Уинстон Черчилль - Костюченко Ирина

Раздел пятый

«Больше всего в мире я стремлюсь к репутации храбреца»

Бах! Бах!

Эти звуки вывели Рэндольфа Черчилля из состояния глубокой задумчивости. Когда он писал речи, то будто оказывался в глубоком туннеле, замуровывался в нем, сосредотачиваясь на сути вопроса. И пока он не заканчивал работу, выдернуть его из этого состояния было сложно, почти невозможно. Но если кому-то это удавалось — гнев лорда бывал страшен. Он сразу сыпал проклятиями, несмотря на статус, возраст и пол «преступника», о чем впоследствии не раз жалел.

Лорд Рэндольф подскочил к окну, как ужаленный. На поляне, припорошенной снежком, он увидел двух своих сыновей — 18-летнего Уинстона и 12-летнего Джека, а также племянника, 14-летнего Роберта. Джек держал охотничье ружье, а Роберт поднимал за лапы куропатку. Старший из этой троицы стоял, поставив ногу на парапет клумбы. Он победно оглядывал окрестности, будто находился вовсе не в Борнмуте, имении своей тетки, а в дикой Африке, и только что подстрелил не куропатку, а взбесившегося слона.

Дергая рычаг, лорд Черчилль чуть не выломал раму в чужом доме. Справившись, он свесился из окна и завопил:

— Несносные мальчишки! Вы понимаете, что кроме вас в доме еще кто-то есть?! И эти люди могут быть заняты чем-то важным! Да! Если вы этого не понимаете — мне вас жаль! Вы хулиганы — хулиганами и останетесь!

«Несносные мальчишки» молчали, потому что прерывать этот поток было бессмысленно. Они стояли с виноватым видом. Джек даже положил на траву ружье, а Роберт бросил несчастную птицу и убрал руки за спину, как бы говоря «я тут ни при чем». И только Уинстон стоял, держа ногу на парапете. Более того, — и это особенно взбесило отца — он раскачивал плохо подогнанный кирпич, вскоре вывалив его.

— Кто зачинщик, кто?! — продолжал разгневанный лорд. Ответа не было. — Молчите?! «Один за всех и все за одного»? Думаете, я не знаю, кто здесь главный? Уинстон, марш сюда.

Увидев, как «зачинщик» побежал к дому, лорд Рэндольф снова крикнул:

— Нет, нет!!! Только не на персидский ковер! Только не в этих сапогах! Переобуйся — и через пять минут чтобы был здесь!

Лорд и депутат парламента рухнул в кресло. В последнее время он плохо себя чувствовал. То, что раньше давалось ему легко, почти шутя, теперь требовало огромных усилий — а ему ведь только 45 лет! Как многое из того, над чем он трудился, еще не сделано. Правительство этих проходимцев-либералов во главе с Гладстоном — снова у руля; петля ирландской проблемы затягивается все туже; избирательное право дают кому попало, отказывая в нем разве что нищим и детям… Даже вопрос его собственного назначения послом во Францию вот уже несколько месяцев висит в воздухе.

Но чем дальше, тем острее чувствовал лорд Черчилль, что больше всего его беспокоят необычно узкие, эгоистические интересы. В частности, его собственное здоровье и будущее 18-летнего сына, балбеса Уинстона. Дважды завалить экзамены — нет-нет, даже не в Итон, где учились все представители их семьи! Не поступить в Итон, где были высокие требования — это еще можно как-то понять! Но дважды срезаться в Сандхерст! Для Рэндольфа Черчилля это было непостижимо.

В дверь осторожно постучали.

— Входи, — сказал отец. Он уже был спокоен и сдержан, как и положено настоящему англичанину.

— Простите, недавно вы говорили, что мы можем пострелять. Но так и не собрались, и я подумал… — начал было Уинстон.

— Я писал важную речь для предстоящей сессии парламента, а вы своими выстрелами сбили меня с мысли. Но какой смысл это объяснять — вопросы государственной политики тебя не интересуют! — сказал лорд Черчилль.

— Если вы надеялись, что я стану вашим помощником, как Остин Чемберлен, работающей секретарем своего отца, или Герберт Гладстон, который везде таскается вместе с «великим старцем» — своим папашей, то вы ошибались! — вызывающе заявил Уинстон.

Не успел лорд прийти в себя от такой дерзости, как сын продолжил:

— Они готовы выполнять роль мальчиков на побегушках и жить в тени славы своих предков. Им даже в голову не приходит, что родители порой ошибаются! Но это не обо мне! Я уверен, что должен идти своим путем. Эта хваленая «наследственность» загубит Британию!

