Джоан Роулинг - Гарри Поттер и философский камень
Утираясь рукавом куртки, Хагрид взгромоздился на мотоцикл и пнул стартёр; мотор взревел, машина поднялась и унеслась во тьму.
— Надеюсь вскорости Вас увидеть, профессор Макгонагелл, — кивнув, сказал Дамблдор.
Профессор Макгонагелл вместо ответа трубно высморкалась.
Дамблдор повернулся и зашагал вниз по улице. На углу он остановился и снова достал гасилку. Он чиркнул ей всего один раз; двенадцать огненных шаров разлетелись каждый к своему фонарю, так что весь Оградный проезд осветился ровным желтоватым светом, и стало видно, как в другом конце улицы крадётся пёстрая кошка. Отсюда Дамблдор едва мог различить свёрток на крыльце дома номер четыре.
— Ну, Гарри, удачи тебе, — пробормотал он. Потом резко развернулся на каблуках, взмахнул плащом и исчез.
Ветерок шевелил аккуратно постриженные кусты Оградного проезда, молча лежавшие под чернильно-чёрным небом. Из всех улиц на свете эта улица меньше всего подходила для удивительных событий. Гарри Поттер повернулся во сне. Маленькая ручонка его нащупала и сжала конверт. Мальчик спал. Он не знал, что он особенный; он не знал, что он знаменитый; он не знал, что через несколько часов его разбудит вопль миссис Дурсли, которая обнаружит его, выставляя за дверь пустые бутылки из-под молока; не знал, что следующие несколько недель будут наполнены беспрестанными щипками и тумаками со стороны его двоюродного брата Дадли… Откуда ему было знать, что в эту самую минуту множество людей, встречаясь тайно по всей стране, поднимают свои бокалы и тихонько восклицают: «За Гарри Поттера! За мальчика, который остался жив!»
Глава вторая. Стекло исчезает
С тех пор, как Дурсли, проснувшись одним утром, нашли на крыльце своего племянника, прошло уже почти десять лет, но ничего в Оградном проезде за это время не изменилось. Над безупречно ухоженными садиками взошло, как обычно, солнце, и в его лучах жарко загорелась цифра 4 на двери; потом через окно оно вползло в гостиную, которая имела почти в точности такой же вид, как и в тот роковой вечер, когда мистер Дурсли услыхал о совах в программе последних известий. О том, что время всё-таки двигалось вперёд, напоминали только новые фотографии на полочке над камином. Десять дет назад она была уставлена изображениями чего-то, напоминавшего розовый надувной мячик в чепчиках разных цветов; но из младенчества Дадли Дурсли давно уже вышел, и теперь на фотографиях крупный белокурый мальчуган катался на велосипеде, сидел на карусели, играл в какую-то компьютерную игру с отцом и тонул в объятьях матери. Никакого намёка на то, что в доме жил ещё один ребенок, в комнате не было.
Однако Гарри Поттер в нём, без сомнения, всё ещё жил, и в этот момент даже ещё спал — впрочем, спать ему оставалось недолго. Его тётушка Петуния уже поднялась, и её визгливый голос стал для Гарри первым звуком нового дня.
— А ну, вставай! Быстро!
Гарри вздрогнул и проснулся. Тётя снова забарабанила в дверь.
— Давай! — заверещала она.
Гарри услышал, как она прошла на кухню и брякнула сковородку на плиту. Тогда он перевернулся на спину и попытался ухватить ускользающий от него сон, который он только что смотрел. Сон был очень интересный. В нём был какой-то летающий мотоцикл. Гарри не мог отделаться от странного чувства, что он этот сон уже когда-то видел.
За дверью опять стояла его тётя.
— Проснулся ты наконец? — произнесла она требовательно.
— Почти, — ответил Гарри.
— Вот и пошевеливайся! Пойди, пригляди за ветчиной на плите. И не вздумай пережарить — в Дадлечкин день рождения всё должно быть идеально!
Гарри тяжело вздохнул.
— Что там ещё? — взъярилась через дверь тётя.
— Да нет, нет, ничего…
У Дадли день рождения. Как он мог забыть? Гарри медленно поднялся с постели и начал шарить вокруг в поисках носков. Пара отыскалась под кроватью, он стряхнул с них паука и надел. К паукам Гарри давно привык — в чулане под лестницей их было полно, а спал он именно в чулане.
Одевшись, он прошёл через прихожую на кухню. Обеденный стол ломился под грудой подарков. Похоже, новый компьютер, который Дадли давно требовал, в этой груде присутствовал — как, впрочем, и второй телевизор, а также гоночный велосипед. Зачем Дадли понадобился велосипед, Гарри понять не мог — Дадли был очень толст, и единственным физическим упражнением, которое он выносил, было кого-нибудь поколотить. Гарри служил ему самой любимой мишенью для подобных упражнений, но поймать его Дадли удавалось нечасто. Гарри бегал очень быстро, хотя по нему этого было не скажешь.
