Наталья Суханова - В пещерах мурозавра
— Это же цыганский голос, — объясняла Нюня, но все-таки куклы начинали тише говорить и петь. Веселились, но так, чтобы никто им не помешал.
А назавтра все начиналось снова.
— Он колдун, — заявил как-то медвежонок Матиль, в ужасе мотая головой.
— Не колдун, а ученый, — поправила Нюня, хотя ей и самой было страшно.
— Он оживляет покойников, я сам видел, — стоял на своем Матиль.
— Не покойников, а утопленников.
— Я боюсь, я боюсь! — затвердил Матиль, уж очень он любил бояться.
— Чего же тут бояться, странный ты медведь. Вот ты утопнешь, а он тебя оживит. Разве плохо?
— А я все равно боюсь.
— И я боюсь, и я боюсь! — во всю мочь закричала мартышка Матильда и закувыркалась через свою красную голову. Ох, уж эта-то вообще ничего на свете не боялась, но очень любила всякую панику.
— Он их гоняет по кругу, — сказала, улыбаясь, матрешка Мотя.
Она не потому улыбалась, что ей было смешно. Она просто всегда улыбалась, потому что была настоящей разведчицей и никогда не теряла этого… самообладания. Даже когда Фима рассердился и тащил ее выбрасывать, она улыбалась, а ведь это все равно, что человека схватил бы и тащил пятиэтажный дом.
— Кого — их? — спросила Зика, которая была рассеяна, потому что всегда что-нибудь пела.
— Тш-ш, — сказала Нюня. — Об этом не надо говорить.
— А мне его жалко, — понурил голову осленок Розик. — У него такая большая тайна, и никто-никто ему не помогает.
— А мы вот соберем и подарим ему кукольную посуду, — предложила Нюня. Оставим немного для чая, а остальное подарим.
Глава 14
Запахи
Обычно Нюня завидовала девочкам, которые ездили в пионерские лагеря. Но в это лето, даже если бы лагерь был на самом Черном море, Нюня и тогда бы не согласилась в него ехать.
Потому что в доме с самой весны, с самого раннего лета начались происшествия.
Как-то Нюне приснился сон, что она идет по цветочному городу. И деревья в городе цветочные, и дома из цветов, и трубы, и стекла в окнах из лепестков. То она шла по улице города, а то уже лежала в постели в каком-то из этих цветочных домов, и из одного дома сквозь лепесток розы свет падал розовый, а из другого сквозь нинютины глазки — фиолетовый и еще голубой и желтый. Нюню уже начало во сне поташнивать от ароматов, когда она взяла и проснулась.
Бабоныко не спала, лежала и улыбалась.
— О, де Филипп всегда дарил мне чайные розы, — сказала она, и Нюня удивилась, что бабушка Матильда тоже думает о цветах.
Впрочем, в комнате в самом деле чем-то пахло, и в первую минуту, как только она это заметила, Нюня подумала, что в саду расцвели какие-то цветы. Но тут же вспомнила, что никто у них цветов не садит: Бабоныко по неумению, а бабушка Тихая из-за того, что не хочет «гнуть спину, штобы ета барыня ходила тут и нюхала».
Да и запах вроде бы изменился. Теперь он больше напоминал ванильные пирожные. И только Нюня успела об этом подумать, как Бабоныко заворочалась и стала поспешно одеваться.
— Что это печет Тихая, интересно?.. И надо же, какая скрытность, — с утра, когда никого на кухне нет…
Но, к великому удивлению Бабоныки, на кухне не было никого, и духовка была совершенно холодной.
В раздумье Бабоныко постояла у двери бабушки Тихой, даже подняла уже руку постучать, но вспомнила, наверное, неприветливость Тихой и, вздохнув и поведя бровями, пошла к себе.
Нюня к себе не пошла. У нее было в коридоре секретное совещание с куклами. Нюня слышала, как, приоткрыв дверь и постояв на пороге, выскользнула в коридор Тихая. Она ворчала:
— Ныка-заныка, спела земляника… Весь дом одеколонами завоняла. А, штоб тебе!
Но потом ей, видно, тоже почудилось в запахе что-то сладкосъестное. Тихая замерла и задрожала носом. Она сразу поняла, откуда запах, не то что Бабоныко. Подкатившись к Фиминой двери, бабушка Тихая немного постояла, склонив голову, потом постучала маленьким кулачком в дверь:
— Сосе-е-дка-а, — пропела она, — а соседка!
Нюня чуть не прыснула — все же знали, что Фимина мама на дежурстве.
— Ехвимочка! Ехвимушка, ты дома? Открой-ка, што я тебе скажу!
За дверью молчали, но что-то упало и покатилось в Фиминой комнате.
— Ехвимочка, деточка! Я же-ть знаю, што ты в дому у себе! Што ж ты не откроешь бабушке Тихой? А я ешшо тебе медком угошшала! Штой-то, Ехвимочка, конхветой пахнеть, и я пришла спросить, не у тебе ли ето?.. Ехвим, што же ты скрываешьси? Я же знаю, што ты в дому!
