Дэвид Алмонд - Небоглазка
Обзор книги Дэвид Алмонд - Небоглазка
Дэвид Алмонд
Небоглазка
Джиму и Катлин Алмонд
Часть первая
«Белые врата»
1
Меня зовут Эрин Ло. Моих друзей — Январь Карр и Мыш Галлейн. Рассказывать я вам буду о том, как однажды в пятницу мы сбежали из «Белых врат» по реке. Вам непременно скажут, что ничего этого не было. Мол, нам троим один и тот же сон приснился. А вот и нет, все это было. Мы правда повстречали Небоглазку на Черной Грязи. Мы правда откопали в иле святого. Мы правда узнали, где Дедуля прячет сокровища и секреты. Мы правда видели, как Дедуля ушел в реку. И мы правда привезли с собой Небоглазку. Она теперь живет тут с нами, и ей тут у нас очень нравится. Вам непременно скажут, что никакая это не Небоглазка, а просто ребенок с трудной судьбой — как и все мы. Но это Небоглазка. Ее легко узнать. Стоит посмотреть на ее ладони и ступни. Прислушаться к голосу, какой он нежный и странный. Небоглазка сквозь любую тьму прозревает радость. Это она. И все это было на самом деле. Мы с Мышем и Январем видели собственными глазами. Это правда. Так что слушайте.
Мы все — дети с трудной судьбой. Все остались без родителей. Поэтому мы живем в приюте, который называется «Белые врата». Это в Сент-Габриэле. Января, например, на следующий день после рождения оставили на ступеньках больницы. Стоял холодный месяц январь, вот его так и назвали. Больница называлась Карр-Хилл, поэтому его фамилия Карр. Января больше здесь нет, и в конце вы узнаете почему. Мыш — брошенный ребенок. Его мама умерла, как и моя, а отец смылся. Мыш любит заливать, что его отец в Африке, вот только и сам не до конца в это верит. Мышем его зовут потому, что он таскает в кармане мышку и говорит, что это его единственный друг. Мышку зовут Пискля, потому что она пищит.
«Белые врата» — трехэтажное здание: бывший сад залит бетоном, вокруг чугунная ограда. Директрису зовут Морин. Работа с такими, как мы, надорвала ей сердце еще до нашего побега. Она вечно твердит, что мы дети с трудной судьбой. Что у нас, мол, изначально меньше возможностей, чем у других. И нам придется сильно потрудиться, чтобы чего-то достичь в жизни. И тут как улыбнется да погладит по плечу. Говорит, что если мы будем ее слушаться, так, может, еще и вырастем приличными людьми. Порой по глазам видно, что она и сама вот-вот в это поверит. Заставляет себя поверить, изо всех сил. Наблюдает в окно, как мы перешептываемся в бетонном палисаднике. Или стоит у дверей игровой, лицо в ладонях, а в глазах тоска. Она живет здесь же, в квартире прямо под кабинетом. Оттуда часто слышны всхлипы. А то на нее вдруг нападет бессонница, и она, заплаканная, бродит среди ночи по коридорам. О ней чего только не болтают: что у нее никогда не было своих детей; нет, ребенок у нее был, чудесный малыш, но он умер в младенчестве у нее на руках; нет, детей было несколько, но их отобрал отец и увез куда-то навеки. Что было на самом деле, никому неведомо; мы сочиняли и рассказывали друг другу небылицы, чтобы объяснить странную смесь любви и горечи в глазах Морин. Часто ее глаза глядели холодно-холодно-холодно. Глаза вроде и хотели относиться к нам с любовью и доверием, но видели перед собой лишь детей с трудной судьбой, которую уже не поправишь.
Детей в приюте человек десять. Некоторых, как и Морин, гнетет печаль или раздирает злоба. Здесь есть разбитые сердца и мятежные души. Но вообще-то, мы друг друга любим, заботимся друг о друге. Это мы крепко усвоили: если держаться вместе, можно дать отпор психиатрам, психологам, соцработникам, воспитателям, игровым терапевтам, наркологам, врачам, чиновникам; можно дать отпор Морин и ее помощникам; можно справиться с ее вопросами, ее равнодушием и ее групповыми беседами. Можно отыскать уголок всеми нами утраченного рая.
Время от времени нас заставляли вернуться в этот рай. Просили представить, как все было до того, как мы попали в «Белые врата». Это называлось «групповая беседа». Рассаживаемся все в игровой. Морин рассказывает, что известно о каждом из нас: кто были наши родители и как так получилось, что мы больше не с ними. Понятное дело, о многих толком никто ничего и вовсе не знает. Она просит нас рассказать, кто что помнит. Ее помощники, Жирный Кев и Тощий Стью, расхаживают от стула к стулу и тянут из нас рассказы. Морин просит домысливать то, чего мы не помним или не знаем. Говорит: вам важно уметь рассказать свою биографию, даже если факты смешиваются в ней со смутными воспоминаниями и выдумками. У каждого из нас есть тетрадь под названием «История моей жизни» с фотографиями, рисунками, подлинными и выдуманными подробностями. Некоторые отлично играли в эту игру. Всякий раз изобретали новый вариант. От корки до корки исписывали тетрадь ненастоящими историями из ненастоящей жизни. Были и замкнутые дети, не желавшие играть, — их тетради были почти пустыми.
