Бердибек Сокпакбаев - Чемпион
— Черный Кожа, ты хочешь стать разбойником?
— А как им стать?
— Очень просто. Где-нибудь в лесу устроим себе шалаш. Либо уйдем в горы, в сосновый лес.
— А зимой как?
— Разбойники холода не боятся. Им все равно, что зима, что лето.
— А где же мы будем брать продукты?
— Пши, думаешь, это трудно? Продукты найдутся. Только для этого надо иметь ружье и боеприпасы.
Мысль Султана вначале заинтересовала меня. В самом деле, хорошо бы жить вдвоем в густом, непроходимом лесу. Там уж не будет ни школы, ни апай Майкановой. В одну прекрасную ночь можно будет выкрасть Жанар. Она бы нам стирала и готовила пищу.
По дороге на речку мы продолжали рассуждать о прелестях разбойничьей жизни, но тут же пришли к заключению, что все это пустая мечта. Быть разбойником в Советской стране нельзя и никому не нужно. Это во-первых, во вторых — милиция сразу поймает и посадит.
Когда впереди в зарослях показалась речка, мы пришли к выводу, что все-таки не стоит рыбалку менять на ремесло разбойника.
* * *
...Первым был урок русского языка. Вчера, когда я отсутствовал на занятиях, оказывается, задали выучить стихотворение Пушкина «Зимний вечер». Я об этом не знал, к уроку не подготовился и поэтому чувствовал себя, как на иголках.
Учительницей русского языка была Анфиса Михайловна, окончившая недавно педучилище и приехавшая к нам только в этом году. Мы слышали, что она будет и нашей старшей пионервожатой.
Новая учительница мне понравилась, и я не хотел, чтобы она обо мне думала плохо. Однако стихотворение я все-таки не выучил и очень нервничал.
Первой к доске вызвали Жанар. Глядя куда-то в потолок, она громко и без запинки прочла стихи. Следующий... Неужели я? Нет, учительница назвала Турсунбаева.
Почему это, когда не выполнишь задания, так долго длится урок? Все мое спасение сейчас было в звонке на перемену. Вот-вот зазвонит. Кажется, кто-то в учительской хлопнул дверью. Это, конечно, дежурная. Сейчас она зазвонит.
Нет, оказывается, вышла не дежурная. Был кто-то другой. По-моему, мы уже сидим не сорок пять минут, а целых девяносто. Может быть, дежурная вышла на улицу и с кем-нибудь заговорилась?..
Вот он — звонок! Ф-фу ты, опять не то. Мимо окон проехала телега. И зачем только я ходил вчера на рыбалку? Надо сначала выучить урок, потом уж идти. Я сижу весь в поту и напряженно смотрю на учительницу. Она видит мой взгляд и вдруг произносит как-то слишком громко:
— Кадыров!
Одновременно в коридоре запел звонок. Голос у него приятный, как музыка.
— Хорошо, Кадыров! Садись! Спрошу в следующий раз...
Я тяжело опускаюсь на место и вытираю пот.
Следующий урок — родной язык. Как только Майканова вошла в класс, она строго взглянула на меня своими голубыми глазами и отчеканила:
— Кадыров, почему вчера не был на уроках?
— Дома кончилась мука, и я ездил на мельницу.
— Он обманывает, апай, — сказал Жантас, сидевший рядом со мной.
Я мгновенно обернулся и толкнул его под бок:
— Откуда ты знаешь?
— Вечером, когда я стоял возле ворот, вы вместе с Султаном возвращались с рыбалки.
Еще несколько ребят, видевших наше возвращение с речки, подтвердили слова Жантаса.
— Ты снова взялся за старое! — сказала Майканова. — Если так будет продолжаться, нам придется расстаться. Скажи, исправишься ты или нет?
— Исправлюсь...
XIV
«Д о р о г а я Ж.
Давай дружить, как Козы и Баян, и в дальнейшем вместе возвращаться из школы. А когда я уйду в армию, я буду писать тебе письма.
Жду ответ.
Написал К.»
Прошло около недели, как это письмо я ношу в кармане. Написать-то написал, а передать его Жанар не могу.
«Какой я робкий, а еще мечтаю стать знаменитым, — упрекаю я себя, — сегодня обязательно передам».
Но этих «сегодня» с каждым днем становится все больше. Несколько раз я даже подходил к Жанар. Но как только моя рука нащупывает в кармане письмо, оно словно обжигает меня, и я не делаю самого главного. Наконец, я понял, что передать из рук в руки письмо не смогу.
А что если подбросить ей в сумку?
Звонок. Все бегут на перемену. Я остаюсь в классе один, не осмеливаясь подойти к парте, где сидит Жанар. В моем потном кулаке заветный клочок бумаги — письмо. Так проходит несколько томительных минут. Сердце мое гулко и часто бьется.
