Мэттью Скелтон - Волшебная книга Эндимиона
Песня из сотен глоток. Топот сотен ног.
Судный день начался.
…Ко мне приблизился герр Гутенберг, положил руку на плечо.
— Не хочешь, мой мальчик, тоже принять участие в этом Танце Смерти? — спросил он. — Говорят, те, кто не танцуют сегодня, навлекают гнев Господень.
Я обернулся, и мне захотелось рассмеяться — так забавно выглядел мой хозяин в клоунском наряде Арлекина, однако на сердце у меня было тяжело из-за предчувствия близкого расставания. И сейчас я понял со всей ясностью, что уже решился на это.
А улица плясала и пела.
Не трудись
И не ленись,
А с соседом обнимись,
И пускайтесь вместе в пляс —
Раз и два… и снова раз!..
Герр Гутенберг внял приглашению и потянул меня за собой, но я уперся. Он остановился и с тревогой взглянул на меня.
— У тебя такой вид, Эндимион, — сказал он, — как будто наступает конец света. Что-нибудь случилось? Тебе неприятен Танец Смерти? Но его танцуют уже не один век, это напоминание о том, что жизнь, пока она есть, прекрасна и мы должны благодарить Небо за нее.
Он погладил меня по голове, губы у меня задрожали — я готов был расплакаться.
— Не обращайте на него внимания, герр Гутенберг, — произнес подошедший Петер. — Просто он в плохом настроении, потому что все еще не в карнавальном костюме. Мы с Кристиной нарядим его сейчас, и все будет в полном порядке. — Он ухватил меня за локоть. — Пойдем, дружище!
— Поторопитесь, — сказал мой хозяин. — Особенно ты, Петер. У вас с Кристиной главные роли в сегодняшнем представлении.
Я уже слышал об этом от Петера, но позабыл, думая совсем о другом. Петеру и Кристине выпала обязанность изображать самых первых людей на земле, Адама и Еву, и возглавить процессию по дороге к кладбищу. И еще они должны были петь о том, что теперь, после грехопадения, все люди стали смертны — потому их и ведут сейчас к кладбищу: чтобы не забывали об этом. Но зато на обратном пути наступит настоящее веселье — все будут радоваться, что еще живы…
Все это мне рассказывал Петер, но радоваться не хотелось: ведь я знал, когда как мы дойдем до стен городского кладбища, я не стану предаваться веселью со всеми остальными, а со слезами на глазах украдкой распрощусь и с ними, и с городом, и с теми, кто мне особенно дорог…
— Ну вот, кажется, все, — со вздохом не то печали, не то облегчения сказал Петер, всовывая мне в одну руку пустой деревянный сундучок, а в другую — дорожный посох. — Теперь ты выглядишь как настоящий нищий. Такому все захотят подать милостыню, и просить не надо. А лишние деньги разве в тягость, верно?
Он подмигнул мне, но я видел, что шутки даются ему с трудом. А мне и вовсе было не до шуток.
Я взглянул в зеркало, висевшее на стене нашей комнаты. Оттуда на меня смотрел совсем взрослый, чуть сгорбленный человек, ничего общего не имеющий со мной, мальчишкой! Обыкновенный жалкий побирушка, каких немало в городах и на проселочных дорогах. На мне был старый плащ, который уродливо топорщился на спине, капюшон предусмотрительно закрывал половину лица, но и над самим лицом Кристина и Петер неплохо поработали, в результате чего на нем появились неприятные пятна и даже морщины. Только глаза, пожалуй, не изменились, хотя казались больше, чем раньше, и в них появилось не по возрасту горькое выражение.
Петер явно рассчитывал, что новая личина меня если не взбодрит, то, по крайней мере, развеселит. Однако она только усугубила мою печаль и страх перед неизвестностью. Что ждет меня на пути в далекий неизвестный Оксфорд, где люди говорят на незнакомом языке и все не такое, как у нас, — и земля, и деревья, и реки?..
Поначалу я рассчитывал, что Петер отправится со мной, верил в это до последнего дня. С ним было бы гораздо легче: он умеет говорить, он много путешествовал по другим странам. Наконец, он старше и сильнее меня. И ему самому, я чувствовал это, хотелось побывать в Англии, в Оксфорде.
Но я не знал, какой силой обладает любовь. Я имею в виду его любовь к Кристине. Из-за нее Петер остался в Майнце…
И теперь мы с Петером подошли к самому главному делу — достаточно опасному, потому что нашим противником был не кто иной, как Фуст, и весьма неприятному, так как то, что мы сейчас делали, называется обыкновенным воровством. Впрочем, не совсем обыкновенным, поскольку мы воровали уже однажды украденное, а значит, не у законного хозяина, а тоже у вора.