— Возможно, ты хочешь покритиковать и мои решения? — поинтересовался лорд Рэндольф, багровея.

— Запросто! — и, поняв, что сболтнул лишнего, Уинстон поторопился объяснить. — Вчера прошло шесть лет, как вы подали в отставку с поста министра. Тогда вы не соглашались со своими коллегами по кабинету в вопросах внешней политики. Речь шла о вмешательстве Британии в европейский военный конфликт. Безусловно, я согласен с вами, что приоритетом для нас должны быть интересы империи и собственные колонии. Однако, занимаясь внутренними вопросами, мы не можем игнорировать самое важное: европейские дела. Ведь именно Европа и ее основные игроки формируют повестку дня!

Уинстон остановился, чтобы набрать воздуха. Отцу стало очевидно, что сын не просто болтает, а излагает то, над чем он долго думал. «Ну и ну», — подумал лорд.

— Если мы не будем держать руку на пульсе, — продолжал Уинстон, — если мы попробуем замуровать люки — пусть, мол, французы с немцами хоть поубивают друг друга, — мы, безусловно, сэкономим бюджет. Однако и проигнорируем важнейшие изменения. В будущем это приведет к гораздо большим потерям как денег, так и репутации! Сейчас идут необратимые процессы, многое происходит непосредственно у границ империи. Изоляционизм уже не работает — войны гремят по всему глобусу!

Лорд Рэндольф не прерывал разглагольствования сына. Первое чувство негодования изменило искреннее удивление. Как! Оказывается, этот мальчишка, которого он презрительно называл «болваном, неспособным даже к адвокатуре», давно и очень внимательно следит за его деятельностью! Более того, по каждому вопросу у него есть собственное мнение! Но по каждому ли?

— Твоя мысль ясна. Она неоригинальна, хотя имеет право на жизнь. Ты этого еще не знаешь, но в политике по любому вопросу есть два набора аргументов, как «за», так и «против». Есть разные способы проверить любой из этих доводов. Проанализировать, насколько он согласуется с мнением твоей партии по другим вопросам. Или с тем, что ты сам утверждал когда-то. Можно выписать плюсы и минусы, а потом посчитать, чего больше. Методов — много. Но! Ни знание методов, ни опыт, ни интуиция никогда не дадут 100 % гарантии его правильности. Кроме того, всегда нужно помнить главное: почему я поддерживаю какое-либо решение? Делаю ли я это из эгоистических интересов или интересов своей страны? Тактических или стратегических выгод? Готов ли я пожертвовать собственными амбициями ради общего благополучия?

Чувствуя, что его заносит в парламентский пафос, лорд осекся.

— Только будущее показывает, где мы были правы, а где нет. Это касается и политики, и жизни отдельного человека. Но мне вот что интересно: как бы ты поступил на моем месте?

— Вам интересно, ушел бы я в отставку, если бы не был согласен с коллегами в правительстве? — уточнил Уинстон.

— Да, молодой человек. Представь только: ты отстаиваешь определенную позицию. Одни коллеги категорически не согласны с тобой, другим безразлично. Но никто не готов поддержать твою мысль. А тебе с этими людьми работать — и не только по одному вопросу, — пояснил отец.

— Знаете, у меня тоже были постоянные конфликты в классе… — начал Уинстон.

— Дело не в конфликте! Министры — не мальчишки! Ты можешь поменять школу или не дружить с кем-то. А в кабинете министров — серьезные и отнюдь не глупые люди, — заметил лорд Черчилль.

— Я и хочу объяснить, — горячо сказал Уинстон. — Вы не знаете этой истории! Когда я учился в Хэрроу, учитель математики попытался «выдавить» меня из своего класса. Видимо, я ему не нравился, потому что портил статистику — я ведь не дружил математикой… Несколько месяцев мы портили жизнь друг другу, пока, наконец, не вмешался директор. Он предложил мне перевестись в другой, параллельный класс. Мол, там наставник — преподаватель английского, он и ко мне хорошо относится, и хвалит мои эссе. Я согласился, что если перейду к нему, то и мне, и моим одноклассникам станет легче. Однако тогда математик сможет считать, что достиг своей цели. Поэтому сказал: пусть лучше еще два года мы будем раздражать друг друга. Возможно, это будет мне во вред, возможно, в конце концов я так и не выучу математику — но победить себя ему не позволю.