Элизабет Йетс - Амос Счастливчик, свободный человек
— Вот бы нам такого мастера, как ты, где-нибудь поближе.
— У вас есть кожевник неподалеку, у реки.
— Я сказал — такого, как ты, — сапожник мял кожу в руках. Мягкая и гибкая. Лучше выделанной кожи его опытные руки в жизни не держали. Взглянул повнимательнее на свободного негра и удивился, как молодо тот выглядит — время почти не оставило следов на его лице. Крепкий, мускулистый, голова высоко поднята. Седина в волосах, но морщины на лице скорее от смеха, чем от прожитых годов.
— Как далеко люди готовы ездить к кожевнику — миль десять, да? — в глазах у Амоса таилась веселая усмешка.
— И поболее того! — расхохотался Сэмюель Джордж. — Отчего ты спрашиваешь? Вот поселишься поблизости, народ станет возить тебе шкуры отовсюду.
Расплачиваясь за покупку, Сэмюель не торопился отсчитывать деньги. Когда последняя бумажка перешла в руки Амоса, сапожник вздохнул:
— Хорошо, что ты не дерешь за кожу втридорога, а то мне не дотянуть до того дня, когда мои заказчики со мной расплатятся.
Амос сложил и убрал подальше четыре банкноты и, держа в руках остальные, спросил:
— Хочешь получить часть кожи в кредит?
Сапожник кивнул, словно голодный, которому предложили поесть:
— Хорошо бы взять в долг хоть часть того, что я тебе заплатил. Бери какой хочешь залог.
Амос обвел глазами мастерскую, оглядел готовые сапоги и ботинки. Посмотрел на хозяина, похоже, тот малость потолстел в последние годы. Может, у него осталась одежда, которая ему мала — а ему, Амосу, будет в самый раз.
— Как насчет воскресной шляпы? — неуверенно спросил Амос. — Мог бы ты с ней расстаться?
— Неплохое предложение, с ней я готов распрощаться, — рассмеялся сапожник и шагнул в глубь мастерской. Там на полке лежала меховая шапка, которая, похоже, давно не видела солнечного света воскресного дня. Он вытащил откуда-то черный сюртук тонкого сукна и жилет под пару, в темно-синюю полоску.
— Бери все. На меня больше не налезает. Бери в залог.
— А может, продашь?
— Как тебе угодно, — Сэмюель был счастлив получить обратно шесть банкнот, а то в кармане позвякивают лишь несколько пенсов. Да в мастерской теперь будет посвободнее.
Полчаса спустя Амос трусил на Циклопе вниз с горки, новая одежда аккуратно свернута и приторочена к седлу, только меховая шапка красуется на голове. Сэмюель улыбнулся, провожая его взглядом.
— На что ему понадобилась вся эта одежда? Вырядился, и доволен словно ребенок. Все они такие, эти черные, сущие дети, да и только. Хорошо еще, что белые знают, как с ними управляться.
Возвращаясь назад той же дорогой, Амос снова остановился на холме, где раскинулся городок Джаффри. Обернулся поглядеть на гору, заговорил с ней, словно со старым другом.
— Я вернусь. Ты только подожди, скоро мы с тобой, древней горой, будем каждый день разговаривать, — тут он поднял глаза выше, к небу. — Благодарю Тебя, Господи, за Твой знак, полученный в Кине, благодарю Тебя за такую красивую одежду. Виолет она понравится. Уверен, она будет мной гордиться, я уж сберегу обновки до дня свадьбы, до дня ее свободы, да поможет мне в том Господь.
К ноябрю Амос собрал достаточно денег, чтобы совершить покупку, и девятого числа отправился в дом Джеймса Болдуина, где жила в служанках Виолет. Селиндии, хоть и была невелика годами, тоже приходилось трудиться по мере сил. Спустя час они уже вышли из дома, девочка шагала рядом со взрослыми. На следующий день пара отправилась в церковь, чтобы обвенчаться. На Виолет было простое домотканое платье, а на Амосе черный, тонкого сукна сюртук и нарядный жилет, купленный в Кине. Церковная запись гласила:
Амос Счастливчик и Виолет Болдуин, чернокожие, оба из Вуберна, сочетались браком 10 ноября 1779 года.
Обеты были принесены, кольца надеты, и они покинули церковь, чтобы начать новую жизнь.
Виолет только вдохнула воздух свободы, а Селиндия уже мчалась вприпрыжку, пытаясь догнать маленькую птичку. Теперь весь мир принадлежал им. Виолет больше не надо было повиноваться каждому слову и мановению руки белого человека, который захотел бы ее купить. Она улыбнулась Амосу. Он подарил ей любовь и свободу. У нее не хватало слов благодарности, но в глубине сердца она молила Бога о том, чтобы стать истинной помощницей мужа на все годы, которые у них остались.
