Алки Зеи - Леопард за стеклом
– Разве такое бывает, чтобы человек от радости забыл все на свете? – не поверила я.
– Еще как, – ответил Никос. – От радости можно и умереть.
– От радости? – изумилась Артеми. – Я вот не собираюсь умирать – даже от радости!
И мы с Артеми расхохотались.
– Когда Эгей, – дедушка, бросив взгляд на море, продолжил рассказ, – заметил идущий вдалеке корабль и разглядел черные паруса, он решил, что чудовище погубило Тезея, бросился со скалы в море и утонул. Поэтому это море назвали Эгейским.
Если бы у «Кристаллии» были черные паруса, надо было поднять их. Так сказал дедушка позже, когда мы вернулись домой. В поход мы не пошли, и не потому, что солнце уже палило вовсю. Не успев даже выпрыгнуть на причал, кир Андонис сказал:
– Кир Никос, объявлена диктатура…
В августе в послеполуденные часы цикады всех с ума сводили своей трескотней. Папа каждый раз, когда приезжал в Ламагари, начинал нервничать, что они помешают ему спать днем. А мы, наоборот, даже представить себе не могли Ламагари без цикад. Мы растягивались на потрепанном одеяле где-нибудь под старыми соснами и слушали, как они стрекочут. Я поймала одну, спрятала у себя в ладонях – и она зашлась в бешеном стрекоте.
– У нас теперь диктатура, – прошептала я ей и отпустила, чтобы она рассказала об этом остальным цикадам.
– И что же теперь будет, если у нас диктатура? – спросила Мирто.
– Никос сказал, что отныне все изменится, – отозвалась я.
В нашем доме изменилось практически все – прямо с того момента, как кир Андонис привез эти новости. Прежде всего, нам разрешили идти куда угодно и делать все, что нам в голову взбредет. Мы ели с немытыми руками, нас не заставляли спать днем, и никто даже слова не сказал, увидев, что мы зачем-то тащим старое одеяло из дома. Дедушка – и тот изменился: мы впервые в жизни услышали, что он резко разговаривает – и с кем! С тетей Деспиной!
– Если король установил диктатуру, значит, так и нужно, – заметила тетя Деспина.
– Ты несешь чушь, и лучше бы ты помалкивала, чем болтать о том, в чем ни черта не понимаешь! – взорвался дедушка.
Тетя Деспина еле удержалась от слез и непонятно почему обрушилась на Никоса.
– Ты думаешь, теперь, когда у нас диктатура, нас оставят в покое, чтобы мы могли делать, что хотим? – спросила Мирто.
– Вот и узнаем, – ответила я. – Давай пойдем за ребятами, хоть сейчас полдень и время «передышки», как говорит тетя Деспина.
Не успели мы и шагу сделать, как появился Никос. Он был расстроен, очень расстроен и так хмурился, что казалось, будто у него на лице вместо бровей – одна густая черная линия.
– Девочки, – сказал он, – вы еще слишком малы, чтобы понять, что происходит, но сегодняшний день Греция запомнит навсегда и вечно будет его оплакивать. Какое сегодня число?
– Четвертое августа тысяча девятьсот тридцать шестого года, – отозвалась Мирто.
А потом Никос уехал в город; только теперь нам всем стало не до шуток, и мы его больше не спрашивали, заедет ли он к своей невесте и попрощается ли с ней.
Вечером в Ламагари приехали папа и мама. Папа дал нам… наверное, сотню указаний, запомнить которые было совершенно невозможно. Быть внимательными, ни с кем не болтать. Не произносить слово «демократия» ни при каких условиях. И даже не пытаться повторять взрослые разговоры, и еще целую кучу подобных «НЕ». Иначе он может лишиться своего места в банке – и мы окажемся в какой-нибудь жалкой лачуге и останемся там на всю жизнь.
– Как было бы хорошо, если бы он потерял работу! – мечтали мы с Мирто. – Тогда мы могли бы остаться с ребятами в Ламагари.
Потом, правда, мы вспомнили про школу и решили делать всё, что нам велели, чтобы только папа не остался без работы.
Папа привез газеты. В них были фотографии какого-то толстяка в очках, и папа сказал, что это наш диктатор.
– Вылитая жаба! – пробормотала Стаматина.
Папа так на нее посмотрел, что она больше ничего не сказала.
А мама, не знаю уж и почему, все время нас целовала, а из глаз ее текли слезы. Нет, в самом деле, странная вещь эта диктатура.
Никос, кажется, вернулся поздно вечером, когда мы давно спали. Наутро же нам сказали, что он уже уехал. Мы набросились на Стаматину, почему она нас не разбудила. Судя по всему, он уехал на рассвете, так что даже Артеми не заметила, как поднялся кир Андонис, который отвез Никоса на паром.
– Нет, послушай, он даже не простился!
– Ты злая, злая! – крикнули мы Стаматине. – Почему ты нас не разбудила?!
Даже тетя Деспина ее выбранила:
– И ты позволила ему уехать затемно, как вору, не дав ни с кем попрощаться?!
