Дэвид Алмонд - Небоглазка
Я осторожно сняла с себя Небоглазкину руку, встала и направилась за ним в типографию. Он прошел между станками, остановился возле огромного бронзового орла.
— Пора сваливать!
Молчу.
— Сваливать пора, на фиг!
— Попозже, — говорю.
Мы двинулись по типографии дальше. Сквозь открытую дверь видно реку и противоположный берег. Дедуля прошел мимо деревянным солдатским шагом. В руках фонарик.
— Надо от них смываться.
— Ну, Январь!
— Он — сумасшедший, а она — выродок. Ты видела, какие у нее, на фиг, руки?
— С ней случилось что-то страшное. Я чувствую, Ян!
— Это с нами случится что-то страшное, если мы не свалим. У него здоровущий топор под столом, на фиг. Ты об этом знаешь?
— Нет.
— Ну так вот.
— Это чтоб ее защищать.
— Ага. И что будет, если ему вздумается защищать ее от нас?
— Он нам ничего не сделает.
— Ха!
Как топнет ногой; металлические литеры со звоном покатились по полу.
— А наш плот? А река? Кто собирался уплыть далеко-далеко?
— Мы и так далеко-далеко. А тебе так не кажется?
— Мне кажется, что я страшный сон вижу, Эрин. Нет, еще хуже. Кажется, что мы вляпались во что-то злое и страшное.
— Ну уж и злое!
Он снова врезал мне по ноге и чертыхнулся. Дедуля снова проследовал мимо, чеканя шаг. Его каска поблескивала на солнце.
— Ты посмотри на него! — шипит Ян.
— Ха!
— Тебя околдовали!
— Ха!
Я засунула в рот конфету, а другую вложила ему в руку. Он швырнул ее об орла. Потом распинал литеры по полу. Потом взял себя в руки.
— А мне кажется, что это смерть, Эрин. Вот что мне кажется. Мне кажется, что, если мы не смоемся отсюда немедленно, нам уже не выбраться.
Глядим друг на друга, не мигая.
— Ха! — сказала я снова, но уже спокойнее.
Потом опустила глаза.
— Мы выберемся, Ян! Выберемся.
Мы немного погоняли ногами литеры на полу.
— Ладно, — сказал он. — Пошли хоть посмотрим, как там наш плот, на случай если понадобится смотать удочки.
Идем к реке. Рядом послышались шаги Дедули. Видим — он выглядывает из какой-то двери. Я жевала ириску. Две чайки ссорились на причале, нацеливая друг на друга острые длинные клювы. При нашем приближении они сорвались в воздух, но и там продолжали драться, стуча клювами, царапаясь и пронзительно крича. Мы дошли до конца улицы.
Я хихикнула.
— Берегись привидений, — говорю.
— Привидения! Да чтоб этих привидений!
Мы придвинулись к краю, заглянули вниз. Черная Грязь была покрыта водой прилива. Плот подпрыгивал на ней, натягивая веревку. Январь вздохнул с облегчением.
— Ну вот видишь, — говорю.
— Ага. Только если его кто-нибудь тут увидит, за нами придут и отошлют обратно к Морин и всем остальным.
— Мы можем вытащить его на сушу.
— Смываться надо отсюда!
Смотрит на плот, глаз не отрывает.
— Я уплыву без тебя, — говорит.
И скосил на меня глаза.
— Правда уплыву.
Я видела в его глазах ярость. А еще я видела в них страх. Ему нужно было, чтобы я сказала: Не уходи. Ему нужно было, чтоб я пообещала бросить Небоглазку и Дедулю и уплыть с ним. А у меня в голове все звучал голос Небоглазки: Сестра моя… Подруга самая наилучшая… Не могла я бросить ее в этой типографии с Дедулей. Какой-то частью души я уже любила ее как сестру. Только не знала, как сказать об этом Яну.
— Мы задумывали приключение для нас двоих, — говорит он. — Только ты да я, плот да река. Потом ты прихватила этого дурака Мыша. А теперь еще дала околдовать себя двум помешанным!
— Ну давай, раз так! — откликнулась я. — Уплывай один.
И тут же потянулась взять его за руку, но не успела. Сзади раздались тяжелые шаги. Чайки снова взмыли в небо. Дедуля надвигался на нас по проулку. В руке — разделочный нож. Он поднял его над головой. Лезвие поблескивало на солнце. Лицо за черной сеткой морщин налилось багровой кровью. Глаза сверкали, и в них была смерть.
Январь заслонил меня собой. В его поднятом кулаке тоже блеснул нож.
— Давай подходи! Подходи, старик!
Небоглазка мчалась по проулку, крича:
— Нет! Нет, Дедуля, это мои друзья!
Она схватила его за плечо. Крепко обвила руками:
— Дедуля! Это друзья мои, те, что пришли в лунную ночь!
Он остановился, тяжело дыша. Его глаза прояснились. Нож повис в руке. Небоглазка прижалась к нему, что-то отчаянно шепча.
Ян так и стоял с занесенным ножом. Тело как пружина. Дыхание шумное, прерывистое.