Может быть, тут сказывалось проживание в чулане, но для своих лет Гарри всегда рос маленьким и щуплым. А выглядел он, как правило, ещё меньше, чем был на самом деле, потому что всю одежду, которая ему доставалась, он донашивал за Дадли, а тот был его толще в четыре раза. Лицо у Гарри было узкое, коленки узловатые, волосы чёрные, а глаза — ярко-зелёные. Круглая оправа очков, которые он носил, была во многих местах залеплена клейкой лентой и еле держалась — последствие бесчисленных ударов по носу, полученных от Дадли. Пожалуй, единственное, что Гарри в своей наружности нравилось — это тоненький шрам на лбу в форме молнии. Шрам этот был у него всегда — по крайней мере, так ему казалось, и как только он научился задавать вопросы, он сразу же попытался узнать у тётушки Петунии, как он его получил.
— В автокатастрофе, когда погибли твои родители, — ответила она. — И нечего задавать дурацких вопросов.
Не задавать вопросов — вот первое правило жизни в доме у Дурсли, которое он выучил.
Дядя Вернон зашёл на кухню в тот момент, когда Гарри переворачивал на сковороде ветчину.
— Причесался бы! — буркнул он вместо приветствия.
Не реже чем раз в неделю дядя Вернон громко изрекал, глядя поверх своей газеты, что Гарри давно пора стричься. Гарри готов был поспорить, что он провёл в парикмахерской больше времени, чем все остальные мальчики из его класса, вместе взятые, но всё напрасно — волосы его всё равно росли так, как им хотелось, то есть во все стороны.
К тому времени, как на кухне появился Дадли со своей матерью, Гарри уже дожаривал яичницу. Дадли был очень похож на дядю Вернона. У него было огромное розовое лицо, чуть-чуть шеи, маленькие водянистые голубоватые глазки и густые светлые волосы, плоско облегающие его крупную толстую голову. Тётя Петуния частенько приговаривала, что Дадли похож на ангелочка; по мнению Гарри, он был похож на поросёнка в парике.
Гарри уместил тарелки, полные яичницы с ветчиной, на обеденном столе — с большим трудом, поскольку места там оставалось в обрез. Дадли тем временем пересчитывал подарки. Лицо его помрачнело.
— Тридцать шесть, — промолвил он, глядя на отца и мать. — На два меньше, чем в прошлом году.
— Но ведь ты ещё не посчитал подарок от тёти Маргариты, милый — вон он, под той большой коробкой от мамочки и папочки.
— Ну вот, тогда тридцать семь, — сказал Дадли, багровея.
Гарри, подметив первый признак надвигающейся серьёзной истерики, принялся быстро заглатывать свою порцию ветчины — на случай, если Дадли снова захочется опрокинуть стол.
Тётя Петуния, должно быть, тоже почуяла неладное, и быстро прибавила:
— А когда мы будем сегодня в городе, мы купим тебе ещё два подарка. Ладно, цыпочка? Ещё целых два подарка. Тогда всё будет хорошо, верно?
Дадли задумался. Это ему давалось явно нелегко. Наконец он медленно выдавил:
— Значит, у меня будет тридцать… Тридцать…
— Тридцать девять, золотце, — закончила за него тётя Петуния.
— Ага, — Дадли тяжело плюхнулся на стул и цапнул ближайший к себе свёрток. — Ну, ладно.
Дядя Вернон хмыкнул.
— Этот парень, он своего не упустит — весь в отца. Молодцом, Дадли!
Он потрепал Дадли по затылку.
Тут зазвонил телефон, и тётя Петуния вышла поговорить в гостиную. Гарри и дядя Вернон остались наблюдать, как Дадли срывает обёрточную бумагу с гоночного велосипеда, видеокамеры, радиоуправляемой модели самолёта, шестнадцати новых дисков с играми для компьютера и нового видеомагнитофона. Не успел он добраться до золотых наручных часов, как тётя Петуния вернулась — она выглядела сердитой и озабоченной одновременно.
— Плохо дело, Вернон, — сказала она. — Миссис Фигг сломала ногу. Она сегодня его взять не сможет.
С этими словами последовал резкий кивок головой в сторону Гарри.
Дадли в ужасе широко распахнул рот, а у Гарри сладко ёкнуло в груди. Каждый год в день рождения Дадли родители брали его и кого-нибудь из его приятелей с собой в город — кататься на аттракционах, обжираться гамбургерами и смотреть кино. И каждый год они оставляли Гарри одного — то есть наедине с миссис Фигг, выжившей из ума старушенцией с соседней улицы. Гарри её терпеть не мог. Весь её дом насквозь провонял тушёной капустой, и миссис Фигг всегда заставляла его разглядывать вместе с ней альбом с фотографиями всех кошек, которых она держала за всю свою жизнь.