— Девочка вернулась к ним, птичка улетела в поле, скрылась в траве, потом показалась снова и села на ветку какого-то кустика неподалеку.
— Почему бы тебе не полететь за этой пташкой, детка? — спросила Виолет.
— Птичка улетела в поле, а нам туда нельзя.
— Ты свободна идти, куда хочешь, Селиндия, — тихо проговорил Амос. — Помнишь, что я тебе вчера сказал? Ты теперь свободна, как эта птичка.
На полных губах Селиндии показалась было улыбка, но тут глаза девочки наполнились слезами. Амос наклонился к ребенку, и она обвила его шею маленькими ручонками.
— Что это на нее нашло? — смущенно проговорила мать. — Она закапает твой новый жилет.
— Ничего, пускай, Виолет, — Амос ласково погладил девочку по плечу. — Свобода — удивительная вещь, даже ребенку нелегко к ней привыкнуть.
6. Прибытие в Джаффри
Еще год понадобился на то, чтобы выполнить уже полученные заказы на выделку кожи. Но вот они доставлены и оплачены, а на руках у Амоса сумма, достаточная для того, чтобы переехать из Вуберна в Джаффри и начать там новое дело. Немалые деньги требовались, чтобы прожить по крайней мере полгода, ожидая выручки за новые заказы.
Выделка шкур — дело медленное, и, пока работа не закончена, никто не станет платить незнакомому кожевнику. Придется немало потрудиться и жить на медные деньги.
До нового места надо добраться ранней весной. В дубильном деле нужна кора, а она срезается сразу после того, как деревья дадут первый весенний сок. Помощь Виолет и, что еще важнее, присутствие рядом любящего существа ускоряли работу, и к марту 1781 года последние выделанные кожи были развезены заказчикам. Семья сразу же начала упаковывать все, что можно увезти: скобели[31], деревянные колотушки и огромные скалки, ножи, и даже большой рабочий стол. Чаны для вымачивания кожи увести нелегко, их пришлось продать вместе с маленьким домиком, который Амос когда-то сам построил. Они купили большую повозку, до отказа нагрузили ее домашней утварью и рабочими инструментами.
— Что нужно человеку, когда он отправляется осваивать дикие и пустынные земли? Топор да мешок бобов, — их Амос поместил прямо под сидением.
Виолет слегка вздрогнула при упоминании диких земель. Она привыкла к большому теплому дому, наполненному множеством таких же, как она, слуг и рабов, где прожила много лет. Но это осталось в прошлом. Теперь сердце звало ее быть вместе с Амосом, там, куда ведет его судьба. Она доверяла мужу, любила его, и потому, отбросив всякие сомнения, взобралась на облучок повозки рядом с ним.
Так, ранним апрельским утром, началось их путешествие в Джаффри.
Свои драгоценности — семена и луковицы цветов, лилий, ландышей, нарциссов и желтых чайных роз — Виолет, чтобы не потерялись, держала при себе. Она была наслышана о тех, кто отправлялся жить в диких пустынных землях этой огромной страны, раскинувшейся от Атлантического океана до далеких, никому неизвестных краев. Она страшно боялась путешествия, покуда Амос не прочел ей из Библии о том, что пустыня и сухая земля расцветет как нарцисс[32]. Тогда она немного успокоилась, правда, библейские слова поняла по-своему. Она не умела читать, но знала — сердце человека должно открыться Священному Писанию, помочь исполниться тому, что там написано. Значит, взять с собой немножко семян — дело хорошее, это поможет пустынным землям расцвести новой красотой.
Во время путешествия она часто поглядывала на мешок с семенами и луковицами, покоящийся на коленях, в глазах у нее стояли картины не по-весеннему голых веток, а уже наливающихся цветом и источающих густой аромат кустов сирени у порога нового дома. В ушах ее звучало низкое гудение пчел у цветущей жимолости. Но радостнее всего на сердце становилось от воображаемых побегов ландышей, белых цветочных головок, выглядывающих из темной зелени листьев. Ничего не бывает красивее белого. Когда она сказала об этом Амосу, муж напомнил ей, что коричневый — цвет земли, из которой все произрастает, тоже неплох.
Селиндия устроилась между Амосом и Виолет и прижимала к себе свое единственное сокровище — куклу, которую Амос смастерил из кукурузного початка. Лицо куклы было сделано из кусочка кожи, на котором Амос нарисовал маленькие глазки, носик и улыбающийся ротик, прямо как у самой девочки. Она, не переставая, улыбалась, глядя на любимую куклу, и прижимала свою смуглую малышку к груди. Конечно, хорошо бы иметь набитую опилками куколку с фарфоровым личиком и румяными щечками, но она ужасно любит свою смуглянку. Девочка еле слышно напевала, баюкая куклу.
