Елена Анненкова - Путеводитель по поэме Н.В. Гоголя «Мертвые души»
III. ОСМЫСЛЕНИЕ
Потребность осмыслить и объяснить читателям свои произведения всегда была присуща Гоголю. Комедию «Ревизор» писатель сопроводил рядом изъяснений, прибегнув к различным жанровым формам: в 1830-е годы это написанный в виде пьесы «Театральный разъезд после представления новой комедии», «Отрывок из письма, писанного автором вскоре после представления „Ревизора“ к одному литератору», «Предуведомление для тех, которые желали бы сыграть как следует „Ревизора“»; в 1840-е — это «Развязка „Ревизора“», написанная вновь в драматической форме. Аналитическое начало, авторская рефлексия оказывались неотделимы от процесса творчества.
Закончив работу над первым томом «Мертвых душ», опубликовав его, Гоголь сразу берется за второй, но одновременно с этим анализирует уже написанное. В «Выбранных местах из переписки с друзьями» — книге, вышедшей в начале 1847 г., он помешает «Четыре письма к разным лицам по поводу „Мертвых душ“». Первые три письма помечены 1843 г., т. е. временем, когда работа над следующим томом еще не близилась к завершению; последнее — 1846-м, после сожжения второго тома. «Четыре письма…», таким образом, выразили самосознание Гоголя периода создания двух по-своему равнозначных для него произведений: «Мертвых душ» и «Выбранных мест из переписки с друзьями».
Так же как в «Четырех письмах…» писатель учитывает реакцию современников на первый том, в следующем, вновь не завершенном произведении, создаваемом в последние годы жизни, — «Авторской исповеди» — он откликается на те суждения, которые были высказаны в связи с выходом в свет «Выбранных мест…», но при этом оценивает собственный творческий путь во всей его последовательности и немало внимания уделяет «Мертвым душам». Таким образом, поэма (как предмет авторского осмысления) проходит по нескольким кругам гоголевского сознания, он многократно обращается к ней, обозначая новые возможные аспекты рассмотрения и учитывая как свой замысел, так и его воплощение, тем самым словно создавая на глазах читателя еще один текст.
«Выбранные места…» пишутся Гоголем в середине 1840-х годов, в начале осени 1846 г. он уже начинает высылать П. А. Плетневу тетрадь за тетрадью для подготовки нового произведения к печати. Усиление религиозных настроений, неудовлетворенность собственным духовным состоянием и прежним творчеством, стремление придать литературному произведению действенность, предопределить его влияние на нравственное состояние человека и общества обусловили жанровую природу нового произведения и новую позицию автора. В «Выбранных местах…» соприсутствуют и исповедальное, и проповедническое начала, они продолжают учительную традицию древнерусской литературы и вместе с тем органично включены в литературно-публицистический контекст своего времени. Автор умаляет себя, немало говоря о собственном нравственном и творческом несовершенстве, но одновременно ощущает себя чуть ли не апостолом, несущим слово истины в мир. Отыскивая пути сближения слова литературного, художественного со словом духовным, Гоголь высвечивает проблему, которая для культуры XIX века окажется необычайно значимой и сложной, — проблему соотношения веры и творчества, религии и искусства. В контексте этих размышлений и рождаются «Четыре письма к разным лицам по поводу „Мертвых душ“».
Хотя после завершения работы над первым томом, а тем более после выхода его в свет прошло совсем немного времени, авторская реакция на те критические отзывы, которые появились в 1842 г., — иная, чем в момент знакомства в ними, во всяком случае, приобретает новые смысловые оттенки. Автор в 1840-е годы занят строением своего «я» («еще строюсь и создаюсь в характере» (XII, 266), — писал он С. П. Шевыреву) и замечания в свой адрес готов не только принять, но и просит о них. Резкие высказывания в свой адрес некоторых критиков (Ф. Булгарина, О. Сенковского, Н. Полевого) представляют для автора определенный интерес. «Истину так редко приходится слышать, — поясняет Гоголь, — что уже за одну крупицу ее можно простить всякий оскорбительный голос, с каким бы она ни произносилась» (VIII, 286). Значит ли это, что автор «Мертвых душ» принимает суждения всех критиков как бесспорные? Скорее всего, речь идет о другом. Неприязненное, даже враждебное прочтение поэмы может выявить в ней те смыслы, которые не вкладывал в произведение автор, но поскольку они оказались «вычитаны» критиком, их может допустить и читатель. Гоголя еще в 1830-е годы занимала проблема восприятия произведения искусства; в «Портрете» он обнажил драматизм этой проблемы: художник создает гениальное произведение искусства, но портрет, им написанный, приносит в мир зло. Автор оказывается не властен над своим произведением, которое начинает жить самостоятельной жизнью. Произведение искусства пробуждает в душах людей недобрые чувства — зависть, враждебность. В какой мере художник ответственен за то, как будет прочитано, воспринято его произведение? — постоянный гоголевский вопрос.
