Наталья Суханова - В пещерах мурозавра
— Тюнь! — смешно сказал дядя Люда. — На фига мне эти камни? Иль на фабрике конфет больше сладенького нет?
У Ольги Сергеевны даже глаза разбежались, потому что она посмотрела сердито на Фиму и укоризненно на дядю Люду за то, что он сказал нехорошее слово — фига, и дядя Люда тогда выразился по-другому:
— Ну зачем мне эти кремни? Неужели от конфет дяде Люде будет вред?
— Эти «конфеты» мы подвинем Фиме, — выразительно сказала Ольга Сергеевна, а для дяди Люды раскрыла вторую вазочку. — Я знаю, ты любишь мед.
Но дядя Люда заглянул в вазочку и опять сказал: «Тюнь!», так что Нюня не выдержала и рассмеялась.
— Что ж… — Дядя Люда сделал совсем жалобный вид. — Сейчас вымою руки, буду макать пятерню в мед и слизывать муравьев!
Потому что было уже лето, и в вазочке оказалось больше муравьев, чем меда. Ольга Сергеевна быстренько открыла вазочку с вареньем — там тоже кишели муравьи. И в четвертой вазочке тоже. Ольга Сергеевна совсем уже хотела расстроиться, но тут дядя Люда предложил не сидеть дома, а пойти в лес. И все сразу забыли о муравьях. И никто еще не знал, что они снова о муравьях вспомнят, но уже в лесу.
Туда-то шли весело. Бабушку Матильду тоже позвали, а у нее был зонтик. Нюня под зонтиком немножко прошлась. А Фима показывал с зонтиком всякие шутки. Дядя Люда сочинял смешные стихи.
Но сам лес оказался какой-то скучный. На деревьях было совсем мало листьев, и то лишь в самом верху. Нюня попробовала разбежаться — на лицо и руки липла невидимая противная паутина. Нюня поскользнулась на старой листве и даже подниматься что-то не захотелось. Рядом голенастый стебелек пробился сквозь бурую прошлогоднюю траву и стоял с горбиком старых листьев на зелененьких плечах, один, далеко от других, таких же одиноких травинок.
Фима остановился рядом и копнул эти старые листья — запахло сухой табачной прелью.
Все же Бабоныко сказала:
— Ах, какая прелесть!
— Что же тут прелестного?! — вздохнул дядя Люда. — Птицы и те не поют!
— Одна спичка — и такой лес мгновенно вспыхнет! — сказал Фима.
Ольга Сергеевна вдруг расплакалась, и Нюня ничего не могла понять, пока Бабоныко не шепнула ей:
— Фимин папа погиб в лесном пожаре.
И тогда Нюня поняла, почему дядя Люда смотрит на Фиму укоризненно. Но Фима не принял этого молчаливого выговора, а выкрикнул:
— Не забывать надо, а бороться! Если бы тот лес не был зараженный, мертвый, он бы не загорелся!
— Ну, что же поделать, друг Ефим… — растерялся дядя Люда.
А Фима:
— Четыре муравьиных гнезда на гектар леса — и лес будет здоровым! А то сначала насыпят на заболевший лес ядохимикатов, а потом в нем уже ни птиц, ни муравьев. А насекомые-вредители очухаются и живут себе без врагов и дотла съедают лес…
Все замолчали, задумались, а Нюня грустно сказала:
— Лучше бы мы в зоопарк пошли!
Дядя Люда вскочил, а потом посмотрел на часы и тоже грустно сказал:
— К сожалению, уже не успеем. Но вот что: держи-ка, друг Ефим, вот эту денежку на зоопарк. Пойдешь сам как-нибудь в свободное время и поведешь Нюню. И мороженое чтобы купил, ясно? А вы, «падмузель» Анна — так ведь вас зовут, милая Нюня? — проследите за ним, чтобы он не потратил деньги на что-нибудь другое.
Глава 12
Парк ЗОО
Однако, если бы Нюня не напоминала, на что именно дал деньги дядя Люда, Фима, наверное, так и не повел бы ее в зоопарк, хотя до него от их ворот было всего пятьсот двенадцать, или пятьсот четырнадцать, или пятьсот одиннадцать шагов — Нюня три раза считала. Фима уж отговаривался, отговаривался: то холодно, то некогда, то у него другие дела. А сам ходил с таким пинцетом, каким Бабоныко дергает волосы у себя на подбородке, подбирал всяких букашек и тащил их к себе под микроскоп.
Наконец у Нюни лопнуло терпение.
— Фима, — заявила она, — дядя Люда сказал мне проследить…
— Ну, хорошо, хорошо! — закричал сердито Фима. — Давно бы уже сама сходила: ты же видишь — мне некогда.
— А он сказал: пойдешь сам и поведешь меня.
— Научилась бы сперва разговаривать! Ну, чего же ты стоишь? Идем, прослеживай!
— Ой, правда, Фимочка? — обрадовалась Нюня и так радовалась, что все пятьсот шагов говорила не умолкая: — Фима, как, по-твоему, парк триста — это триста зверей в парке или триста зоопарков в стране?
