Ганс Краузе - Али-баба и Куриная Фея
— Это какое-то стародавнее предписание! По-моему, сейчас все мы равноправны.
— При чём тут равноправие! С равноправием это ничего общего не имеет. Вы, девушки, чересчур пугливы. Из-за всякой ерунды теряете голову. Это не упрёк. Вы не виноваты, что так созданы. Да, да, можешь не смотреть на меня с таким возмущением. Как только появляется опасность, вы кричите: «Караул!» — и закрываете лицо руками. Я это знаю. Из-за ваших слабых нервов вам и не дают в руки вожжи. Поэтому предписание вовсе не стародавнее. — Александр Кнорц разошёлся. — Забота о человеке — вот что это такое. А то, чего доброго, нам придётся вытаскивать вас вместе с поломанной телегой из какой-нибудь канавы или снимать с дерева. Вот так-то!
Кнорц внимательно вглядывается в лица юношей. Его выбор падает на Занозу и Феликса Кабулке.
— Только смотрите, господа, не загоните лошадей.
Опасаясь, как бы заведующий хозяйством, чего доброго, не передумал, Заноза и Феликс спешат в конюшню. Мальчики рады. Не каждый день им доверяют лошадей. Они запрягают в тяжёлую телегу Петера и Пауля, двух рыжих жеребцов, которые специально выделены для интерната. Конюх наблюдает за каждым их движением.
— Вас учить нечего. Вы своё дело знаете, — говорит он.
— Ещё бы, герр Мельман, ведь мы не новички.
Действительно, Заноза и Феликс хорошо знают своё дело, Петер и Пауль — смирные лошадки. Правда, Петер иногда не прочь покапризничать, особенно если он заметит на дороге мотоцикл, но это не так уж страшно. Заноза садится на телегу. Феликс дёргает вожжи.
— Н-но, милые!
На току сегодня молотят рожь, и всех остальных учеников Кнорц посылает туда:
— Отправляйтесь во вторую бригаду. Давай-давай!
От деревни до тока около километра. Ученики бегут по просёлочной дороге. Рената сердится.
— Как несправедливо! Мальчишкам доверяют лошадей, а мы годны только для чёрной работы! — возмущается она. — Кнорц сам выдумал эти несчастные правила. Как будто девушки такие трусихи. Совсем недавно Я прочла где-то, что женщины ведут себя у зубных врачей гораздо храбрее мужчин. Вот вам, пожалуйста! Нет, мы не должны этого больше терпеть.
Лора берёт Ренату под руку:
— Ты не волнуйся. Недаром Кнорц старый холостяк! Он настоящий женоненавистник. Это сразу видно.
Девушки хихикают.
У тока стоит паровая машина, которая приводит в движение молотилку. Машина старинной конструкции — с безобразными колёсами и высоченной трубой. Факир уверяет, что так примерно выглядел первый паровоз. Машинист в замасленном комбинезоне влез на молотилку, чтобы почистить и смазать её. Проверив давление пара, он подбрасывает в топку несколько лопат угля. Из высокой трубы тянется грязноватый дым, ветер гонит его над полями.
Бригадир второй бригады, седой Кубале, расставляет по местам мужчин, женщин и молодёжь. Ренату он посылает развязывать снопы, остальные ученики, захватив длинные вилы, лезут на самый верх набитого снопами сарая. Кубале следит за тем, чтобы не упала лестница.
— Не валяй дурака! — кричит он Факиру, который, изображая Тарзана, быстро, словно обезьяна, лезет наверх.
Машинист проверил насос машины. Он вытирает о комбинезон свои замасленные руки:
— Всё в порядке! Берегись!
Раздаётся короткий, резкий свисток молотилки. Тяжело пыхтя, машина заработала. Она гремит, шипит, вздыхает. Широкий приводной ремень между паровиком и молотилкой приходит в движение.
Повидло ломает себе голову, соображая, сколько пар подошв можно выкроить из такого ремня.
Старый паровик работает всё быстрее. Молотилка гудит и шумит.
Рената развязывает первый сноп. Кубале смотрит на часы. Молотьба начинается.
Обмолоченная рожь сыплется в мешки. После того как мешок наполняется, Кубале проводит на двери сарая меловую черту. Соломы становится всё больше и больше. Взрослые и ребята работают не разгибая спины. Только машинист успевает время от времени отхлебнуть кофе. Чтобы он не остыл, машинист поставил бутылку с кофе на топку паровика. Молотилка грохочет. Вдруг Рози, работающая на самом верху, под крышей сарая, громко взвизгивает. Из снопа соломы, который она собиралась подать Лоре, выскочила мышь.
— Лови её, лови! — кричит Малыш.