Резкие, даже несправедливые отзывы критиков заставляют писателя задуматься не только над своим произведением, но и над самим собой, что и находит отражение в «Четырех письмах…»: «О, как нам нужны беспрестанные щелчки и этот оскорбительный тон, и эти едкие, пронимающие насквозь насмешки! На дне души нашей столько таится всякого мелкого, ничтожного самолюбия, щекотливого скверного честолюбия, что нас ежеминутно следует колоть, поражать, бить всеми возможными орудиями, и мы должны благодарить ежеминутно нас поражающую руку» (VIII, 286).
Убеждение в неразрывной связи творца и творения у Гоголя усиливается в 1840-е годы, и так же как в «Выбранных местах…» он исповедально обнажает свои недостатки, чтобы его слово, максимально искреннее, приобрело силу слова проповеднического, так, продолжая работу над «Мертвыми душами», он готов преувеличить несовершенство уже написанного, чтобы преодолеть его в главах нового тома. Возвращаясь к этой же теме в письме к П. А. Плетневу, писатель находит своеобразную формулу, выражающую существо его творческого процесса: «Сочиненья мои так тесно связаны с духовным образованием меня самого и такое мне нужно до того времени вынести внутреннее сильное воспитание душевное, глубокое воспитание, что нельзя и надеяться на скорое появленье моих новых сочинений» (XII, 222).
В «Четырех письмах…» намечено и то новое, что должно появиться во втором томе. В авторском сознании вырисовывается произведение, которое преодолело бы, изменило традиционные, давно сложившиеся отношения создания искусства и действительной жизни. Лояльно относясь к критике «со стороны литераторов», Гоголь желал бы услышать «побольше критик» «со стороны людей, занятых делом самой жизни, со стороны практических людей» (VIII, 287). Для чего нужны эти «критики»? Не только для информирования автора о качестве его произведений, но и для того, чтобы могла «написаться всей толпой читателей другая книга, несравненно любопытнейшая „Мертвых душ“, которая могла бы научить» не только автора, «но и самих читателей, потому что — нечего таить греха — все мы очень плохо знаем Россию» (там же). Своеобразным фундаментом для нового «здания», для второго тома «Мертвых душ» и могла бы стать эта «другая книга», соединившая литературу и жизнь. Гоголь, конечно, немного лукавит. И «фундамент», и «здание» он привык строить сам. Сохранившиеся главы второго тома поэмы свидетельствуют о том, что конкретные реалии жизни, собранные писателем, ему пригодились, но все же не стали «фундаментом»: гораздо более важным для него был поиск новой поэтики. Но «другая книга», о которой ведет речь Гоголь, чрезвычайно любопытна в другом отношении — как выражение новой потребности литературы гоголевской эпохи: потребности в документальной литературе, создаваемой не профессиональным писателем, а человеком, занятым «делом самой жизни».
Активность автора в первом томе, его непосредственное присутствие в тексте, лирический пафос, ирония были не случайны; благодаря этому «Мертвые души» «задели за живое многих и насмешкой, и правдой, и карикатурой» (там же). И все же, словно противореча себе, вслед за этим высказыванием Гоголь сетует на молчание России: «И хоть бы одна душа заговорила во всеуслышанье! Точно, как бы вымерло все, как бы в самом деле обитают в России не живые, а какие-то мертвые души» (там же). Живая душа — душа внимающая и говорящая. К ней обращена гоголевская книга. Ее отклика ждет автор. Ее душевным усилием может быть произведена «другая книга». В процесс творчества Гоголь готов вовлечь всех без исключения, «служащего человека», «купца», «помещика», поскольку «сверх собственного взгляда своего, всяк человек, с того места, или ступеньки в обществе, на которую поставили его должность, званье и образованье, имеет случай видеть тот же предмет с такой стороны, с которой, кроме его, никто другой не может видеть» (там же). Таким образом, в первом «письме» Гоголь создает образ оживающей, мыслящей, говорящей России, которая пробуждена «Мертвыми душами» и обретает свой собственный голос.
