Сергей Силин - Рояль в сугробе
— Это Борька-то бессильный!?
— Сильные не обижаются, — сказала Светлана Михайловна. — Сильные заняты делом. Это слабые обиды в себе копят и ими живут. А на грядках обид вырастает зависть, которая и толкает человека на плохие поступки. Умение жить без обид — очень важное умение. Со своей душой нужно работать так же, как со своим здоровьем.
— Жаль, что я не накостылял ему от всей своей души! — сказал Илья.
— После драки кулаками не машут — раз! Умные не дерутся — два! — ответила Светлана Михайловна. — А мы с вами умные люди, которые умеют признавать свои ошибки.
— Ещё как умеем! — согласился Лёша. — У меня даже бабушка научилась ошибки признавать! Она говорит, всем бы таких умных, как мы, да отдавать жалко!
— И что нам теперь делать? — спросил Толик.
— Начинаем всё заново. Надеюсь, второй раз на одни и те же грабли никто из вас не наступит. Новости придётся переделать. Про историю с не нашей «Честно-честной газетой» пишет Володя. К понедельнику поправьте свои статьи, очерки и заметки. Я отметила, где и что нужно доработать. Время у нас есть.
Светлана Михайловна положила на стол распечатанные на принтере черновики юнкоров, где виднелись сделанные красным карандашом поправки.
— Бабушка говорит, если первый блин получился комом, то второй выйдет бугром! — сказал Лёша, и все засмеялись.
Из жизни Оклахомова
Оклахомов остается Оклахомовым
За минуту до начала урока в класс вошёл незнакомый человек.
Он был не худ и не полон, не высок и не мал. В меру широкие плечи свидетельствовали о его способности стойко переносить трудности жизни. Цвет лица говорил о том, что оно хорошо знакомо с ветром и солнцем.
Сюртук незнакомца был застёгнут на все пуговицы и не позволял разглядеть ослепительно белую рубашку, изобличающую привычки порядочного человека. Начищенные до блеска ботинки не делали секрета из любви вошедшего к чистоте.
Взгляд его, открытый и лёгкий, оставлял по себе приятное впечатление.
Незнакомец снял с головы цилиндр, молча поклонился присутствующим и устало прошёл к оклахомовской парте.
Только тут в нём признали Оклахомова. Девчонки прыснули. У мальчишек вытянулись лица и полезли на лоб глаза. Кто-то покрутил пальцем у виска и свистнул.
Оклахомов прислонил к парте трость, снял перчатки. Перчатки положил в цилиндр, цилиндр поставил на парту.
Прозвенел звонок. Появилась Жанна Ивановна.
— Бон жур, мез анфан![1] — весело начала она, но, заметив Оклахомова, замерла и перешла на русский.
— Что это? — растерянно спросила она.
— Это Оклахомов, — подсказали с первой парты.
— Оклахомов? — удивлённо переспросила Жанна Ивановна. — Господи ты Боже мой! В чём дело, Оклахомов?
Оклахомов вежливо поклонился.
— Я наконец-то решил стать человеком.
Жанна Ивановна потрясённо опустилась на стул:
— Ну знаешь ли… Твои шуточки переходит все границы…
— Смею заверить вас, уважаемая Жанна Ивановна, нет сегодня на земле человека более серьёзного, чем я. Мне кажется, вы должны обрадоваться моему решению.
— Я обрадовалась, — сказала Жанна Ивановна. В глазах её блеснули слёзы обиды. — Я оч-чень обрадовалась…
Она заплакала.
Оклахомов растерялся.
— Жанна Ивановна, — голос его дрогнул. — Я дохлых мышей больше приносить не буду. Честное слово. Я ведь по дипломатической линии решил пойти.
Жанна Ивановна вздрогнула и заплакала ещё сильнее.
— Боже мой, — повторяла она сквозь слёзы. — Боже мой! Что за класс? Что за люди? Они меня ни во что не ставят!
Слёзы капали на стол, собирались там в озерцо и маленькими ручейками стекали на пол.
Класс заволновался. Девчонки зашипели на Оклахомова и стали бросать на него уничтожающие взгляды. Мальчишки начали грозить из-под парт кулаками.
Оклахомов окончательно растерялся. Он сел, вскочил, расстегнул сюртук и понял, что и Жанна Ивановна и одноклассники ещё не готовы к его перевоплощению.
Он махнул рукой и сдался.
— Простите меня, Жанна Ивановна! — тихо сказал он. — Я глупо пошутил… Простите меня, дурака ненормального…
Жанна Ивановна прекратила плакать, вытерла глаза платочком и укоризненно покачала головой:
— И не стыдно тебе, Оклахомов? Когда ты только человеком станешь?
