Михаил Аникович - Повседневная жизнь охотников на мамонтов
Вожаком табуна был десятилетний жеребец, — умный, опытный, в годах, но еще не старый, еще полный силы. Не раз, и не два спасал он свой табун не только от волков, но и от двуногих, — проклятых тварей, покоривших, призвавших себе в помощники самого страшного врага всего живого: жгучий цветок, тот самый, что возникает из ничего и стремительно растет, уничтожая не только зелень, не только все другие цветы, но и все, чего коснется его жаркое и удушающее дыхание.
Вожаку не спалось. Ему было тревожно, как никогда прежде. Он сделал все правильно: одним из первых привел свой табун на новые пастбища, так, что им достались самые свежие, самые сочные корма. Так, что они первыми уходили на еще не тронутые поляны... Все правильно! И все же он чувствовал, что сделал самую страшную ошибку в своей жизни. Роковую ошибку!
Здесь, на новом пастбище, было сытно, спокойно, привольно. Все хорошо, кроме одного: ЗАПАХ ДВУНОГИХ! Он преследовал повсюду, им веяло из ольшаника, слева, от сосен, справа, снизу... Отовсюду! И, как всегда, к запаху двуногих примешивался раздражающий ноздри, ненавистный запах жгучего цветка. Вожак понимал: нужно уходить! Хотя бы и туда, где травы не так сочны, где...
То, что последние дни только щекотало и раздражало, вдруг заполнило собой ноздри, стало нестерпимым. Из ольшаника! И — крики, грохот...
Вожак всхрапнул, прокричал тревогу и первым ринулся вниз по склону, спасаясь от этого зловещего места.
Загон начали женщины. Самые молодые, обнаженные, в каждой руке — по горящему факелу. Они бежали, приплясывая, они размахивали факелами, они кричали:
— Ой-ей-ей-ей!
— Эй-ей-ей-ей!
— Э-гей-гей-гей!
— О-го-го-го!..
Они сами превратились в кобылиц, —молодых, разгоряченных. И мчались за ними жеребцы, — несколько молодых охотников; тоже голые, тоже — с горящими факелами в руках.
— Ой-ей-ей-ей!
— Эй-ей-ей-ей!
— Э-гей-гей-гей!
— О-го-го-го!..
Табун стремительно летел вниз по склону. Вожак знал, где нужно свернуть направо, чтобы обогнуть ельник и вырваться наверх, туда, где сейчас слишком много их сородичей, но где — простор и свобода!
Но свернуть не удалось. Началось самое ужасное: и справа, и слева местность взорвалась криками, смрадом двуногих и их ненавистного союзника! Жгучий цветок дышал своими черными, нестерпимо вонючими испарениями. И справа, и слева полетели острые палки. С предсмертным визгом рухнула под копыта своих сородичей молодая кобылица.
Оставалось одно: вперед!
Загонщики сделали свое дело: табун мчался туда, куда нужно. Теперь факелы отброшены; двуногие жеребцы настигли своих двуногих кобылиц...
Сейчас нет никакого Закона, кроме одного: настиг — твоя! Она тебе желанна и ты ей желанен! В этом нет преступления; это — часть самого Закона! Никаких запретов не было и не могло быть: в этом последнем обряде люди перестали быть людьми; они стали жеребцами и кобылицами, возрождающими гибнущий табун к новой жизни. Двуногий жеребец настигал свою кобылицу, и та подала на колени на стоптанную траву, еще горячую от лошадиных копыт. Молодые тела исступленно бились, насыщались, и не могли насытиться друг другом...
...И вот что странно: никогда, ни единого разу, ни мужчины, ни женщины так и не могли вспомнить, кого и с кем сводили эти Большие охоты!
Дрого с нетерпением ждал, когда на него, стоящего в цепи, вылетит табун.
Главное — свалить вожака!
Металка и дротик, — надежный, опробованный! — наготове.
(«— Не стискивай металку; кисть, кисть расслабь. И помни: копье — часть тебя самого...»)
Вот они!.. Бросок!
Оперенный дротик не прошел мимо цели. Но долгогривый, пегий вожак только всхрапнул, и ускорил бег...
Бывший товарищ по играм спустил тетиву лука и победно взглянул на Дрого: короткий дротик не упал в траву, не отскочил, — вонзился в бок кобылицы!
И тут крики со стороны Серых Сов взлетели на новую волну. В них слышался неподдельный ужас:
— Прорвались! ПРОРВАЛИСЬ!..
Вожак понял: он упустил возможность, — прорываться следовало сразу! Сквозь двуногих, сквозь жгучий цветок и его черное дыхание — неважно!
