Владислав Крапивин - В глубине Великого Кристалла - 2
— А по вечерам? Тут и сходить некуда…
— Вы знаете, я домоседка.
— Так и сидите в этой конуре?.. Кстати, как вы там устроились? Можно взглянуть?
— Вполне уютно устроилась, — опять улыбнулась Юля. — Заходите…
В комнате она подвинула Виктории Федоровне единственный стул, сама присела на топчан. Фаддейкина мать со старательным любопытством оглядывала пустые углы и дощатые стены. Молчание затягивалось. Чтобы разбить его, Юля спросила:
— Как погуляли?
— Ох, он умучил меня! Таскал по каким-то развалинам, по зарослям… Брюки изорвал, погон отодрал на рубашке. Я еле дышала, когда вернулась… Представляю, как надоел он вам!
— Почему?
— Он мне только про вас и говорил. Наверное, целые дни от вас не отстает…
— Да что вы, Виктория Федоровна. Днем я на работе.
— Ну, утром и вечером… Вам и отдохнуть-то некогда.
— Он мне ни капельки не мешает.
— Юля… — мягко сказала Виктория Федоровна. — Дело не только в вас… Дело в нем.
— А… что случилось? — с неприятным ожиданием спросила Юля.
— Не случилось, но… поймите меня правильно. Эта его привязанность к вам… Он непростой ребенок. Излишне впечатлительный, фантазер. И я, честно говоря, опасаюсь…
— Боюсь, что я все-таки не понимаю вас, — насупленно сказала Юля. На нее навалилась тяжелая неловкость.
— Сейчас я объясню… Думаете, он только с вами так? У него странный интерес к взрослым людям. Он прилипает к ним, морочит головы своими выдумками, мучает вопросами. А потом мучается сам: вспоминает, писем ждет. А какие письма? У взрослых людей свои дела, они забывают мальчишку через неделю после отъезда…
Юля могла сказать, что она Фаддейку не забудет и письма писать станет обязательно. Сама знает, как плохо без писем. Но она понимала, что эти слова Викторию Федоровну не обрадуют. Она только сказала:
— Что поделаешь, раз такой характер…
— Дурацкий характер! — с неожиданной плаксивой злостью отозвалась Фаддейкина мать. И сразу перестала быть красивой. — Я замучилась… Выдумал себе предка-адмирала, переделал нормальное имя Федор (в честь деда!) в какого-то Фаддея. И ведь заставил всех признать себя Фаддеем!.. А эти непонятные слезы по ночам! Спрашиваю: что случилось? Какой-то Вова Зайцев из их класса уехал в другой город. Но они с этим Зайцевым сроду не были приятелями! А он ревет: «Теперь уже никогда и не будем…»
— Выходит, не только среди взрослых он друзей ищет, — вставила реплику Юля.
Виктория Федоровна утомленно замолчала. Юля добавила:
— Бывает, что он целый день с мальчишками носится. Мяч гоняют, плот строят. Шар недавно запустили.
— Ну да, шар! Он писал мне. Марсианский глобус… Вы, наверное, не видели его «Марсианский дневник», он его ни единому человеку не показывает. Я однажды нашла и заглянула…
Юля пожала плечами:
— Чуть не все ребята фантастику сочиняют. Даже в здешней библиотеке куча рукописных журналов.
— Да, но какая фантастика! Знаете, как начинается его тетрадка? «Это самая настоящая правда! Это больше правда, чем наш город, наш дом и я сам. Потому что, если я даже умру, Планета останется. И лишь бы они больше не воевали…» Это в его-то годы! Умирать собрался.
— Это же просто сказка…
— Вот именно. И я очень боюсь, что он вырастет беглецом от действительности.
Юля спросила тихо и с неожиданной злостью:
— От какой действительности? От вашей?
Виктория Федоровна медленно посмотрела на нее и покивала:
— Вот-вот. И вы туда же… А действительность, Юленька, одна. И довольно суровая.
— Не в суровости дело. Тошно иногда от этой вашей действительности, — уже без оглядки сказала Юля. — Скучно среди импортных шмоток, служебной грызни и вечных стараний устроить свою жизнь на зависть другим. И вечного страха за это свое благополучие…
Виктория Федоровна не вспылила, не встала и не хлопнула дверью. Посмотрела с ироническим и грустным интересом:
— Вы, видимо, всерьез считаете меня модной, свободной от мужа дамочкой на престижной должности? Ведет, мол, светскую жизнь, разъезжает по заграницам… А я изматываюсь на работе, мне поперек горла эти поездки… Если бы не они, я бы ни за что сюда сына не отпустила.
— Это не спасло бы его от «ненужных» друзей, — поддела Юля. — Они везде найдутся.
