Владислав Крапивин - В глубине Великого Кристалла - 2
Но через несколько месяцев Фаддейка затосковал по дому…
Сейчас Фа-Тамир словно угадал его мысли.
— Вы скоро затоскуете снова, — сказал он. — Вы все равно не сможете остаться.
— Когда затоскую, тогда и уйду, — неуверенно огрызнулся Фа-Дейк.
— Воля владетеля тарги бесспорна… Но лучше бы вам уйти сразу. Для всех людей лучше, Фа-Дейк…
Фа-Дейк опять почувствовал себя виноватым четвероклассником Сеткиным.
— Ну хорошо, Фа-Тамир. Таргу я оставлю вам…
— Таргу вы возьмете с собой.
— Почему?!
— Фа-Дейк, мальчик мой, люди есть люди, они сильнее обычаев. Очень скоро те, кто поумнее, поймут, что войну остановила не тарга, а общая усталость… А те, кто злее и хитрее, подумают: как много власти может дать маленький кусочек меди! Появится множество подделок. Появятся и те, кто поклянется, что подделка — настоящая тарга, а вас объявят самозванцем. Это будут люди вроде Уна-Тура и его волков, которые сегодня почти все ушли в пески. Их закон — сила и жестокость…
«Ты и сам не захотел спасти Хоту», — вдруг вспомнил Фа-Дейк.
И опять старый Фа-Тамир словно услышал его мысли.
— Думаете, маршал может все? — спросил он. — И маршалы, и сеты, и короли тоже бывают беспомощны. И вы быстро сделаетесь беспомощным, если останетесь здесь. А если уйдете, мы объявим, что вы унесли таргу, и последний ваш закон был — покончить с враждой. Тогда не будет подделок тарги, и никто не сможет заставить вас отменить свои слова.
— И получится, что я стал… каким-то священным духом, — невесело усмехнулся Фа-Дейк.
— Вы станете легендой и законом… Хотя бы на некоторое время. И люди отдохнут от вражды и, может быть… может быть, еще что-то смогут спасти…
— «Что-то» или планету? — тихо спросил Фа-Дейк. И представил опять: пески, пески и кое-где на скалистых буграх башни и арки с начищенными летучим песком колоколами.
Старый маршал молчал.
— Фа-Тамир, кто поставил в песках колокола?
Маршал не удивился вопросу. Но и ответа не дал.
— Ты же слышал, Огонек, что про это никому не известно. Даже мудрый Лал не знает…
— Старые женщины, что готовят для воинов пищу, рассказывали, будто иногда колокола звонят сами собой…
— Это сказка. Про загадки песков много было сказок… Впрочем, кто знает, может быть, и звонят. Но, говорят, это бывает раз в сто лет, в самую холодную и черную ночь… Не знаю, мне слышать не приводилось.
— А как они звонят?
— Я же не слышал… Говорят, медленно, печально. Будто в память о ком-то.
— Похоже…
— Что похоже, Фа-Дейк?
— Видимо, на разных планетах одинаковый обычай — ставить башни с колоколами в память о ком-то… А может быть, это мы поставили их здесь?
— Мы? Итты?
— Да нет, Фа-Тамир, я не о том… Вы правы, маршал, надо ехать. Может быть, еще успею.
— Путь, конечно, тяжел, но не так уж далек. Вы успеете домой к рассвету.
— А вы проводите меня? Я один не найду дорогу.
— Тир знает дорогу…
Фа-Дейк быстро сел:
— Тир вернулся?
— Да, сет. Видимо, почуял, что вы здесь, и пришел в стан. Воины привязали его, он рядом…
Фа-Дейк прыгнул с постели и выскочил из шатра. Высокий конь мягко переступал на песке подковами. Он казался черным, но Фа-Дейк знал, что днем конь — огненно-оранжевый. Даже сейчас от света крошечных бегущих лун по гриве проскакивали рыжие искорки.
Фа-Дейк протянул ладони, конь радостно фыркнул, потянулся к ним теплыми губами. Фа-Дейк обнял лошадиную морду, прижался к ней щекой.
— Пришел, мой хороший…
Тир постоял, замерев, потом осторожно освободил голову и тихонько заржал, радуясь встрече. Он не знал, что свидание будет коротким…
Все не так…
Фаддейкина мать приехала рано утром. Юля проснулась в полседьмого и услышала на дворе незнакомый громкий голос. Голоса Фаддейки и Киры Сергеевны она тоже услышала. Они перебивали друг друга. Разговор был шумный, суетливый и, видимо, веселый…
Юля почему-то вздохнула и стала торопливо одеваться.
Познакомились они во время завтрака. Когда Юля вошла в кухню, все уже были за столом, покрытым новой цветастой скатертью (подарок, что ли?). Фаддейкина мать сидела там, где обычно садилась Юля, а Фаддейка устроился рядом. Был он непривычно причесанный, в чистой белой маечке, сдержанный, но его веснушки так и сияли тихой радостью.