Наконец — решился. Я встал и осторожно на цыпочках — а вдруг кто войдет — направился к цели. Звонок. Как ошпаренный, я отскочил назад. Как быстро звенит звонок, когда он не нужен...
...Снова перемена. На этот раз я буду смелее. Что бы ни случилось, а письмо будет в сумке Жанар.
Ох, и злит же меня этот домосед — Темир! Уставился в книгу и не выходит из класса, как будто успеет за эти пять минут узнать все на свете. Дома ему время не хватает, что ли! Из-за Темира и эта перемена проходит бесполезно.
Осталась еще одна, а потом мы разойдемся по домам. Неужели я так ничего и не сделаю? Может быть, подойти и незаметно сунуть ей письмо в карман? Однако Жанар сейчас носит вельветку без кармана.
Последняя перемена. Мне очень хочется выйти на улицу, погонять футбол, но я опять притворился читающим книгу и остался на месте. Мне повезло — Темир, наконец, вышел. Сейчас я совершенно один в классе.
«Не бойся, Кожа! Если сейчас ты не сделаешь того, что задумал, ты настоящий трусишка. Чего же ты стоишь? Иди. Вон лежит сумка Жанар».
Я подбегаю на цыпочках к парте Жанар и судорожно хватаю сумку. Опять неудача. Не могу открыть замок. Пальцы мои дрожат. Я слишком долго вожусь с замком. Кто-то уже подошел к двери. Я быстро кладу сумку на место и выбегаю вон из класса...
* * *
На нашей крыше сложено сено. Я лежу на самом верху в лунке, словно птица в гнезде, и ломаю себе голову: пойти сегодня на педсовет или не пойти. Там будет обсуждаться вопрос обо мне. Можно пойти, а можно и не пойти — пусть делают что хотят.
Отсюда с крыши мне хорошо виден весь аул, его околица и даже речка, притаившаяся в зарослях. Вдоль речки вьется дорога. Сейчас она освещена предзакатным солнцем. Вот кто-то едет верхом на лошади. Сбоку у всадника приторочена большая хозяйственная сумка. Такая сумка желтого цвета есть и у нас.
Раньше, чем всадника, я узнаю лошадь. Это тот самый саврасый конь, на котором ездит, заведующий молочнотоварной фермы Оспам.
Когда путник въезжает в аул я вижу, что это женщина. Она направляется прямо к нашему дому. Кто бы это мог быть? Вот тебе и раз... Да ведь это же моя мама! Я хочу крикнуть ей, соскочить с крыши и броситься навстречу, но меня останавливает догадка о том, что мама услыхала о педсовете и приехала специально для этого.
У ворот мама слезает с коня. По тому, как саврасый расставил ноги и встряхнулся, я понял, что мама приехала спешно. Неужели она все уже знает?
В это время из дому вышла бабушка, волоча за собой сломанный ошак[7].
— Милат? Здравствуй!
Мама холодно поздоровалась и спросила:
— Что это у вас за ошак?
— Наверное, дети трогали, сломалась одна ножка. Хочу отнести его в кузницу, пусть исправят.
— Что с вами будешь делать, — сердито отвечала мама. — А вы тоже. Зачем он вам нужен? Если не пользуетесь, лучше выбросить...
— Зачем же выбрасывать, это тоже вещь. Если хочешь знать, этот ошак особенный: от него в нашем доме такое благополучие. Это же память, оставшаяся от моего покойного отца.
— Уж если он такой ценный, сдали бы его лучше в музей.
— Я видела ошак и в музее, не лучше нашего...
После паузы бабушка спросила:
— Почему ты приехала? По делу или так просто?..
— От нечего делать, — с иронией ответила мама. — В такое время разве кто просто приезжает? Директор школы прислал мне письмо, сегодня на педсовете будут рассматривать вопрос о нашем хулигане.
Я прилип к сену и не могу шевельнуться. Голова у меня тяжелая, словно чугунная — я не могу ее приподнять.
До меня едва доносится ворчливый голос бабушки:
— Он же не грабил аулы, чтобы его называть хулиганом.
— Этого еще не хватало, чтобы он грабил аулы. Если будет так продолжаться, от вашего внука можно и этого ожидать. Он довел свою учительницу до того, что она чуть не упала без сознания.
— Это ты насчет лягушки? Оказывается, учительница сама поручила ловить их. Говорила, вскрывать будут. Не только Кожа, другие ребята тоже ловили лягушек.
— Ну, а кто просил положить лягушку в сумку учительницы?
— Эта негодная лягушка, видимо, сама туда забралась... — пыталась защищать меня бабушка. И оттого, что на моей стороне сейчас в целом мире была одна только бабушка, у меня на глазах выступили слезы.
