Кейт Коннолли - Чудовище
— Кто же на них охотится? — Придушила бы негодяя!
— А ты как думаешь?
Я шиплю:
— Колдун?
Отец рассматривает содержимое холодильного ящика.
— Не только, но и он свою долю драконьей крови урвал.
Я заставляю когти вернуться на место.
— Зачем?
Отец закрывает ящик и обводит взглядом полки.
— Именно так колдуны изначально обрели чародейскую силу. Когда-то люди и драконы жили в мире и дружбе. Драконы несут в себе сродство с природными элементами — каменные драконы сродни земле, водяные — сродни реке, ну и так далее. Люди, которые жили рядом с драконами, мало-помалу впитывали их магию. Драконьи наездники и стали первыми колдунами.
— Ну и что? Люди ведь дружили с драконами. Зачем тогда колдунам убивать драконов?
Отец поворачивается ко мне лицом.
— Понимаешь, милая, власть — штука коварная. У кого она есть, хочет еще. А колдуны — они, в конце концов, такие же люди. Они узнали, что когда дракон умирает, его магическая сила достается тому, то находится к нему ближе всех. А если убить дракона, то и ждать не придется. Драконы ведь живут сотни лет. Зачем же тянуть и дожидаться, пока дракон умрет, если можно его убить? Чем больше магической силы получали колдуны, тем легче им было убивать драконов. Так и вышло, что драконов на свете почти не осталось.
Отец постукивает пальцем по подбородку.
— Правда, однажды прошел слушок, что где-то близ Брайра таки живет дракон. Я бы не удивился, узнав, что за ним колдун сюда и явился в первую очередь.
— Как ужасно, — только и могу вымолвить я. Горло сжимается. Бедные драконы! Они-то считали людей друзьями, магией с ними делились, как могли, а эти самые люди их и убили.
Отец снимает с полок несколько бутылей и капает настоями на залатанную куриную тушку. Куриная плоть впитывает капли, как губка, которой я мою посуду.
— А фонтаны в Белладоме есть? Я вчера видела фонтан, такой, с веселыми ангелочками. Они были такие забавные, я даже сама засмеялась.
Мне нужно поговорить о чем-то другом, чтобы совладать с захлестнувшей меня яростью. Пусть колдуны делают что хотят, я все равно буду спасать горожан, каждую, каждую ночь.
— И фонтаны, и пруды, и сады. Белладома просто утопает в зелени, она нарядная, яркая, как горы вокруг.
Я невыносимо горда. Мы увезем наших девочек в рай. Мы их спасем.
— Жаль, мне этого не увидеть. Красиво, наверное.
Отец отрывается от работы и кладет руку мне на плечо.
— Когда-нибудь обязательно увидишь.
Глаза у меня расширяются.
— Правда увижу?
— Ну конечно. Вот победим колдуна, и переберемся в Белладому жить.
— А когда мы повезем девочку? Я хочу побывать в Белладоме!
Лицо отца темнеет.
— Ты не поняла, детка. Мы не сами ее повезем. Это долгий путь, а мы нужны здесь. Девочку отвезет мой друг по имени Дэррелл.
Меня охватывает разочарование. Друг отца…
— Это тот, который меня испугался?
Отец усмехается:
— Тот самый. Только не выскакивай к нему в таком жутком виде, и больше ничего такого не случится.
— Не буду, — обещаю я и стискиваю руки за спиной.
— Ну хорошо, но если мне нельзя туда, можно мне хотя бы фонтан? В саду…
Я переключаюсь на голубые глаза и умильно улыбаюсь.
— Выведешь еще нескольких девочек — посмотрим.
— Спасибо, папа!
Я радостно взмахиваю крыльями, и травяной настой из открытой бутылочки выплескивается куда-то вверх и пятнает полку.
— Ладно, ладно. Вот, возьми курицу, — он ставит начавшую шевелиться птицу на каменный пол, — и пойди познакомь ее с другими.
Я в полном восторге смотрю на существо, которое копошится на полу. Отец так здорово умеет чинить и исправлять. Он может исправить что угодно. Даже наш с ним бедный город.
Отец уходит в дом, а я выпускаю курицу во дворе, и вот она уже кудахчет и топчется в пыли вместе с остальными. Куры у нас все с копытцами, шустрые и иногда от избытка чувств срываются в галоп. Вот как сейчас. Я принюхиваюсь: что-то изменилось; от живой изгороди доносится смутно знакомый запах.
Сюда кто-то идет! Я бросаюсь в дом предупредить отца. Надо надеть плащ! Не хочу никого пугать. Я должна выглядеть прилично. Я застегиваю плащ на шее, но винты все равно видны. Я хмурюсь — день такой теплый, что в капюшоне ходить совсем не хочется.
— Папа! — кричу я. — Кто-то лезет через изгородь!
Отец выходит в прихожую.