Все трое заулыбались навстречу Юле, а Фаддейкина мать сказала:
— Простите, кажется, я устроилась на вашем месте.
— Вот пустяки какие… — сбивчиво ответила Юля и потянула из-под стола четвертый табурет.
Фаддейка коротко засопел, и мать быстро и ласково посмотрела на него.
Она понравилась Юле. Она действительно была красива — той сдержанной красотой, которая не режет глаза, но такая законченная, «стопроцентная», что не к чему придраться. Каштановые волосы, мягкий взгляд, замечательно очерченный рот с крошечной родинкой над верхней губой (словно туда перескочила одна из Фаддейкиных веснушек). Юля всегда любовалась такими женщинами спокойно и без малейшей зависти. Зависть была бессмысленна.
Фаддейкина мать, ласково лучась глазами, сообщила Юле, что ее зовут Виктория Федоровна, и что наконец-то она вырвалась из «суеты цивилизации» и несколько дней будет здесь, в тишине, спасаться от своей сумасшедшей работы.
Это известие почему-то слегка раздосадовало Юлю, и она старательно улыбнулась в ответ. Завтрак прошел с ощущением легкой неловкости, хотя улыбки продолжали цвести, а Виктория Федоровна шутливо ругала Фаддейку за сопение и чавканье.
Из кухни Юля поспешно ушла к себе. Идти в библиотеку надо было только к десяти. Юля написала письмо домой, пришила пуговицы к ветровке, починила босоножку, у которой оторвался ремешок, минут пятнадцать почитала без интереса купленный накануне номер «Огонька» и отправилась на работу.
У калитки она увидела Фаддейку с матерью.
Фаддейка был еще больше непривычный и незнакомый.
Если бы Юля повстречала на улице такого мальчугана — с аккуратно расчесанными (и вроде бы даже подстриженными) оранжевыми локонами, старательно умытого, в отглаженных светлых брюках и голубой рубашке с погончиками, — она обязательно подумала бы: «Ишь какой славный…» Но прежний Фаддейка куда-то исчез. Лишь искорка в левом глазу напомнила о нем, когда ухоженный мальчик улыбнулся Юле.
Виктория Федоровна тоже улыбнулась. И сообщила:
— Мы отправились гулять. Это чудо-юдо обещает таскать меня целый день по каким-то «своим» местам… Имей в виду, дорогой мой, что на колокольню я все равно не полезу…
Фаддейка еще раз пустил привычную искорку и радостно сказал Юле:
— Пошли с нами!
Юля покачала головой и показала на часы.
— Ну, тогда завтра! Юль! За грибами! В лесу знаешь сколько груздей!
Глядя на его причесанную макушку, мать плавно сказала:
— Ты, наверное, хочешь, чтобы Юле влепили двойку за практику. Не забывай, что у нее на первом месте должна быть учеба.
— В самом деле, — сдержанно согласилась Юля. Неловко подмигнула Фаддейке и пошла в библиотеку.
В этот день было неожиданно много читателей. То ли соскучились по книжкам за каникулы, то ли просто школьники разом съехались в родной городок из лагерей и гостей перед началом занятий. Кроме того, Юля ходила по двум адресам — искала должников. Один был в отъезде еще, а второй — восьмилетний большеглазый пацаненок — с перепугу забрался в старый курятник: решил, что за утерянные на рыбалке «Приключения Травки» его сейчас поведут в милицию. Пришлось вместе с бабушкой извлекать ревущего читателя на свет и успокаивать…
В таких делах время летело незаметно. В середине дня Юля сумрачно поклялась себе, что на почту не пойдет. И не пошла. И даже не очень думала о письме, потому что царапала ее другая тревога: из-за Фаддейки. Хотя, казалось бы, что случилось? Мать приехала, отмыла, приласкала, радоваться надо.
«Увезет она его скоро», — печально сказала себе Юля. И сразу же сердито возразила:
«Ну и увезет! Что это, новость для тебя?»
«Не новость, но все равно грустно».
«Грустно не грустно, а все на свете когда-то кончается».
«Как-то не так кончается. Не по-хорошему…»
«Перестань!» — одернула она себя.
Но беспокойство не прошло. И Юля не удивилась, а только еще больше запечалилась, когда пришла домой и увидела на своем крылечке Фаддейкину мать. Не было сомнения, что она поджидала Юлю.
Виктория Федоровна ласково сказала:
— Вот вы и вернулись… Как дела, Юленька?
Юля аккуратно улыбнулась:
— Дела обычные — библиотека. Никакой романтики… Особенно если смотреть со стороны.
— Вы, наверное, скучаете в здешнем захолустье?
— Некогда скучать-то. Работы невпроворот.
— А по вечерам? Тут и сходить некуда…
