Наринэ Абгарян - Манюня, юбилей Ба и прочие треволнения
На этом месте ее непринужденную светскую беседу оборвали самым бесцеремонным образом – выбежавшая из дома Ба зацепила краем глаза соседскую беседку, подошла к забору и среди прочих Дядигоровых нововведений обнаружила свою внучку.
– Мария! – протрубила иерихонской трубой она. – У тебя совесть есть?
Дядя Гор, пронзенный в самое исподнее воплем соседки, выронил рубанок, а Манька спешно спряталась за спину тети Мелины.
– Ну чего ты, Роза, – вызвала огонь на себя тетя Мелина, – девочка просто прибежала к нам беседкой любоваться. Это я во всем виновата, задержала ее, вот, завтраком кормлю.
– А предупредить она меня не могла? Я чуть инфаркт не заработала, пока ее искала, аж весь дом облазила!
– В большую дождевую бочку заглядывала? – высунулась из-за спины тети Мелины Манька.
– Я тебе дам большую дождевую бочку!
– Спросить, что ли, нельзя?
– Нельзя! – И, решив, что воспитательная часть на этом закончена, Ба переключилась на беседку и принялась нахваливать ее на все лады.
Единственным человеком, с которым дядя Гор разговаривал не жестами, а словами, была Роза Иосифовна. В ее присутствии он становился таким разговорчивым, что даже расщедривался на сложноподчиненные предложения. Правда, чудеса такие случались крайне редко, где-то раз в квартал, но ведь случались! Поэтому, чтобы выудить у мужа какую-нибудь информацию, тетя Мелина прибегала к Ба:
– Роза, я тебя очень прошу, спроси у него!
– Чего спросить-то надо? – вытирая руки о подол большого розового фартука, готовилась к очередному лингвистическому штурму Ба.
– Спроси, куда это он собрался. А то вытащил чемодан, показал жестами, что надо в дорогу вещи собрать, а куда едет – не говорит.
– Ты только под ногами у меня не путайся!
– Не буду, не буду! Я у тебя на кухне посижу, даже в окно выглядывать не стану.
Через пятнадцать минут Ба возвращалась с победой:
– Уезжает на три дня в Дилижан – проведать сестру.
– Роза-джан, спасибо тебе большое, что бы я без тебя делала! – радовалась тетя Мелина. – Никто, кроме тебя, моего чурбана разговорить не может! Как оно у тебя получается?
– А черт его знает! Я спрашиваю, а он отвечает.
– Чудеса! – всплескивала руками тетя Мелина. – Он даже на свадьбе нашей Арпинэ тост выдавить не смог. Все ждут, что отец сейчас скажет какие-то напутственные слова молодоженам, а он постоял-постоял, крякнул, опрокинул стопочку да Арпинэ в обе щеки расцеловал.
– Золото он у тебя, Мелина. Мало говорит, зато много делает.
– Это да. Но иногда и поговорить хочется, не с роботом же я живу!
К моменту нашего с Маней знакомства двор дяди Гора представлял собой объект страстных мечтаний любого охочего до развлечений ребенка. Слева от входа, завешанная трепетными ветвями плакучей ивы, стояла деревянная уютная беседка. В такой беседке очень вкусно чаи со слоеными пирожными гонять или мороженое маленькими кусочками поедать. Откусил кусочек мороженого и смотришь, много осталось или мало. По закону подлости мороженое всегда заканчивается быстрее, чем успеваешь им насладиться. А вот тушеные овощи – наоборот. Наедаешься с первой ложки, а дальше просто заставляешь себя есть. Что особенно обидно, овощей в тарелке от этого не убавляется, а наоборот, словно прибавляется и прибавляется! Но не будем о грустном, вернемся к достоинствам дяди Гора.
Итак, слева от дома стояла беседка. А справа раскинулась нетрадиционная для наших дворов лужайка, там и сям инкрустированная цветочными клумбами, низенькими скамейками и двумя самодельными фонтанчиками. Когда у живущей в Кировакане Арпинэ родились дочки-близняшки, дядя Гор смастерил качели и даже карусель, чтобы приехавшим в гости внучкам было где поиграть. Карусель была предметом зависти детей всего нашего городка. Она представляла собой круглую деревянную платформу с четырьмя лавочками. Перед каждой лавочкой по ходу движения был прибит невысокий шест. Нужно было, вцепившись в шест руками и стоя левой ногой на платформе, правой разгонять ее, отталкиваться от земли. Когда карусель раскручивалась до достаточной скорости, следовало плюхнуться на лавочки и какое-то время с визгом крутиться, а потом по новой «поддавать газу». Мы с Манькой и Каринкой часто прибегали к дяде Гору – покататься на карусели или посидеть в беседке. Правда, Ба в таких случаях всегда нас сопровождала и строго следила, чтобы мы не попортили чужое имущество. Или чужие нервы.
– У нас, – приговаривала Ба, – из-за ваших проделок нервы уже луженые, а вот за нервы Гора с Мелиной я не поручусь!