Сейчас оставалась последняя возможность...
Он вздрогнул отудара и боли под левой лопаткой.
Неважно! Вперед!
Дротики летели и справа, и слева. То одна, то другая лошадь с протяжным визгом падапа под копыта табуна, Но вожак, казалось, был неуязвим. Только один, белоперый дротик возвышался над его левой лопаткой.
Вот оно, — самое страшное! Опытный жеребец свернул направо и, презирая огонь и дым, крики и дротики, устремился прямо на северный заслон! Если табун прорвется...
Айон, сын Гарта, перепрыгнул через горягцую канаву, не обращая внимания на пахнувший в лицо жар, на опаленные волосы... Если не получится, то — все равно! Пусть — смерть под копытами! На миг их глаза встретились: его, человека, сына вождя, — и жеребца, вожака, пытающегося спасти своих сородичей от неминуемой смерти...
Не дротик, — тяжелое деревянное копье с острием, закаленным в огне костра, с неожиданной силой метнула человеческая рука.
Вожак вел свой табун на прорыв, — в долину, откуда потом они найдут путь наверх, подальше от двуногих... Человечьи крики смешивались с предсмертным визгом лошадей.
Неважно! Вперед!
Вот один из них, ненавистных! Сейчас его кости захрустят под копытами...
Страшный удар в грудь бросил его наземь, под копыта тех, кого он вел за собой. Какой-то миг умирающему, затоптанному вожаку еще казалось, что он продолжает бежать...
Неуязвимый рухнул в последний момент, когда люди уже были уверены: все кончено! И дети Серой Совы, и дети Мамонта разразились неистовыми победными криками, — и табун, лишенный предводителя, повернул туда, куда ему и было положено: к краю обрыва.
Над обрывом клубилась белая пыль, а снизу доносился визг гибнущих животных, заглушивший человеческие голоса. Охотники торопливо спускались по тропе, чтобы завершить свое дело. Лошади, упавшие первыми, самые счастливые, погибли сразу. Последние безнадежно пытались подняться на сломанные ноги и кричали... Чудом уцелевший жеребенок жалобно звал на помощь свою мертвую лгать. Арго метнул копье.
Айон, не отрываясь, пил кровь вожака — Неуязвимого. Напившись, не вставая с колен, он воздел к небу руки и запел. Такого коня следовало поблагодарить особо.
Айон долго пел о сильном, бесстрашном жеребце, сделавшем все, чтобы спасти своих сородичей. Он благодарил свою жертву за отданную жизнь и просил прощения за свой удар. Он просил Великую Серую Сову о помощи: пусть этот славный, могучий жеребец вернется в Средний Мир как можно скорее! Пусть он приведет с собой как можно больше кобылиц и жеребцов, таких же сильных и бесстрашных!..
Да, так нередко бывало при удачной охоте. Но ведь могло обернуться иначе. Например, вот так это дано в романе «Тропа длиною в жизнь»:
..Все было хорошо, все — как надо. Стадо мамонтов отсекли и от отхода на плато, и от безопасного спуска в долину; с наветренной стороны пустили пал, с противоположной — крики и факелы. И сзади — направляющие. Все как всегда, как бывало и у них, детей Тигрольва. Он, Аймик, был среди направляющих... Великие Духи, он все делал как надо! Ни в чем не ошибся! Его ли вина, что старый вожак оказался мудрее, опытнее, чем обычно! Все же знают, — такое случается. Редко, но случается! Рыжеволосый гигант, поддавшийся было общей панике, вдруг остановился, невзирая на рев и толчею своих сородичей, задрал свою страшную и прекрасную голову, и, вздымая хобот, затрубил так, что у загонщиков уши заложило! А потом, развернулся, сбил могучей грудью ополоумевшую самку, подмял мамонтенка, и рванулся прямо на пал, увлекая за собой тех, кто смог в этот критический миг преодолеть свой ужас. Лучших...
Таких отчаявшихся не остановит ни копье, ни дротик. Конечно, прорвались далеко не все. Конечно, свыше половины стада нашло свою смерть там, под обрывом. Но прорвавшиеся — прорвались, и унесли с собой не только лучшие бивни и кости... Двоих сыновей Сизой Горлицы, не сумевших вовремя увернуться, стоптали мимоходом, а третьего, Кайюма, сына вождя, едва успевшего пройти Посвящение, рыжеволосый вождь ухватил своим хоботом, взметнул вверх и, с ревом швырнув себе под ноги, превратил в кровавую лепешку...
