Наталья Суханова - В пещерах мурозавра
«Клад ищет!» — подумала чуть не вслух Нюня.
И когда он долго сидел на корточках, а Нюня хотела забежать вперед и посмотреть, чего это он там смотрит, он даже крикнул на нее, и вскочил, и загородил.
— Тебе можно, а мне нельзя? — обиделась Нюня.
— Везде никому нельзя, а кто не соображает, тому вообще лучше ходить только по асфальту.
— Один ты соображаешь, да?
— Ну, так скажи, чего ты соображаешь.
Нюне нечего было сказать, и она осторожным голосом обругала Фиму:
— Я соображаю, что ты воображаешь.
— Если ты будешь болтать глупости, я тебя отправлю в дом!
— Что, твой сад, что ли?
Фима ушел к себе, может быть, даже обиженный. Нюне захотелось заплакать или, наоборот, рассердиться, но тут Фима вышел с какой-то палкой и стал вымерять сад и вдоль забора, и наискосок, и поперек. На всякий случай Нюня теперь молчала, а Фима, видимо, и не сердится — занят был своим делом.
Потом он вернулся в дом, и Нюня видела в дверь, что он что-то чертит и рисует на листе бумаги.
Оттого, что Фима все ходил туда и сюда, а Нюня за ним, она думала, что вот-вот вылетит бабушка Тихая и, может быть даже ударит их мокрой тряпкой, чтобы они не топтали пол, но все получилось наоборот. Бабушка Тихая, правда, вылетела с мокрой тряпкой, однако тут же бочком, бочком подошла к Фиме и сладким голосом спросила:
— Деточка, што ето ты сосешь?
Фима так задумался, что от неожиданного голоса Тихой сразу сглотнул конфету.
— Ни-чего! — сказал он, заикнувшись.
Нюня-то знала, что теперь уже плохого не будет и подошла ближе.
— Как же так, ничего? Ишел и сосал! Што же ты, Ехвимочка, старого человека обманываешь, а? Сам ишел, а за шщочкой конхвету сосал!
— Да нету, нету у меня конфеты! — испуганно сказал Фима и даже рот раскрыл.
Бабушка Тихая так и подсунулась сразу к его раскрытому рту, но не стала глядеть, а, зажмурившись, понюхала.
— Конхветой и пахнеть! — мечтательно сказала она. — Душистая конхвета. У нас таких нету. Я такой сроду не пробовала.
Фима даже рот забыл закрыть от изумления.
— Ехвимочка, деточка! — совсем сладким голосов заворковала Тихая, а сама так и сверлила его немигающим взглядом. — Што за конхвета? Как она прозывается, а?
— Может быть, «Дорожные»? — неуверенно сказал Фима.
Бабушка Тихая снова уткнулась в самое его лицо вздрагивающим носом и убежденно ответила:
— Не! Никакеи оне не «Дорожные».
Фима полез в карман, достал оттуда конфету и внимательно посмотрел на нее. Тихая и Нюня тоже наклонились и внимательно посмотрели. Обертка была золотистая, а на ней — черный слон с красными пальцами.
— «Зоологические», — прочел Фима и не успел и глазом моргнуть, как Тихая выхватила конфету, мигом ее развернула и отправила в рот.
— Хорошая конхвета! — сказала она и даже зажмурилась. — Хорошая, а не та. У той вафля была.
Тихая завернула верхнюю юбку — на ней всегда было пять-шесть юбок — и сунула бумажку от конфеты в карман.
— И што же ето была за конхвета? — задумалась снова она. — Может, обвертку оставил?
Фима вывернул карманы, но обертки не было.
— Фима, а Фима, ты же фантик свернул и во двор пульнул, — вспомнила Нюня и опасливо покосилась на Тихую, но той сейчас было совсем не до чистоты.
— Ехвимочка, деточка, Нюнечка, золотко, порыскайте, а?
И сама первая бросилась во двор. Тщетно, однако, ползали они втроем по кустам и дорожкам: фантик как ветром сдуло.
— Он мог упасть в соседний двор, — подумала вслух Нюня, и Тихая сунулась было к забору, но оттуда на нее рявкнул здоровенный пес.
— Поразводили тварь собачью! — чуть не расплакалась Тихая и, махнув рукой, двинулась к дому. В сгорбленной ее спине было столько безнадежности, что Фиме, наверное, жалко ее стало, и он предложил:
— А можно посмотреть у нас в вазочке, вдруг еще такая конфета есть.
Бабушка Тихая так и встрепенулась:
— Ехвимочка, посмотри!
Пока они перерывали конфеты в вазочке и в серванте, Нюня смотрела на Фимин стол.
Сундучок был открыт, и сверху в нем лежала толстая тетрадь. Нюня подошла ближе, чтобы заглянуть, что под тетрадью, но Фима сердито захлопнул крышку так что сундучок звякнул своими замочками.
Не то чтобы Нюня после этого обиделась — так уж получалось, что она на Фиму почему-то не могла обижаться, — просто ей вдруг стало так грустно! Нюня вышла и посидела во дворе, пока ей не стало снова любопытно. Тогда она поднялась на веранду и посмотрела в окно бабушки Тихой.