Про Января сразу стало ясно: этот играть не будет. Но однажды он рассказал историю о всеми брошенной женщине в зимней ночи. Очень молодой, очень красивой, дошедшей до крайности. В коробке от апельсинов она несла завернутого в одеяло младенца. Она любила свое дитя всем сердцем, но знала, что вырастить его не сможет. Под покровом темноты она прокралась к больнице. Дрожа от холода, горя и любви, дождалась самого глухого часа. И вот — последний рывок сквозь метель, она кладет ребенка на широкие ступени и снова скрывается в ночи.
— Как красиво, — сказала Морин.
Протянула руку, дотронулась до Январева лба.
— Может, так все и было, — добавила она шепотом.
Январь в упор посмотрел на нее. Глаза у него сверкали.
— Она меня любила! — заявил он. — Она оставила меня там, потому что любила. Просто она была совсем молодая, без денег, без ничего. Она знала, что не сможет меня вырастить.
— Да, — ответила Морин. — Может, так все и было.
Улыбнулась нам. В глазах — усталость, как будто все это она уже слышала много раз. Велела поблагодарить Января за откровенность. Потом спросила, может ли он вообразить своего отца. Январь — глаза в пол. Мотает головой:
— Нет.
— А тебе это было бы полезно, — говорит.
Посмотрела на нас, — мол, мы сейчас Январю поможем. А мы молчим.
— Нет, — говорит Январь. — Он не любил ее. И меня не любил. Вот и вся история.
Насупился. Морин ласково улыбнулась, кивнула.
— Она меня еще заберет, — шепнул Январь.
— Что ты говоришь, детка?
Он уперся в нее взглядом:
— Она вернется. И заберет меня.
Жирный Кев шумно вздохнул. Закатил глаза.
— Она вернется. Она меня любит, и я ей нужен. Она меня заберет.
Морин снова кивнула и улыбнулась. В ее глазах ясно читалось: ребенок с трудной судьбой. Безнадега.
Мыш Галлейн — добрый и застенчивый. Он не хочет никого огорчать и честно пытается участвовать в игре. Мать его умерла вскоре после его рождения. Несколько лет он прожил с отцом. Мыш нам показывал фотографию: мужчины в рабочих комбинезонах играют в футбол на берегу реки. Иногда тыкал пальцем в одного из игроков и говорил, что это его отец. В следующий раз показывал на другого. Лиц там было не разглядеть, слишком мелко, поэтому он не знал точно. По словам Мыша, отец его бросил, потому что не мог содержать.
— Он меня любил, — говорил Мыш. — Это точно.
И показывал голубые буквы повыше локтя. Это отец сделал ему перед уходом татуировку:
— Видели? Он хоть и бросил меня, но очень переживал!
Тут Мыш всегда ударялся в слезы.
Что до меня, я была от игры освобождена. Морин говорила: я упрямая и, если я буду продолжать в том же духе, сердце у меня закостенеет и исполнится злобы. Как-то раз, когда я отказалась делиться воспоминаниями, глаза ее потемнели, улыбка пропала, голос сорвался на визг. Она сказала, что если я не переменю своего поведения, то стану такой же, как моя мамаша.
— Ты ведь этого не хочешь, правда?
— А вот и хочу! — рявкнула я на нее. — Хочу! Хочу!
И давай орать, что она ничего не знает про мою маму, что мама была сильная и очень меня любила. Вскочила — и прочь из комнаты, прочь из интерната, прочь из Сент-Габриэля. Я слышала, как у ворот Морин выкрикивает мое имя, но не обернулась. Прибежала на берег, села там среди обломков прошлого и смотрю, как река катит свои воды к морю. Счастья — через край. Несмотря ни на что, счастья было через край. Да, я знаю, что такое боль и тьма. Мне случается так далеко забрести во мрак, что я пугалась: все, обратно не выберусь. Но всякий раз выбираюсь — и счастья опять через край. Мне не нужна воображаемая биография. Мне не нужны идиотские групповые беседы. Мне не нужна дурацкая «История моей жизни». У меня полная голова воспоминаний, всегда полная голова. Я вижу нас с мамой дома, в Сент-Габриэле. Кожей чувствую ее прикосновение. Чувствую ее дыхание на лице. Чую запах ее духов. Слышу, как она нашептывает мне на ухо. У меня есть картонная коробка с сокровищами, и я в любой момент могу достать оттуда свою мамочку.