Но запах стал каким-то другим, кислым и неприятным, и с бабушки Тихой враз соскочила ласковость.
— Ехвимка! — сказала она. — Што его ты там вытворяешь? Чем пахнеть на всю квартеру? Открой, не то милицивонера кликну!
Но за дверью уже ничто не катилось, не шуршало, и бабушка Тихая, останавливаясь и оглядываясь, побрела в свою комнату.
— Спалить нас, окаянный мальчишка, потравить, ко всем собакам! проворчала она энергично и исчезла в своей комнате.
Теперь уже Нюня подошла к самой Фиминой двери, и понюхала, и послушала в щелочку — не слышно было ни звука. «А может быть, он отравился?» — испугалась Нюня, побежала во двор, влезла на приступку и, прижимаясь к стене, полезла к Фиминому окну. Уцепившись за решетку, она поднялась на самые кончики носков и чуть не свалилась с карниза: в своей комнате, за своим столом стоял Фима и смотрел круглыми от задумчивости глазами прямо в глаза Нюне.
Глава 15
Знамение
Не прошло и недели, как новое происшествие случилось в доме. Собственно, происшествие… или?.. Нет, все-таки, пожалуй, происшествие.
Что-то странное уже во время завтрака было, но Нюня думала о своем и не заметила сразу, что ей как-то странно. Посмотрит на сахар, на хлеб, наморщит нос, пытаясь вспомнить мелькнувшую мысль, а вместо этого вспоминается вчерашний спор между куклами — опять, конечно, о Фиме: кто за него, кто против.
Бабоныко тоже, наверное, что-то замечала, да не могла сообразить. Начнет рассказывать о де Филиппе или как в кино снималась, а посмотрит на сахарницу и уже говорит медленно, остановится и совсем забудет, о чем говорила. Оглянется, словно ищет, что же это ее отвлекло от мысли, — и этого вспомнить не может.
Нюня вышла на кухню, постояла у кухонного стола, водя по нему рассеянно пальцем. Потом вспомнила, что Пупис с ночи на посту у Фиминых дверей, и уже хотела вприпрыжку побежать туда, но замешкалась, потому что на кухне появилась бабушка Тихая. Сначала она была обычной. Сновала, бурча себе что-то под нос, по кухне и все делала и делала разные дела: вытряхнула из кофейной коробки в мусорное ведро обгорелые спички и бумажки, смела в ладошку мусор с плиты, протерла чайник, зажгла конфорку и полезла в свой стол. И вот, только когда вынула на стол кастрюлю с водой и банкой варенья, перестала бурчать и двигаться. Минуту стояла беззвучно, как испорченный пылесос, и вдруг рысцой побежала к себе в комнату, и ее не было так долго, что чайник успел закипеть, забулькал и задвигал крышкой.
— Бабушка Тихая! Бабушка Тихая! — окликнула Нюня. — Чайник совсем закипел!
Тогда Тихая прибежала, взяла чайник, но завертелась с ним, вроде не зная, куда поставить.
— Может, вы заболели? — вежливо спросила Нюня, и Тихая снова замерла, вытаращившись на Нюню, так что Нюне даже не по себе стало.
Потом бабушка Тихая поставила чайник на плиту и, не ворча и не оглядываясь, понуро побрела к себе в комнату.
Нюня постояла, вздохнула и отправилась было за Пуписом, но увидела «божью Антониду», которая иногда заглядывала к Тихой, потому что они знали друг друга давно, когда, наверное, они двое только на свете и жили. Обычно Тихая не очень-то жаловала ее, долго и настырно переспрашивала из-за двери: «Хто ето пришел? Какая такая Антонида, а? Знакомая? Какая знакомая? Не знаю! А? Хто?» На этот же раз, едва старуха стукнула в дверь, Тихая слабым голосом крикнула:
— Ето ты, Антонида? Заходи, милая!
У «божьей Антониды» даже глаза округлились, она так и ринулась в комнату, и старухи сразу затараторили.
Пришлось Пуписа оставить без отдыха — он тут же был переброшен на новый пост. Когда Антонида ушла, Нюня спросила у Бабоныки:
— Что такое «знамение»? «Бох себе завет, знак дает»?
— Знамение? — удивилась Бабоныко. — Внученька, сходи-ка к бабушке Тихой, может, она нехорошо себя чувствует?
Нюня только подошла к двери Тихой, а та уже окликнула ее:
— Нюша, детка, зайди!
Нюня вошла и остановилась у порога.
— Нюша, ты ж хорошая детка, — совсем необычным голосом продолжала Тихая. Глянь сюда, вот тут чемоданчик хвибровый, в нем белое платье, белые тапочки ето, как помру, значит, во гроб. Ты запоминай, деточка Нюшенька. Ты умница, я знаю, ты, может, даже большим человеком исделаешьси…
— А что у вас болит?
— Да ништо не болит — знак был, — сказала Тихая и вдруг заплакала. Никогда бы Нюня не могла подумать, что бабушка Тихая умеет плакать.