Стаматина пыталась оправдаться, что Никос сам просил никого не беспокоить.
– Не надо было ему уезжать сейчас, – проговорил дедушка. – Они могут сообщить в Афины, и стоит ему сойти с парома…
Дедушка не договорил до конца, потому что тетя Деспина прямо-таки пригвоздила его взглядом. Мы ужасно хотели узнать, что же случится, стоит Никосу сойти с парома, и требовали продолжения:
– Ну скажи нам, дедушка! Скажи, пожалуйста!
– Идите играть, и нечего совать свой нос туда, куда не следует! – отрезала тетя Деспина, и мы поняли, что продолжения беседы не предвидится.
Не знаю почему, но всякий раз, когда взрослые не хотят, чтобы мы что-нибудь узнали, они требуют, чтобы мы шли играть.
Мы отправились на поиски Артеми. Она сидела на маленьком стульчике во дворе своего домика спиной к кир Андонису, который стоял перед нею навытяжку.
– Ну чем я тебе сегодня не угодил? – говорил он ей умоляюще. – Ну, Кир Никос сказал так сделать.
Артеми, заметив нас, вскочила со своего стульчика и бросилась навстречу.
– Я куплю тебе красного ситца, когда буду в городе! – пытался ее умаслить отец.
– Не хочу! – отозвалась она упрямо. – Я с тобой вообще не разговариваю, слова тебе больше не скажу. – И она повернулась к нам: – Пойдемте, девочки.
– Артула, я рыбку пожарю. Возвращайся, золотце, скорее, пообедаем! – крикнул ей кир Андонис, когда мы уже порядочно отошли.
– Я ни кусочка больше не съем, никогда в жизни! – завопила она так, чтобы он услышал.
На самом деле Артеми очень любит своего отца, пусть даже разговаривает с ним иногда так резко. Ах, вот бы и мы могли хоть разочек сказать тете Деспине или папе: «Ни за что на свете не буду с тобой разговаривать…»
Втроем мы отправились на пляж, вот только не было у нас никакого настроения. Даже Пипицу-большие неприятности закапывать бы не стали, пусть бы нам и позволили. Но мы злились на Никоса за то, что он не разрешил нам закопать ее вчера, да еще и дулись, что он уехал на рассвете, ни с кем не попрощавшись. Правильно тетя Деспина говорит: прямо как вор сбежал.
Вскоре мы увидели Нолиса: он мчался к нам со всей скоростью, на какую был способен, и так запыхался, что сначала даже не мог заговорить толком.
– Я вас обыскался, – проговорил он наконец. – Стаматина за вами послала.
– Да что она от нас не отвяжется! – возмутилась Мирто. – Мало того, что не разбудила нас утром, так вот еще…
– Нет, Мелия, – повернулся Нолис ко мне. – Вы должны пойти. Она сказала, чтобы вы и нас с Артеми взяли.
– А что, ей трудно было сказать нам это с утра? – продолжала кипятиться Мирто.
– Да ладно, пойдем уже, – фыркнула Артеми. – А то мы так заняты, можно подумать!
Стаматина нашлась в кухне. Увидев нас, она кивнула, чтобы мы не шумели.
– У вашей тети голова болит, так что она у себя в комнате заперлась. И сказала: «И чтоб ни звука у меня!»
– Ты это хотела нам сказать? – холодно поинтересовалась Мирто.
Стаматина не ответила, только сунула руку в карман фартука, вытащила сложенную вчетверо бумажку, подала Мирто и велела прочесть.
Мирто прочла вслух:
«Вечером поищите за камешком, прямо позади трона. Найдете мидии, откройте их. Леопард».
Мне показалось, что у меня сейчас сердце выпрыгнет из груди, и я перепугалась.
– Я нашла это в одной из кастрюль, – сказала Стаматина, увидев, что мы переглядываемся, как деревенские дурачки. – Открываю крышку, чтобы за готовку взяться, смотрю, а она тут как тут, лежит на самом дне.
Мы все, конечно, знали, что истории про леопарда – выдумки. Но когда Никос рассказывал их, нет-нет да и мелькала мысль: «А вдруг все это правда?» И вот, пожалуйста, теперь еще и письмо от самого леопарда – в кастрюле Стаматины.
– Ну и что вы теперь будете делать? – спросила Стаматина и, странное дело, хитро-хитро на нас смотрит. – Пойдете?
– Побежим. Правда, ребята? – тут же отозвался Нолис.
Бедный Нолис. Он, наверное, больше всех нас горюет из-за того, что Никос уехал. И не только из-за того, что тот не взял его с собой в Афины, но и потому, что каждый раз, когда Никос приезжает на остров, он частенько вечерами навещает отца Нолиса и сидит с ним рядом, причем отец Нолиса никогда ни с кем не разговаривает, а вот с Никосом болтает часами и смотрит уже не только на море. Никос даже не раз брал с собой гитару – играл, а Нолис с отцом пели.