– А что такое луженые? – любопытствовали мы.
– Многострадальные, но непотопляемые, ясно?
– Ясно!
Решение Ба сводить нас в городскую баню мы встретили в штыки. Но миндальничать с нами взрослые не собирались – сегодня поздно вечером приезжает дядя Мотя, завтра с утра – тетя Фая, а далее мы всем миром будем отмечать юбилей Ба. Так что дорога каждая минута.
Препирались мы с Ба до последнего, но из чистого упрямства. Потому что смысл качать права, когда ты, образно говоря, одной ногой стоишь на пороге бани, а в руках пестуешь авоську со сменным бельем, шлепками, полотенцем и мылом!
– Как раз помоемся и на обратном пути заберем из садика Гаянэ с Сонечкой. А Надя к нашему возвращению накрутит фарш для толмы и замаринует уток. Что с утками делать – ума не приложу. Хотели запечь, но в дровяной печке-то не запечешь! Придется просто потушить, – бубнила себе под нос Ба. Мы хмуро шли следом. Прохожие с любопытством разглядывали наши постные мины.
– Она взяла натуральную мочалку, – шепнула Манька.
– И нам мама натуральную положила! – вздохнула Каринка.
До чего же мы не любили эти изуверские натуральные мочалки! Вернешься домой практически безгрешный, ну, может, ноги по самые подмышки намочил по лужам бегаючи, или сажей вымазался до бровей, можно подумать! Попытаешься незаметно в квартиру просочиться, а на пороге мама наперевес с натуральной мочалкой стоит. Главное, даже слова в свое оправдание сказать не дает, подцепит за лопатку и волочет в ванную. И устраивает тебе такое шкуроспустительное мытье, что ты потом ходишь словно густо накрахмаленный – тело скрипит и не гнется. А если и гнется, то с таким напрягом, словно с тебя сейчас отвалится большой кусок чего-то важного, какого-нибудь луженого нерва например, и шмякнется на пол.
– Ба, – заныла я. – И чего? Теперь ты перед всем голыми тетеньками будешь голая ходить? И перед нами тоже?
– Перед вами уж точно не стану голая ходить! Мы возьмем билеты в отдельный номер. Я прослежу, чтобы вы быстренько искупались, выпровожу в холл, вы подождете, пока я тоже вымоюсь. Думаю, за час точно управимся. – И, толкнув тяжелую дверь, Ба вплыла в холл бани. Следом просочились мы.
Городская баня представляла собой небольшое одноэтажное здание из розового туфа. Обычно она пустовала, потому что, кому охота ходить куда-то мыться, когда дома своя ванная под боком. Тем более что русского обычая париться до изнеможения и выбивать из себя отчаянно не желающую отдаваться богу душу дубовым или каким другим березовым веником у нас не водилось. Правда, некоторые впечатленные «Иронией судьбы» граждане загорелись идеей повторить подвиг героев фильма и помыться, так сказать, на брудершафт. Но попытки совместить приятное с полезным терпели сокрушительное поражение, ибо пить без обильной закуски и многокилометровых тостов народ категорически не умел, а растягивать на многие часы процесс мытья без пития не желал.
Поэтому клиенты в бане случались редко, в экстренных, навроде ЧП с газопроводом, случаях. Штат сотрудников бани был небольшим, если не сказать крохотным. Руководила баней тетя Ашхен, уборщицей работала шаш Тамар, а за регулярную топку и техническое состояние помещений отвечал колченогий дед Леван. Деду Левану было так много лет, что, когда он, пыхтя трубкой под пожелтевшими от табака усами, начинал рассказывать о присоединении Восточной Армении к Российской империи, все слушали его как непосредственного очевидца событий.
Полусумасшедшая шаш Тамар («шаш» в переводе с армянского означает «дурак, сумасшедший») была весьма харизматической личностью. В свои глубокие семьдесят она строила из себя тридцатилетнюю красотку – носила броский макияж и прозрачные платья, из-под которых кокетливо выглядывало кружево комбинации. Пахла шаш Тамар розовой водой – густой шлейф сладкого аромата сопровождал ее всюду. Из-под тщательно взбитых кудрей выглядывали длинные морщинистые уши. Когда мы встречались с шаш Тамар на улице, то первым делом пялились не на свисающую с левого плеча всклокоченную лису и даже не на выглядывающую из-под платья комбинацию, а на ее мочки. Мочки у шаш Тамар были страшные – с продольной дырой, разорванные пополам. Люди поговаривали, что в голодные послевоенные годы Тамар ограбили, накинулись на нее сзади, ударили чем-то тяжелым и вырвали из ушей золотые сережки. Правда, никто поручиться за это не мог, а спросить боялся – в ответ шаш Тамар поднимала такой визгливый хай, что хоть стой, хоть падай. Она упрямо проколола свои «вторые» мочки и ходила по городку в золотых сережках, нагоняя на детей священный ужас своими обезображенными ушами.