— Эк она не вовремя! — прошипел он мне. — Я бы покончил дело раз и навсегда.
Небоглазка повернула Дедулю к нам спиной. Повела прочь по проулку. Все время оборачивалась. Ее глаза молили нас не уходить.
— Нож в сердце, — сказал Ян. — Или в горло. Или в почки. Делов-то!
— Ты даже не испугался?
— Он старик. Он сумасшедший. Куда ему против меня.
Меня трясло. Хотелось бежать к Небоглазке, успокоить ее.
— Зато хоть убедились, — говорит Ян.
— В чем?
Он схватил меня за плечи, сверкнул глазами. Процедил слово за словом:
— Он, на хрен, убийца, Эрин. Здесь зло и безумие. Уходить нужно!
Притянул к себе мое лицо. Его глаза сузились.
— Ну почему ты хочешь остаться? Ты же знаешь, что мы можем погибнуть!
Кусаю губы и чувствую, что по щекам текут слезы.
Так и хочется сказать:
— Не оставляй меня, Ян. Пожалуйста, не оставляй меня.
А я — ни слова.
Он оттолкнул меня, перескочил через развалины причала, промчался вниз по остаткам лестницы и перемахнул через полоску воды на плот. Он стоял на своем красном проклятии, течение дергало туго натянутый канат. Я смотрела на него и ждала, что он сейчас отчалит, совсем один, и оставит меня здесь, совсем одну. Но он не отвязывал канат, а так и стоял там, покачиваясь в такт движению воды, переполненный яростью и мечтами о свободе, напрочь разочарованный в лучшем друге — во мне.
11
Я пыталась крикнуть ему: «Ян! Январь!» Но вместо зова вышло какое-то хныканье, и он не обернулся. Он поставил на мне крест. И тогда я пошла обратно к темным проулкам, разбитой набережной, разваливающимся домам, обломкам прошлого, к месту, где, как он сказал, ждали зло и безумие, где, как он сказал, ждала смерть. Я прокладывала себе дорогу, раскидывая ногами мусор и щебенку. Стены и потолки трещали и скрипели. Пыль вихрем взвивалась вокруг. Тени скользили мимо. Над головой проносились темные птицы. Болтающиеся двери вели в кромешно-темные комнаты и подсобки. Повсюду под ногами были ямы и рытвины. Кое-где пол просто провалился, и видны были подвалы, похожие на пещеры. Я представила, что меня окружают привидения, духи тех, кто работал здесь прежде, наполняя это место шумом, светом, жизнью. Я чувствовала прикосновение их пальцев, слышала их гулкое дыхание, их шепот, их невеселый смех. Я воображала, что из самых темных провалов на меня пялятся чудовища. Видела мерцание их глаз, блеск выпущенных когтей. Это были страшилища, вскормленные тьмой и разрухой, зомби, полумертвецы. Они хватали меня за одежду, шипели мое имя, пытались утянуть к себе, сделать такой же. Я шла, шла и шла все дальше. Шла сквозь собственную душу, сквозь воспоминания, надежды и мечты. Я раскидывала ногами мусор, вдыхала пыль. Вспоминала, как мы с Январем первый раз шли к плоту, как нам было легко и весело. Потом река понесла нас, и мы обнялись. Свобода. Свобода. Начало новой жизни. Как же получилось, что мы почти сразу оказались в этой темной, страшной, беспросветной дыре? Почему нас так быстро швырнуло в разные стороны? Я видела перед собой Января, как он плывет один на плоту вниз по реке, к бескрайнему безлюдному морю. Видела, как он в восторге размахивает руками. «Свобода! — кричит он. — Свобода!» Я толкнула очередную шаткую дверь. Темнота. Я вздрогнула и застонала. Вытянула перед собой руки и шагнула во тьму. Прошла мимо печальных привидений, добралась до отверстия в полу. Вниз, все дальше, дальше. Дряхлые ступени того и гляди рухнут. Воняет сыростью, гнилью и неминучей смертью. Я спустилась в самую глубь тьмы и вот оказалась в самом конце пути, в самом дальнем углу самого нижнего подпола. Легла в липкую грязь и прошептала:
— Мама!
Ответа не было.
Я почувствовала ее руку в своей. Рука становилась все холоднее и холоднее. Но я ведь держала ее за руку, когда она навсегда закрыла глаза. Я держала ее, когда она ушла, оставила меня одну на свете. Рука становилась все холоднее и холоднее.
— Зачем ты умерла? — спросила я. — Зачем? Зачем?
Ответа не было.
— Мама! — шептала я. — Мама! Ну я прошу тебя!
Ответа не было. Только ее рука в моей руке. Ее холодная, неподвижная, мертвая рука в моей руке.
Я молча легла с ней рядом. Холод и безмолвие пронизывали меня до костей. Я лежала в грязи, а вокруг столпились зомби. Их острые когти сменили ласковое мамино прикосновение. Их шипение сменило ее голос. Я ушла по ту сторону слов, по ту сторону смеха и слез. Здесь не было надежды. Не было радости. Не было жизни. Смерть росла вокруг и затягивала меня.
