Мэттью Скелтон - Волшебная книга Эндимиона
Я открыл рот, чтобы ответить, но ни одного звука из него не вырвалось, только мычание.
— К тому же он немой, кажется? — Фуст издал злобный смешок. — Где ты его подобрал?
Я беззвучно молил учителя не рассказывать об этом. Не вспоминать, как два года назад в густой толпе на рыночной площади города я залез к нему в карман и вытащил туго набитый кошелек. Но мое запястье вдруг обхватила крепкая рука.
Дело, как вы поняли, обошлось без полиции. А в тугом кошельке были не деньги, а кусочки металла, которые, как я узнал позднее, назывались «литеры».
К моему облегчению, учитель ничего этого своему знакомому не рассказал. Кивнув на входившего в комнату вслед за Фустом молодого, вконец замерзшего человека, он произнес:
— Вижу, у тебя тоже появился подмастерье. Э, да это, если не ошибаюсь, Петер Шеффер, так? Наконец-то вернулся в Майнц.
Я повернулся посмотреть на еще одного позднего гостя. Тот жался к огню, да и немудрено: его одежонка никак не подходила к нынешней погоде. Мне показалось, он хотел что-то ответить, однако Фуст взглянул на него, и он ничего не произнес.
Мой учитель сам обратился к нему.
— Ну же, Петер, поведай, где ты побывал?
— Да ладно, — поспешил вмешаться Фуст, — разве нам не о чем больше говорить?
— В Париже, — успел все же промямлить тот, глядя на свои испачканные ботинки. И добавил так же поспешно: — В библиотеке Святого Виктора.
Мой учитель с одобрением воскликнул:
— О, в этой знаменитой библиотеке! Согревайся и расскажи мне о ней подробней. Она действительно так хороша?
Хмурое лицо Петера озарилось воодушевлением.
— Просто чудо! В ней тысячи книг! Наверное, половина всех, которые есть на земле! Я…
Фуст не дал ему договорить.
— Петер, — сказал он, — ты не забыл, что нужно разгрузить сани? Надеюсь, он поможет тебе… — Говоривший взглянул на меня. — Поторопитесь, уже поздняя ночь. А нам необходимо поболтать о наших делах с герром Гутенбергом.
Он подтолкнул меня и Петера к дверям. Я взглянул на учителя, но тот внимательно разглядывал свои пальцы через увеличительное стекло, которое все еще держал в руке. Я чувствовал: ему тоже не слишком по душе внезапное появление человека по имени Фуст.
— Итак, дорогой друг, — уже выходя за дверь, снова услышал я его неприятный голос, — вот о чем я хотел тебе…
Ветер уже намел много снега к стенке дома, к входной двери, и сани, стоявшие возле нее, порядком завалило. Крыши соседних домов, ограды, оконные ставни тоже были сплошь залеплены снегом.
Я начал вынимать из саней затвердевшие от мороза одеяла, раздумывая над тем, долго ли собираются оставаться у нас в доме непрошеные гости — судя по всему, довольно долго, — когда Петер прервал мои размышления раздраженным возгласом:
— Да не это бери, а вот… Видишь?
Он скинул покрывало с какой-то коробки… Нет, это был, скорее, огромный сундук. Его крышка, казалось, вобрала всю темноту ночи, и даже снег, падавший на нее, сразу становился черным. А еще от него исходил холод, и мне захотелось побыстрее вернуться в дом, к теплому очагу.
Петер хотел того же, потому что так же нетерпеливо проговорил:
— Ну, чего стоишь? Поднимай с того конца, только, смотри, не урони!
Я взялся за металлическую ручку и понял, как тяжел этот сундук — мне почти не под силу. К счастью, Петер сравнительно легко приподнял свою сторону, что помогло и мне справиться со своей, и мы быстро втащили ледяной сундучище в дом.