— Сказала тоже — триста! — усмехнулся Фима. — Не триста, а зоо. Зоо животное по-древнегречески.
От удовольствия объяснять Фима даже пошел живее, но у кассы снова засомневался.
— Почему тебе бабушка не дает денег на зоопарк? — поморщился он, вынул деньги и пересчитал.
— Мне жарко, — попробовала напомнить еще и о мороженом Нюня.
— А мне не жарко? — огрызнулся Фима и опять прочел, сколько стоят билеты в зоопарк.
Подошли к кассе мужчина и женщина и, увидев переминающихся с ноги на ногу Нюню и Фиму, умилились:
— Вы хотите в зоопарк, а денег, наверное, нет?
Нюня доверчиво взглянула на них, но вдруг мальчишка, который все время шнырял рядом, крикнул:
— У него есть деньги — он просто жадничает.
Фима густо покраснел и протянул в окошечко деньги.
Недалеко от входа помещалась слониха Меланья. Она ходила по большому деревянному помосту, и помост скрипел под ней. Кожа на ногах слонихи, как широкие брюки на клоуне, свисала складками.
— Смотри, какой ноготь! — шепнула Нюня. — Наверное, она уже старая.
Один ноготь действительно выдавался — длинный и неправильный. Слониха покосилась на них, и Нюне показалось, что Фиме стало стыдно за нее, Нюню, что она, как невоспитанная, таращится и «обсуждает».
Слониха повела хоботом, нижняя треугольная губа у нее была в волосах. На задних ногах тоже росли волосы. Она ходила так, как едет перегруженный грузовик по ухабам — медленно и покачиваясь.
— Большая! — вздохнула Нюня.
— Еще бы! — сказал Фима. — На них никто не нападает в джунглях. Но, между прочим, когда идут в поход муравьи, эти слонихи удирают бегом, как собачишки.
— Ничего себе! — с уважением сказала Нюня перенятой у Фимы поговоркой.
Они ходили от вольеры к вольере, от клетки к клетке.
Мартышки сидели в клетках по двое, по трое, чистили друг другу и детенышам шерстку, а когда им это надоедало, прямо-таки летали по клеткам. Только макака Марианна сидела одна. Увидев Фиму, она сердито закричала, и Нюня объяснила, что Марианна не любит мальчиков и мужчин.
— Она же не знает, что ты хороший! — прибавила Нюня, чтобы Фима не обиделся.
— Все понятно, — сказал Фима. — Ухаживал за ней какой-то плохой человек, она теперь и думает, что все мужчины такие.
Потом смотрели тигров и львов.
— Звери — это что! — сказал Фима. — Возьми, скажем, тигра — стал нападать на селение, бывают такие тигры-людоеды. Значит, что делают? Выделяют охотников и тигра убивают. Так? А если на поля индейцев приходят муравьи, тогда что?
Нюня хотела крикнуть «а я знаю», но не решилась. А Фима торжествующе, словно сам был муравьем, сказал:
— Тогда индейцы просто бросают поля, бросают селения и уходят на новое место. Или вот в поле валяется труп лошади…
— Ой, лошади! — сказала испуганно Нюня, до этого она как-то не очень думала, а тут ей ужасно стало жаль лошадь.
— Труп! — успокоил ее Фима. — Кто, ты думаешь, быстрее всего справится с этим трупом?
— Лев! — крикнула Нюня.
— Куда там твоему льву! Мухи!
Нюня грустно смотрела в землю, потом подобралась вся и крикнула:
— А я знаю! Нужно всех насекомых уничтожить!
— Уничтожить! Ты бы хоть думала, прежде чем говорить, — сказал презрительно-презрительно Фима. — Ну, ответь, может ли человек без насекомых жить?
— Ну, пчелу оставить, — робко предложила Нюня.
— Пчелу! А комара? В одном вот месте комаров уничтожили, и сразу рыба пропала. Рыбные-то детеныши чем кормятся? Ага! А муравьи? В лесу если нет муравьев, считай, лес совсем пропал. А знаешь, что такое лес? Без него и урожая не будет, и дышать людям станет нечем.
— Значит, насекомых терпеть надо? — грустно, но все-таки с готовностью сказала Нюня. — А как же эти муравьи… ну от которых все бегут?
— Господи, какие все-таки малограмотные растут дети! — со взрослой скорбью сказал Фима. — Не терпеть, а знать их нужно.
— Ага! — рассеянно сказала Нюня. Ей уже надоела Фимина лекция, и она увидела что-то очень интересное. — Смотри, Фима, что это такое?
За оградой возле будки, похожей на собачью, сидело, привалясь к стенке, такое необычное животное, словно его и на свете-то быть не могло. Его мохнатое тело было похож и на медведя, и на человека. Оно сидело, точь-в-точь как какой-нибудь уставший от жары старик, однако вместо головы у животного была какая-то трубочка. Трубочка, да и все — ни мозгов, ничего такого, кажется, там и не могло помещаться. А между тем животное так же явно чувствовало жару летнего дня, как Нюня или Фима, оно явно было таким же настоящим и живым, как они. Нюне это показалось унизительным. И она сказала:
