Элизабет Йетс - Амос Счастливчик, свободный человек
Амос отпустил поводья: Циклопу предстоит долгий путь, он уже немолод, а груз весьма тяжел. Пусть шагает неспешно, незачем его торопить; когда дорога пойдет в гору, двоим взрослым придется слезть с повозки и идти рядом. Амос глядел прямо вперед, поверх конской спины, уставившись в узкий промежуток между его навостренными ушами. Он знал — это большой шаг в жизни, они оправляются в новые, незнакомые земли, далеко от всего привычного и безопасного.
Но вместе с тем от него удаляются и долгие, медленно тянувшиеся годы тяжелого рабского труда, унижений, нужды и зависимости от чужой воли. Он уже далеко не юноша, даже не крепкий и сильный мужчина в расцвете лет, но перед ним — давным-давно намеченная цель. Ее подсказали слова, произнесенные ясным голоском маленькой девочки из квакерского семейства, слова, которые навеки запечатлелись в его душе и выжгли оковы ненависти, сомкнувшие губы африканского юноши: «Ему, возлюбившему нас и омывшему нас от грехов наших Кровию Своею и соделавшему нас царями и священниками Богу…».
Он знал, он помнил, что был рожден царем и вождем, но маленькая Роксана, прочитав вслух отрывок из Священного Писания, показала Амосу путь, делающий его настоящим царем. Эти слова придали ему силы, помогли выжить и продолжать жить, долго-долго, покуда позволит крепость мышц.
Утром пятого дня они добрались, наконец, до Джаффри. Циклоп по собственному почину остановился как раз в середине городка, на самой вершине холма, словно догадался, что они добрались до конца путешествия. Амос не произнес ни слова, ему хотелось, чтобы Виолет и Селиндия заговорили первыми.
— Что это? — спросила девочка, указывая на гору, которая, казалось, выросла у них на пути.
— Должно быть, тот самый холм, что ведет на небо. Будем карабкаться на него до самой смерти, — тихонько проговорила Виолет.
— Эту гору называют Монаднок[33], — ответил Амос. — Правда, красиво? Будто вся земля радуется…
Взрослые не сводили глаз с горы, а девочка тем временем оглядывалась по сторонам. Она сразу же заметила молельный дом и улочку домиков рядом, паутинку дорог, разбегающихся в разные стороны к фермам и сараям. Услышала голоса, доносящиеся из домов поблизости, разглядела голубоватые дымки очагов. Наступало время обеда, горожане готовили еду, и девочке сразу же захотелось есть.
— А обед когда? — уныло спросила она. — Где тут хозяйский дом с обедом?
Виолет обняла дочку.
— Мы больше не будем жить в хозяйском доме, дитя мое. Разве ты забыла? Я же тебе говорила, что Амос построит нам собственный дом.
— А где?
— Вот там, — ответил Амос. — Найдем себе участок, где ручей течет, и построим дом.
— Тогда обеда еще долго ждать, — вздохнула девочка.
Амос достал корзинку с провизией, которую они уже не раз открывали с того дня, как покинули Вуберн. Хлеб зачерствел, сыр затвердел, но ничего другого не оставалось. Амос сходил к ручью и наполнил два кожаных ведра, одно для них самих, а другое для Циклопа. Они в молчании поели, а потом Селиндия положила голову матери на колени и уснула.
Амос оглянулся — солнце стояло высоко, только перевалило за полдень. Они добрались до цели своего путешествия. Не совсем, напомнил себе Амос, надо еще найти пристанище на ночь. И не только на эту ночь, а на все время, пока он не построит дом. Он оглядывал долину, надеясь — где-то тут есть клочок земли, который он сможет купить, чтобы поселиться в этом маленьком городке под сенью огромной горы, клочок земли, где ему будет позволено честно трудиться. Амос тихонько, боясь разбудить девочку, шепнул Виолет, что скоро вернется, и отошел от повозки.
Появление негритянского семейства не осталось незамеченным. Дом городского старосты стоял поблизости, и он, садясь за обед, заметил приезжих и решил не спускать с них глаз. Наверно, остановились отдохнуть по дороге, подумал он, но когда, часом позже, они все еще были там, отправился узнать, в чем дело. Повозка, до краев наполненная домашним скарбом, означает только одно, похоже, пора приступать к своим обязанностям — предупредить пришлецов, как полагается. Он уже приближался к повозке, когда Амос, оставив семейство, двинулся ему навстречу.