Ветер врывается на ток и гонит мякину по сараю, пыль ест глаза. Рената почти ничего не видит. Но что поделаешь — ей непрерывно приходится развязывать сноп за снопом. Прожорливая молотилка, которая шумит там, внизу, у неё под ногами, требует всё новой пищи. Стоя позади машины, бригадир проверяет качество зерна, пересыпая его в руках.
— Добрый хлеб у нас будет, — говорит он с удовлетворением.
Из маленьких свинарников, которые стоят кучкой, как грибы на полянке, раздаётся многоголосый шум. Наступило время кормёжки, и все шестьсот свиней пришли в беспокойство. Даже самые жирные и ленивые вылезли из тёплых закутов и, визжа, тычутся взад и вперёд. Есть! Есть! Мокрые свиные морды нетерпеливо просовываются сквозь ограду. Едва заслышав звон вёдер, они хрюкают, с нетерпением дожидаясь своей очереди.
Али-баба, который начал обучаться уходу за животными в свинарнике, притаскивает корзины с мелко изрубленной ботвой. Он ловкими движениями наполняет корыта; многоголосый визг и хрюканье постепенно сменяются громким чавканьем и чмоканьем.
— Ну как, вкусно? Да?
Али-баба похлопывает толстую чушку по широкой спине. Потом он приготовляет пищу для поросят, замешивая на молоке муку грубого помола и картофельные очистки. Али-баба трудится на совесть. Его лицо раскраснелось от усердия. Готово! Али баба берёт вёдра, подзывает к себе своих питомцев и распределяет между ними еду. Поросята спешат на зов. Они окружают корыта, а некоторые из них залезают туда с ногами.
— Эй вы, не толкайтесь! — кричит им Али-баба. — Соблюдайте очередь. Цуцику ничего не достанется.
Цуцик, слабый маленький поросёнок, как неприкаянный бродит на тощих ножках вокруг своих более крепких сестёр и братьев, плотной стеной обступивших кормушки. Али-баба берёт его на руки. Поросёнок визжит и отчаянно барахтается. Али баба гладит Цуцика.
— Фу-ты ну-ты! Не бойся, я тебя не обижу.
Он относит поросёнка в пустой закут и ставит перед ним кормушку.
— Ну вот, теперь можешь лопать сколько влезет, не спеши, никто тебя не тронет…
Али-баба внимательно смотрит за тем, как Цуцик поглощает пищу, а потом, счастливый, идёт дальше. На ногах у Али-бабы высокие резиновые сапоги. Ходить в них неудобно: сапоги велики ему на целый номер. Раньше Али-баба надевал их только в слякоть, но теперь, когда его единственная пара ботинок разорвалась, приходится надевать сапоги каждый день. Босиком в октябре не очень-то походишь. На дворе слишком холодно.
Кормёжка окончилась. Али-баба чистит один из свинарников. Крытые соломой свинарники, расположенные на большой поляне позади двора имения, напоминают маленькую горную деревушку. Али-баба собирает навоз в кучу, обрызгав при этом все сапоги. Но Али-бабе это безразлично. Насвистывая и напевая, он так сильно размахивает метлой, что его широкие старые штопанные-перештопанные брюки, доставшиеся ему от отчима, надуваются, как парус, на ветру.
Хильдегард Мукке сидела в своей тесной канцелярии и смотрела в давно не мытое окно. При свете солнца оно казалось подслеповатым и грязным. «Посидишь здесь, и сама, того и гляди, покроешься пылью», — подумала она.
В последнее время Хильдегард Мукке очень недовольна собой: вместо того чтобы помогать людям, приходится заниматься канцелярской работой. Стоит ей только собраться в конюшню или на поле, как обязательно что-нибудь помешает: то ей надо составить какой-нибудь документ, то неожиданно нагрянет инструктор, не говоря уже о собраниях и заседаниях.
«Нет, так дальше продолжаться не может», — решила Мукке.
Она заперла ящики своего письменного стола, надела светло-зелёную куртку и большими шагами направилась через двор имения. Она дышала полной грудью, стараясь вобрать в лёгкие как можно больше свежего воздуха. «Как это приятно! Нужно подумать и о своём здоровье», — сказала она себе.
Хильдегард Мукке любила простоту в одежде; она не носила ни шляпы, ни платка, и осенний ветер свободно играл её волосами. Удобнее всего она чувствовала себя в спортивной куртке и длинных серых брюках.
Её путь проходил мимо свинарников. В них не было слышно ни визга, ни хрюканья. Сытые животные лениво грелись на солнце.
Али-баба насыпал в вычищенные свинарники свежую солому. Он заботливо и аккуратно укладывал её на полу ровным слоем.
Хильдегард Мукке замедлила шаги. Она заметила Али-бабу. «Странный парень, — подумала она. — Всегда одет, как последний бродяга. Почему он такой неряха? Может, у него в семье что-нибудь не в порядке?»
