеть. Она кричит: «Уберите этот ужас!» А марширую я плохо, все сутулюсь и не знаю куда девать руки. Галка перегибаться не умеет, зато марширует она замечательно, шагает широко, руками размахивает свободно. Прямо как суворовцы на параде.
Дед тоже пошагал за нами. Шагал он и пел негромко, чтоб не разбудить маму с бабой Натой:
Красный барабанщик,
Красный барабанщик...
Они с бабой Натой были и пионерами, и комсомольцами. Теперь-то они уже давно коммунисты, но очень любят петь старые пионерские и комсомольские песни. И нас научили петь эти песни. Мы стали деду Володе подпевать:
Красный барабанщик,
Красный барабанщик...
— Эй, вы, красные барабанщики,— крикнула нам сверху мама.— Чего это вы поднялись в этакую рань?
Мы переглянулись с Галкой и вместе закричали:
— Мы хотим тебя отпустить в Москву!
Мама быстро спустилась вниз.
— Что это вам вздумалось? — спросила она.
— Ты же еще не все книги купила для своих студентов,— напомнила я ей.
— И папе давно не звонила,— сказала Галка.— Он, наверно, думает, уж не случилось ли тут с нами чего-нибудь плохого.
— Все это верно,— согласилась мама.— И книги мне надо поискать, и отцу вашему позвонить. Только ведь баба Ната сегодня в город едет, как же я вас одних оставлю?
— Так в Харькове же ты нас оставляешь одних,— затарахтела Галка.— И здесь, как поедешь в Жуковский за продуктами, так и застрянешь почти что до вечера.
Тут все рассмеялись, потому что мама и в самом деле если уж вырывалась из дома, то надолго.
— Алеша остается один с больным человеком и с Данилкой,— сказала я,— а он меня всего на два года старше. И потом у нас же здесь кругом люди живут.
— Рискни! — сказал дед Володя маме.
Мама повеселела. Она оставила нам деньги на молоко, перечислила, что мы должны за день съесть. Потом она надела свое любимое рябенькое платье, чмокнула нас и вместе со своими родителями пошла на станцию. Я посчитала, получилось, что вернутся они не раньше, чем через десять часов.
— Ого! — сказала Галка.— За десять часов до Москвы можно пешком дойти.
— Больно ты скорая, до Москвы от нас тридцать девять километров.
— Ну и что! Когда мы с дедом гуляем, мы идем три километра час, а идем мы не очень быстро.
— Тебя не переспоришь,— сказала я.— Давай-ка лучше завтракать. Вообще я сегодня в доме старшая, ты должна меня слушаться.
— Хорошо,— сразу согласилась Галка,— давай сегодня весь день играть в дочки-матери, ты будешь мама, а я дочка.
Мы позавтракали, вымыли посуду, подмели пол, даже подмели большой метлой из прутьев главную дорожку, которая бежала от наших дверей до самой калитки. Оставалось только сходить за молоком. Но тут Галка пропищала:
— Мама, заплети мне косички.— Она все время помнила, что мы играем в дочки-матери.
Я уже немножко умею штопать колготки, умею зашивать не очень большие дырки на платье, даже вышила маме к женскому дню длинный кармашек для расчески. А косы заплетать я еще не научилась, это очень трудно. Папа тоже не умеет заплетать кос. Зимой мама уехала в командировку принимать экзамены у студентов-заочников. И тут оказалось, что наш папа может сам и котлеты делать, и картошку жарить, а борщ у него даже получается вкуснее маминого. Но надо было еще каждое утро заплетать Галке косы...
В первый день папа долго мучил ее и в конце концов так причесал, что Галка вернулась из школы злая, заплаканная и сказала, что мальчишки ее дразнят Степкой-растрепкой. И папа вот что придумал. Он разлохматил толстую веревку, немножко расчесал ее и весь вечер учился на этой веревке заплетать косы. Но когда утром заплетал косы Галке, она все равно визжала на весь дом. И когда мама ее причесывает, Галка тоже все ойкает да пищит.
— Знаешь что, дочка,— сказала я Галке,— давай-ка я тебя подстригу.
— Понарошку? — спросила Галка, потому что мы же с ней играли в дочки-матери.
— Нет, по правде,— ответила я.— Ведь маме по пять раз в день приходится заплетать тебе косы, ну что ей, делать, что ли, больше нечего!
— Все равно нам от нее нагорит,— захныкала Галка.
— Да она даже рада будет, посмотришь. Я вот стриженая, так мама говорит, что она с моими волосами горя не знает. Неужели тебе не надоело ходить Степкой-растрепкой.
— Ладно, стриги,— согласилась Галка,— только, чтоб не больно.