Амос почтительно поклонился, он давным-давно усвоил, как вести себя с белыми людьми. Однако ни годам, ни страданиям, ни тяжкому труду не изменить гордой посадки этой головы. Староста ответил вежливым кивком, хотя ему сразу же захотелось вытянуться повыше, а то получается — он смотрит на негра снизу вверх. Но прежде, чем Амосу удалось заговорить, чтобы узнать, не продается ли какой клочок земли — начать работу и построить дом — староста произнес:
— Я пришел исполнить свои обязанности и предупредить тебя — лучше бы тебе убраться отсюда.
Амос улыбнулся, он знал, что так положено.
— Я ищу кожевника, — проговорил он. — Вы мне только скажите, где тут есть поблизости кожевник, и я сразу же пущусь в путь.
Староста глянул на повозку.
— А эти шкуры, они твои или еще чьи?
— Должно быть, лошадиные, — усмехнулся Амос.
Староста подумал минутку, а потом ответил:
— Ближе Кина кожевника не найди, да и тот не слишком хорош.
— Тогда, может и неплохо, если кожевник поселится поблизости?
— Может и неплохо, особенно для кожевника, — теперь староста пристально вгляделся в пришлеца: кожаные бриджи выделаны на славу, а кожаная сумка на боку — и того лучше. Но каким бы ремеслом человек не занимался, ему, старосте, положено выполнять свои обязанности и велеть ему уезжать отсюда побыстрее.
— Говорю тебе, раз и навсегда, какое бы у тебя ни было ремесло, уезжай отсюда, и ты, и твое семейство. Если поедешь в эту сторону, доберешься до Мальборо[34] засветло.
Ему, в общем, все равно, останется ли это негритянское семейство тут или уедет, он все, что подобает, сделал. Он их предупредил, а значит, городок не обязан им помогать, если обеднеют.
Амос снова почтительно поклонился.
— Покорно вас благодарю, но я уж так решил — построю себе здесь дом.
— А сколько тебе лет?
— Семьдесят один.
— Давно уже здесь?
— С пятнадцати лет.
— Сколько лет свободен?
— Двенадцать.
— Покажи вольную.
Амос открыл заветную кожаную сумку и вынул драгоценную бумагу, подписанную Ихаводом Ричардсоном и переданную ему миссис Ричардсон; потом показал свидетельство о браке, означавшее, что и Виолет с дочкой тоже свободные негры. Староста внимательно прочел все бумаги и вернул их владельцу.
— Нелегко начинать жизнь сначала, особенно в твоем возрасте.
— Как свободный человек, я еще совсем молод, да и силы в руках мне не занимать.
— У нас в городке живут одиннадцать свободных негров, найдется тебе компания. Ты в церковь ходишь?
— Посещаю воскресные собрания с того дня, как попал в эту страну, — кивнул Амос. — Я и читать-то выучился по Библии.
Тень улыбки проскользнула на губах у старосты. Может и впрямь неплохо, если этот человек поселится у них в городке. Но не ему об этом упоминать, не ему выказывать гостеприимство.
— Ты лучше сходи к пастору Эйнсворту[35], вон его дом. Он знает, если есть какой свободный клочок земли. Он у нас пастором на год, на пробу. Но вроде всем понравился, так что, верно, останется и на следующий год.
Амос Счастливчик пересек общинное поле и постучал в дверь пасторского дома. Там его приветствовали с гостеприимством, которого староста не осмелился выказать. Пастор был рад обсудить возможность постройки кожевенной мастерской и покупки участка земли. Но прежде всего он послал соседского паренька к повозке с кувшином свежего молока и недавно испеченной имбирной коврижкой.
— Сам Господь привел тебя сюда, Амос, а то нам далековато приходится ездить, чтобы шкуры выделывать. Ты, значит, хочешь участок неподалеку, с проточной водой.
— Мне хватит клочка земли, сэр, не больше акра для начала, и какой-никакой ручей, лишь бы не пересыхал. Были бы только большие деревья — в моем ремесле нужно много коры.
Внезапно пастор хлопнул себя по колену:
— Есть у меня для тебя такой участок. На склоне холма, поближе к горе, к западу от общинного поля. Он зарос лесом, но ручей там неплохой, да и добраться до тебя будет легче легкого.
— Вот бы нам с вами вместе его осмотреть, прямо сейчас, — обрадовался Амос, и оба без промедления начали спускаться с холма.
Виолет, сидя на повозке, провожала их взглядом, покуда оба не скрылись из виду, а потом посмотрела на Селиндию, играющую в траве с парнишкой, который принес угощение от пастора.
— От чего у тебя такое грязное лицо? — спросил мальчик.
— Мы долго-долго ехали, — объяснила девочка.
— Не давай никому себя умывать, и я тоже скоро отправлюсь в путешествие, тогда и у меня будет такое лицо.