— Вы правы, они везде есть… Я вот про письма говорила. Не все ведь забывают, кое-кто пишет. Видимо, такие же, как он сам. У моего сыночка на этих людей особое чутье. Которые не от мира сего…
— Ну спасибо, — хмыкнула Юля.
— Ох, только не обижайтесь! Мы же говорим откровенно.
— Да уж куда откровеннее…
— Я мать. И я хочу, чтобы у меня был нормальный ребенок. А пока это какой-то… репейник. С ним даже в гости пойти страшно: или фокус выкинет, или не успеешь мигнуть, как в неряху превратится…
Глядя в потолок, Юля отчетливо проговорила:
— А вы заведите себе пуделя. Его можно причесывать и дрессировать. И модно, если породистый…
«Вот и все, — подумала она. — Придется переезжать в библиотеку. Из этого дома меня сегодня попрут».
Но Виктория Федоровна не рассердилась и сейчас.
— Юленька… Самое простое дело — быть жестокой, — печально сказала она.
Юля сникла. И огрызнулась:
— Вот и не будьте жестокой к Фаддейке, не бросайте на все лето. Он так по вас скучал, а вы…
— Кажется, не очень скучал. Ему было с кем время проводить.
Юля опять разозлилась. А Виктория Федоровна продолжала:
— Его я еще могу понять. Его причуды, фантазии, прилипчивость к чужим людям. В конце концов, он мой сын… Но вам-то зачем это? Что вам сопливый и бестолковый мальчишка с грязными коленками? Вам нужен взрослый и представительный кавалер в расцвете сил и лет…
У Юли от новой, холодной злости будто колючими снежинками зацарапало лицо. Она взяла себя за щеки и с резким смехом сказала:
— Ну, вы договорились! Какие кавалеры? Что, по-вашему, я женить его на себе собираюсь?
— Господи, да при чем здесь это? Опять вы не поняли… Я не умею объяснить, а вы не понимаете. Может быть, поймете потом, когда будут свои дети…
Юля встала:
— Я надеюсь. Надеюсь, что будут. А понять нетрудно и сейчас. Ладно… — И, старательно подбирая официальные слова, она выговорила фразу: — Я учту ваши пожелания и постараюсь свести общение с вашим сыном до минимума.
Виктория Федоровна тоже встала.
— Я только хотела, чтобы… — Она замолчала, махнула рукой и вышла.
Юля легла на постель, прижалась щекой к холодной подушке.
«Юрка… Ну что ты за свинья такая! Юрка, где ты, наконец?»
Ночью шумел ветер, было холодно. Дзенькало в раме треснувшее стекло. Юля куталась в одеяло. По крыше стучали ягоды рябины.
Портрет
Утро пришло безоблачное. Оно обещало теплый день. Юля вышла из дому рано, чтобы успеть позавтракать в «Радуге». И еще чтобы не встретить Фаддейку.
Зачем теперь его встречать? Только душу бередить…
Но он сам догнал ее возле будки со сломанным телефоном. Пошел рядом. Такой же, как раньше (только майка выстирана да колючие локти отмыты докрасна). Глянул сбоку беспокойно и требовательно:
— Ты почему завтракать не пришла?
— Не хочется…
— Ты почему завтракать не пришла? — повторил он с той же интонацией, будто первый раз спросил.
Тогда Юля сказала прямо:
— Твоя мама на меня сердится.
Фаддейка фыркнул, будто в нос ему попало семя одуванчика:
— Подумаешь…
— Ничего не «подумаешь»… раз ей не нравится, что ты со мной подружился.
— Я с кем ни подружусь, ей никогда не нравится. Что ж тут делать?
Юля пожала плечами:
— Наверное, слушаться…
— Ага! А я ведь ей не указываю, где какого друга выбирать!
— Фаддейка, — со старательным укором сказала Юля. — Ты так скучал по маме, а теперь так про нее говоришь.
Он слегка сник, но ответил упрямо:
— Ну и буду скучать. А слушаться насчет этого не буду. Она не разбирается… А ты со мной не спорь!
— С тобой спорить — что носом гвозди вколачивать, — оттаивая, проговорила Юля. — Обормот рыжий…
Фаддейка запританцовывал рядом, растянул во всю ширь кривозубую улыбку, засверкал искоркой. Радостно сказал:
— А ты — колокольня!
Они вышли на мост.
— А все-таки тебе влетит от мамы, — с беспокойством проговорила Юля.
— Не-а! Она же добрая!
— Она-то добрая. А ты? Ты любого доброго в рычащего тигра превратишь. Ну посмотри, опять майка скособочилась, и шнурки не завязаны!
Фаддейка прищурил правый глаз и по-птичьи наклонил голову: что, мол, еще скажешь новенького? Юля засмеялась. Прежние ниточки опять соединились между ней и Фаддейкой — как в порванном телефонном кабеле сращиваются десятки жилок, одна к одной.
Фаддейка топал по самому краю моста. Настил покачивался.