— Спасибо, милая, — говорит он, но замолкает, увидев, что я стискиваю плащ рукой у горла — только так можно спрятать винты, не надевая капюшона.
— Погоди, я кое-что принесу.
Он исчезает в спальне, но не успеваю я задуматься, что он имел в виду, как отец снова появляется. В руках у него черная атласная лента с пристегнутой к ней красной камеей в виде розы.
— Как красиво! — выдыхаю я.
— Когда-то давно я подарил ее твоей матери, — говорит он и повязывает ленту мне на шею.
Теперь винтов не видно. Я глажу пальцами камею. Это будет самая большая моя драгоценность — все, что осталось от матери.
Отец берет меня за руку и ведет во двор навстречу гостю. Он въезжает во двор на козлах похожей на большой ящик повозки с зарешеченной стенкой. Я узнаю его и останавливаюсь как вкопанная.
Это тот самый человек, которого я напугала. Я крепче хватаюсь за отцовскую руку. Я помню, как наш гость испугался, и побаиваюсь последствий, что бы там отец ни говорил.
Гость спрыгивает с повозки, приветствует отца взмахом руки, а при виде меня касается полей своей широкополой шляпы:
— Ну здравствуй, Барнабас. Это, стало быть, и есть твое секретное оружие?
Гость подмигивает, и я чувствую в животе холодный ком. Пусть это друг отца, но что-то в нем мне совсем не нравится. Впрочем, может быть, я просто еще не забыла нашу первую встречу.
Отец похлопывает меня по руке:
— О да. Мое лучшее творение.
Гость подходит ближе и внимательно, с удивлением разглядывает мое лицо.
— Да уж, ты превзошел сам себя. Она совсем другая, вот только глаза…
— Да, совсем другая — горожане с первого взгляда ничего не заподозрят.
Я сильнее сжимаю руку отца. Почему этого человека так удивляет мой вид?
— Рад с вами познакомиться. — Карие глаза встречаются с моими. Лицо у него все в пыли, морщинистое, но гость моложе отца. Это что же, он не помнит, что мы уже встречались? Правда, сейчас я выгляжу гораздо приличнее, чем при первой встрече. Может, тогда он меня толком и не разглядел, а я-то боялась.
Гость кланяется, берет мою руку, которой я цепляюсь за отца, и наклоняется, чтобы поцеловать. Я изо всех сил сдерживаюсь, чтобы не отдернуть руку, но от прикосновения чужого человека когти сами собой лезут наружу.
— Что это? — кричит он и отпрыгивает.
Ох, ну вот опять! Я втягиваю когти и широко улыбаюсь, надеясь, что гость успокоится так же быстро, как в прошлый раз. Отец крепко держит его за плечо.
— Все в порядке, Дэррелл, не бойся. Просто игра света.
Лицо гостя на мгновение обмякает, потом он хмыкает и потирает лоб.
— Ух, а я уж испугался. Прошу прощения, юная леди. Видать, не выспался. — Он снова надевает шляпу. — Так где груз?
— Кимера, принеси девочку, да проверь, чтобы она спала. Дэрреллу далеко ее везти.
Отец смотрит многозначительно, и я понимаю, что должна сделать. Жаль, что девочке придется проспать всю дорогу, но отец прав. Так будет лучше всего.
Я иду к башне и по дороге оглядываюсь. Отец и гость о чем-то говорят, склонившись друг к другу. Гость то и дело хмуро поглядывает на меня. Интересно, он правда поверил, что мои когти были всего лишь игрой света?
Я поднимаюсь по ступеням и улыбаюсь при мысли о спрятанной под ними, внизу, отцовской лаборатории. Девочка спит, и я без труда беру ее на руки. Я поднимаю с кровати вторую розу и закладываю цветок ей за ухо. Там, куда она едет, у нее будет множество цветов и удовольствий, но мне хочется надеяться, что она сохранит розу и будет вспоминать обо мне, об отце и о том, что мы для нее сделали.
Когда я возвращаюсь, отец с Дэрреллом стоят у странной зарешеченной повозки. Отец смотрит на меня испытующим взглядом. Дэррелл улыбается, но улыбка у него не такая добрая, как у отца. Мое присутствие не добавляет ему спокойствия, как я ни стараюсь.
Дэррелл открывает зарешеченную дверцу и жестом велит мне положить девочку внутрь. На дне повозки — солома и пара подушек. Комната, которую я приготовила для девочки в башне, будет посимпатичнее, а впрочем, в пути вполне можно обойтись без излишеств. Я кладу девочку на подушки, приглаживаю ей волосы, расправляю платье.
— Отлично, — говорит Дэррелл, закрывает решетчатую дверцу и набрасывает на повозку кусок холста. — Здесь ее никто не увидит.
Он поворачивается к отцу:
— Ну, приятно было с вами иметь дело, но мне пора. Горы сами с места не сойдут.