— Ехвимочка, детка, сам понюхай, — говорила как раз та.
Нюня глянула и ахнула — бабушка Тихая развязывала и давала нюхать Фиме свои баночки с медом, а Фима нюхал, слушал и говорил с уважительным удивлением:
— Вот елки-палки — ничего себе!
— Етот желтый понюхай, а потом етот, со зерном! Откуда его пчелка брала? Да ты нюхай, нюхай! Молодой, а нос совсем не работаеть. Акацию уже разнюхать не можешь! Ан акация-то разная. Ну, этот-то и сопатый разнюхаеть — липу ни с одним цветком не спутаешь. Ты нюхай, нюхай, Ехвим! Пчела-то, она хочь умная, да жадная. Положь сахар у керосин — она и керосин жрать будеть! Мураш умнее мураш на што зря не полезеть. А сахарин даже и пчела, на что жоркая, исть не станеть. Вот иди сюды, Ехвим, я тебе насекомому уму-разуму учить буду.
Дальше началось такое, что Нюня и думать забыла о своей обиде. Все горшки с цветами, какие были, и все баночки с вареньем и медом, и все вазочки с конфетами, и коробку с конфетными обертками бабушка Тихая с Фимой обнюхали, как собаки. Фима, правда, хотел и на вкус попробовать, только бабушка Тихая ему не дала, прикрикнула:
— Нюхать нюхай, а языком не загребай: не про тебе наживалось!
Нюня подвинулась поближе к окну, но Тихая повела своим дрожащим носом.
— Девчонкой пахнеть! — с отвращением сказала она и захлопнула окно. Так что Нюня уже слышать ничего не могла — только видела. как Тихая с жадным лицом, а Фима с лицом размышляющим нюхают все подряд.
В том, что бабушка Тихая обнюхивала каждую бумажку, ничего удивительного не было — сладенькое она любила. Но вот чего мальчик Фима обнюхивал каждую обертку, и каждую баночку, и цветы, и листья, и даже землю — этого Нюня понять не могла.
Глава 11
Дядя Люда от верблюда
Это тоже было удивительно — дядечка с женским именем. Уже потом Нюня узнала, что у него просто иностранное имя — Людвиг и что он старый друг еще Фиминого папы. А у Фиминого папы было странное имя — Ревмир, если перевести на обыкновенный язык, то означает — революция и мир. Но тогда ничего этого Нюня еще не знала. Она просто мела веранду и пела прекрасную песню:
Ат за-ры да за-ры,
ат темна-а да темна
а любви га-ва-ры,
пой гу-тарная струна.
Она и не видела, как подошел дядечка и рассмеялся так, словно никогда в жизни не слышал эту песню.
— Мадемуазель, — спросил он, отсмеявшись, — Морозовы здесь живут, я не ошибся?
— Я не падмузель, — сказала Нюня. — А вы кто?
— Я дядя Люда от верблюда, — сказал в лад дядечка, и дальше тоже, как стихами: — А это что, избушка-развалюшка? А может, это немножко — домик на курьих ножках? А где пилигрим Ефим? Играет гаммы? Рвет букет для прекрасной дамы? Открывает тайны природы? Подводит к анодам катоды?
В это время выбежала Ольга Сергеевна, красивенькая Фимина мама, и закричала:
— Людочка! Не забыл?! Какой же ты умница! Фимка будет рад без памяти. Господи, Людочка, двенадцать лет ему исполняется. А давно ли он учился ходить? Давно ли он лопотал непонятное, а ты его так смешно «переводил»?!
— Но я не познакомился с прекрасной «падмузель», — сказал смешной дядечка. — Как вас зовут? Девочка-припевочка? Птичка-невеличка?
— Меня зовут Ню… Анюня…
— Анюня-горюня, прелестное имя Анна, — сказал смешной дядечка и, полуобняв ее за плечи, двинулся вслед за Ольгой Сергеевной.
Он же держал Нюню за плечи, поэтому и получилось, что Нюня тоже пошла в гости.
Фима вылетел навстречу и так радостно закричал, что Нюня никогда бы и подумать не могла, что он может кому-нибудь так обрадоваться. Дядя Люда поздравил Фиму с днем рождения и стал вынимать подарки: химический набор, трехцветный фонарик, микроскоп, и Ольга Сергеевна все говорила:
— Ну зачем надо было так тратиться?
А Фима говорил:
— О, фонарик, это мне очень надо! О, микроскоп, еще бы не надо!
А Нюня сидела тихо, потому что не знала, правильно она сюда зашла или нет, и ей очень не хотелось уходить.
— Сейчас будет готово жаркое, — объявила Ольга Сергеевна.
— Чаю, прежде всего чаю, — обыкновенными словами сказал дядя Люда.
И Фимина мама засуетилась, поставила на стол чайничек, сухари и сразу четыре вазочки с крышками. Но когда открыла первую крышку, получился первый конфуз: в вазочке вместо конфет в фантиках были завернуты камушки.