Итак, мы приблизились к заветному сундуку герра Фуста и открыли его. Это не составило большого труда: с тех пор, как был задуман мой побег, мы уже не один раз проделывали такую операцию. Только во всех предшествующих случаях мы просто смотрели на лежащее там сокровище, а сейчас предстояло его вынуть и уложить в специальный футляр, заранее изготовленный Петером; футляр, который прикреплялся мне на спину, после чего я казался еще более сутулым, чем на самом деле.
За время, прошедшее с тех пор, как я осмелился украсть из сундука Фуста целую пачку листов из кожи дракона, те, что оставались у него, превратились под действием неизвестной никому из нас волшебной силы в удивительную книгу с крепко сшитыми листами и в толстом переплете. По виду она казалась очень тяжелой, но на самом деле была очень легкой.
Фуст, рассказывал Петер, не уставал любоваться на нее и пробовал читать, но из этого ничего не выходило: фразы там, начинаясь, прерывались на середине, слова тоже были недописаны, истории обрывались, так и не дойдя до главного. А Фусту нужно было именно главное: он хотел узнать, что с нами, с человечеством, было, есть и будет. В основном — что будет. Ведь он желал добиться Могущества и Знания. А для этого — раскрыть тайны, которые содержались в этой Книге. Однако для него они пока что оставались за семью печатями.
Петер считал, что Книга ведет себя так потому, что я вынул из нее целую стопку листов. И пока не верну, прочитать ее будет невозможно. Но Фуст ни за что не успокоится, пока не найдет их, — ради этого он пойдет на все. И, значит, повторял помногу раз Петер, уговаривая меня совершить побег, — значит, мы должны, как это ни прискорбно, украсть у Фуста оставшиеся листы, превратившиеся в книгу, и вместе с теми листами, что я взял раньше, спрятать как можно дальше — в чужой стране, среди чужих книг, в надежном месте.
Я с грустью соглашался с ним, понимая, что в руках такого человека, как Фуст, Книга представляет угрозу для многих и, в том числе, для дорогих мне людей — герра Гутенберга и того же Петера, кто из-за своей Кристины вынужденно оставляет меня один на один с незнакомым мне и страшным миром.
Но все равно я был готов. Со страхом, со слезами, но готов к побегу…
Я не ожидал, что Кристина придет встретить… вернее, проводить меня. Однако она пришла. От нее у Петера не было секретов, она была на нашей стороне, он ей все рассказал — и вот она здесь, взволнованная, с растрепавшимися волосами.
Мы с Петером уже стояли на улице, когда она появилась, и я почти сразу понял, что вовсе не желание попрощаться со мной привело ее сюда.
— Он все знает!.. Мой отец… — задыхаясь от бега, выговорила она. — Он идет сюда. Чтобы остановить Эндимиона… Чтобы… не знаю, что…
Да, это случилось… То, чего мы с Петером все время опасались. С присущей ему неистовой настойчивостью и диким напором Фуст вырвал, уж не знаю как, признание у дочери о том, что я собираюсь уйти из города. Он сразу понял, что к чему, проверил свой сундук, увидел, что книги в нем нет, и решил немедленно расправиться со мною.
Он уже был здесь, неподалеку. Я слышал его крики, прорывающиеся сквозь гул толпы: «Вор! Грабитель! Держите вора!..» Что делать? Я был в смятении.
— Беги! Беги, Эндимион! — торопила Кристина. — Мой отец в бешенстве. Он готов на все… Убить тебя… Упрятать в тюрьму…
Петер придумал другое. Он схватил меня за руку и втолкнул в толпу веселящихся горожан — туда, где было много королей, шутов, рыцарей и римских пап, и потом, вспомнив, что сам он сейчас не кто иной, как Адам, а Кристина — его жена Ева, возглавил вместе с ней шествие, а я оказался среди всех этих людей в масках, с раскрашенными лицами и в странных одеждах.
— Вперед, люди! — кричал Петер. — К воротам из города! На кладбище, где всем найдется место!..
— Стойте! — раздавался голос Фуста. — Дайте мне пройти, негодяи! Бездельники!.. Держите вора! Он украл ценную книгу!..
Люди только смеялись в ответ, думая, что этот грузный мужчина, одетый как римский первосвященник, играет свою роль, а вовсе не ищет настоящего вора.
Кристина тоже взяла меня за руку, и вместе с Петером тащила меня вперед, к выходу из города, к Северным его воротам. С парапета городской стены грянула музыка — там примостились музыканты с трубами, свирелями, лютнями. С разных сторон слышалось пение.