Мужайтесь, жизнь сурова!
Оклахомов вышел из больницы, неся обратно кулёк с гостинцами. Лицо его было бледнее обычного. Ребята тотчас окружили его:
— Не взял?
— Тихий час не кончился?
— Неприёмный день?
Оклахомов не ответил. Он смотрел поверх голов одноклассников, плотно сжав губы, в ему одному ведомую даль.
— Хуже, — произнёс он наконец еле слышно.
— Перевели в другую палату?
— Под капельницу положили?
— В реанимацию увезли?
Оклахомов обвёл глазами притихших одноклассников. Преждевременно погрустневшие глаза его были полны взрослой жалости к ним.
Он шмыгнул носом.
— Неужели?
Девчонки в ужасе зажали рты ладошками и заплакали. Мальчишки опустили головы.
Нельзя сказать, чтобы математика очень любили. Человек он был суровый, к ласкам не расположенный, преданный науке неимоверно, никогда не забывал давать домашнее задание. Но зато был всегда справедлив и обожал смотреть фильмы про индейцев.
Оклахомов вздохнул.
— Мужайтесь, — сказал он, — жизнь сурова. Два часа назад Петра Алексеевича выписали. Готовьтесь к контрольной…
Народ зря не волнуется
Зазвонил телефон. Оклахомов бросил учебник и схватил трубку.
— Привет! Уроки сделал?
— Не-а, — отозвался Оклахомов. — Пред Новым годом неохота ничего делать.
— Мне тоже. Учишь, учишь, а толку… Я не понял, за что тебе географичка двойку поставила? Ты же отвечал.
— Не понимает она меня, вот и всё.
— По-моему, она вообще никого не понимает. Слушай, ты фильм «Безумный кулак» смотрел?
— Нет ещё, а что?
— Между прочим, он завтра последний день идёт. Народ уже — волнуется. Говорят, стоящая вещь. Сбежим с физкультуры, а? Колькина бабушка обещала бесплатно всех провести.
— Сбежим!.. Постой, постой! Физкультуры же завтра нет!
— Как это нет? Первым уроком.
— Чего?.. Первым история.
— Чего, чего? Никогда её в среду не было.
— У тебя как С головой? Всё в порядке?
— Проверь свою!
— Моя в норме!
— Сомневаюсь!
— Проверь, Мишечка, проверь!
— Какой ещё Мишечка? Я Алик!
— А я Оклахомов!
— Вот блин! Опять номер перепутал! — с досадой буркнул неизвестный собеседник, и в трубке раздались короткие гудки.
Оклахомов озадаченно положил трубку на рычаг и почесал в затылке. Может, и в самом деле завтра сбежать на боевик? Народ зря волноваться не будет.
Первый сон Оклахомова
— Так как же выглядит растительность саванн в сухое время года? — спросила Ольга Васильевна.
Глаза её ласково сверкнули в прорезях чёрного капюшона.
Оклахомов тоскливо обвёл класс глазами. Все были заняты своими обыденными делами: перешёптывались, играли в морской бой, списывали домашнее задание к следующему уроку.
— Но ведь ты же знаешь, Петя, — умоляюще сказала Ольга Васильевна.
— Боюсь, что нет, — сокрушённо отозвался Оклахомов и сел на стул с гвоздями. Гвозди впились в его многострадальное тело. Ольга Васильевна неохотно надела на ноги Оклахомову тесные сапоги и придвинула стул к огню. Сапоги от жары сузились и начали давить ноги.
— Растительность саванн в сухое время года выглядит… Как она выглядит, Петя?
— Она выглядит сухо, — с трудом выдавил из себя Оклахомов.
— Правильно! — обрадовалась Ольга Васильевна. — Хотя ответ и не совсем полный. А как меняется саванна во влажное время года?
Оклахомов задумался.
Ольга Васильевна подвинула стул ещё ближе к камину и сунула ноги Оклахомова прямо в огонь.
— Она… она сильно меняется, — признался Оклахомов.
— Совершенно верно! — ещё больше обрадовалась Ольга Васильевна.
— Во влажное время года саванна меняется сильно. А теперь скажи мне, пожалуйста, как приспособилась растительность саванн к климату этой зоны?
Оклахомов опустил голову, поднялся со стула и подошёл к дыбе.
Ольга Васильевна подождала с минуту, затем, пересилив себя, привязала к ногам Оклахомова чугунное ядро, стянула ему сзади локти верёвкой и начала медленно подтягивать его к потолку. У Оклахомова затрещали суставы.
— Она… она хорошо приспособилась, — с трудом выдавил из себя Оклахомов.