Я хотела срезать косы пониже, чтоб потом быстрее их снова отрастить, если мама нас начнет ругать. Но одна коса срезалась выше, пришлось еще подрезать и другую, и опять получилось неровно, и опять я подравняла.
Галка побежала наверх посмотреть на себя в зеркало. Вернулась такая веселая и сказала, что ей очень нравится быть стриженой.
Мы второй раз поели, потом сбегали за молоком, потом к маленькой Оле поглядеть на ежиху с ежатами, и все равно до приезда наших оставался почти целый день. Было жарко, хорошо было бы побарахтаться в Безымянке, но мама не велела уходить далеко от дома. Галка сказала:
— Алеша обед сам готовит.
— Обед у нас есть, мама вчера большую кастрюлю щей наварила. Знаешь, как эти щи называются? Ленивые.
— Ле-ни-вые! —удивленно протянула Галка.
— Ну да. Понимаешь, каждый день лень варить щи, поэтому их варят сразу на два, даже на три дня. И называются они ленивыми.
—Тогда и котлеты и голубцы тоже бывают ленивые, мама их тоже на два дня делает. Она говорит, что голубцы на другой день даже вкуснее бывают...
Галка еще чего-то лопотала, но я ее почти не слушала. Я думала о том, чем бы нам еще заняться. Когда баба Ната с дедом Володей уезжают на два или три дня в город, мама делает большую уборку, стирает. И еще обязательно приготовит им какой-нибудь сюрприз. То сошьет бабе Нате фартук, то сама починит деду Володе его очень старые, но самые удобные домашние туфли, она их все время чинит, а они все время худятся. Однажды мама даже выстирала его соломенную шляпу, и она стала как авоська — длинная и с дырками.
Думала я, думала и вдруг вспомнила, что у деда Володи жесткие подушки. Сам-то он на них не жаловался, но мама уже сколько раз говорила, что в этих подушках свалялся пух и надо бы его простирнуть. Но у нее, говорила мама, до этих подушек никак не доходят руки.
— Давай постираем деду Володе подушки,— предложила я Галке,— и дед Володя будет доволен, и мама будет довольна.
— Давай! — закричала Галка.— Только, чур, я тоже буду выпускать пух. И стирать. Все будем делать поровну.
Мы нагрели воды, прямо на лужайку поставили два корыта. Потом расстелили клеенку и чистую простыню, чтоб просушить на них пух.
Стирать пух было не очень интересно, потому что он никак не белел, даже наоборот. Зато когда он начал подсыхать на солнце, я поняла, что придумала очень хорошее, очень нужное дело.
— Как интересно!—радовалась Галка.— Как хорошо! Только давай никому ничего не говорить, просто положим чистые подушки на место — и все. Ляжет дед Володя спать и удивится: «Что такое, наверно, мне не мои подушки положили!»
— Очень пышные получатся подушки,— сказала я.— Даже не знаю, как мы засунем столько пуха в наволочки. Ты только посмотри, его все больше и больше становится. Целая гора! Хорошо, что ветра нет, а то пух может разлететься, он же легкий.
— Немножко есть ветер, видишь, как листья трепыхаются.— И Галка показала на маленькое деревцо, которое росло между высоких сосен.
— Так это же осина, на ней всегда листья шевелятся,— объяснила я Галке.— Потому и говорится: «Дрожит как осиновый лист».
Чтобы пух скорее сох, мы его осторожно переворачивали. Я все смотрела на небо. Уж сколько раз было так: на небе сплошные тучи, но дождя нет и нет. А иногда такое чистое небо, такое солнце, что даже не верится, что бывают на свете хмурые дождливые дни, и вдруг откуда ни возьмись — одно облако, другое. Сначала белое, совсем не опасное облако, потом потемнее, еще потемнее, да как польет дождь.
Я смотрела то на небо, то на пух и твердила про себя: «Хоть бы не было ветра, хоть бы не было ветра...» А Галка все время ворошила пух и что-то напевала. Я никак не могла привыкнуть к ней, стриженой.
— А знаешь,— сказала я ей,— по-моему, ты теперь кажешься выше.
— А я вообще расту,— сказала Галка.— Когда растут, во сне дергаются, я уж два раза дергалась.
— Не дергаются, а вздрагивают,— поправила я ее.— Я тоже иногда уже начну засыпать и вдруг как вздрогну.
— Все равно,— заспорила Галка,— ведь когда люди вздрагивают, они же немножко дергаются. Колятка, наверно, каждую ночь дергается, он вон какой длинный. Теперь много длинных детей, я по радио слышала, что это потому, что мы хорошо питаемся.