Когда мы ползли по лестнице, лучи света, падавшие из открытой двери мастерской, помогли мне разглядеть, что с боков сундука на нас глядят рожи страшилищ, каких, наверное, можно увидеть только в аду. Глаза у них горели жутким огнем, клыки торчали изо рта, а щеки были надуты — будто сейчас раздастся жуткий оглушающий смех. А в тот момент, когда мы уже волокли сундук по полу мастерской, я заметил двух свернувшихся клубком змей. Они были прямо как живые, их головы с раздвоенными высунутыми языками клонились друг к другу. Петер смотрел на них со злостью, а меня они прямо заворожили. Притягивали и пугали…
— На твоем месте я бы не трогал их, — вдруг произнес хозяин Петера, обращаясь ко мне. — Могут укусить.
Я отдернул руку, и в самом деле потянувшуюся к ним. Что-то в его голосе заставило меня почти поверить: может, они, правда, ядовитые?
Фуст пытливо глядел на меня своими острыми глазами. Потом перевел взгляд на моего хозяина, молчаливо сидевшего у очага, в пламя которого он вглядывался так внимательно, словно искал там ответа на свои мысли. И выглядел при этом каким-то постаревшим.
— Ну, Гутенберг, — обратился к нему гость, — что скажешь?..
Хозяин ответил не сразу.
А я обратил внимание, что на столе рядом с увеличительными стеклами и металлическими литерами лежит груда монет, золотых и серебряных — такого количества гульденов сразу я никогда не видел.
— Думаю, — начал медленно говорить мой хозяин, — что ответ придется отложить по крайней мере до утра.
— Чепуха! Ты не можешь отказаться!
— Но то, что ты предлагаешь, это ведь…
Гутенберг умолк, подбирая нужное слово.
— Это прекрасная возможность, — подсказал собеседник.
— Полный абсурд, — возразил мой хозяин.
Фуст презрительно сплюнул на пол.
— Иоганн, ты сам не знаешь, что говоришь! С твоей машиной… и с моей ловкостью и сноровкой мы… мы добьемся всего, чего пожелаем! Станем самыми богатыми и самыми… влиятельными. Ты хоть понимаешь это, черт возьми?
— Да, но какой ценой? — утомленно, словно далеко не в первый раз, возразил ему хозяин, потирая лицо рукой и размазывая по нему следы от чернил. — И о каком влиянии ты говоришь? Боюсь, я не хочу такого.
— И это все я слышу от тебя, Гутенберг? Где же те дерзкие желания и мечты, что сжигали не так давно твою душу?.. Ответь мне!
Фуст окинул взглядом комнату: печатный пресс посреди нее, окруженный множеством скамеечек и низких запачканных чернилами столиков, которые были завалены литерами, металлическими рамками, чернильными пузырьками, листами и рулонами бумаги.
— Где они, мои мечты, ты спрашиваешь, Фуст? — не глядя на него, повторил задумчиво Гутенберг. — Наверное, я пережил их и оставил в прошлом.
— Бред! Я ведь вижу, ты сейчас занят новой работой. Разве нет? — Он одобрительно похлопал рукой по одному из рычагов печатного станка, словно выражая ему свою благодарность. — Что на этот раз? Альманах? Учебник? Свидетельство об отпущении грехов?
Герр Гутенберг поднял голову.
— Нет, Иоганн. Я хочу напечатать Библию. Большое, полное и потому, надеюсь, выгодное издание.
Фуст вскочил с места, приблизился к моему хозяину, опустил ему на плечо унизанную драгоценностями руку.
— Тогда позволь мне подбросить еще, как говорится, дровишек в костер! Еще восемьсот гульденов на осуществление столь великого дела — для города, для всей Священной империи![1] Подумай, что это сулит! Богатство, славу! Звание почетного горожанина! Память в веках!
— Ну и какие у тебя условия? — спросил мой хозяин, глядя прямо в лицо гостя.
Я начал уже понимать, что тот одержал победу. Хотя, в чем она выражалась, знать не знал. Просто лицо у герра Гутенберга было как у застигнутого врасплох ребенка.
— Условия? — переспросил Фуст, довольно потирая руки. — Я хочу иметь право интересоваться всеми твоими… нашими… делами, а также использовать твое оборудование, когда и где будет необходимо.
При последних словах его взгляд остановился на мне, словно я тоже относился к этому оборудованию, и холодок пробежал у меня по спине. Я поежился.
— А что у тебя здесь, Фуст?
С тем же почти детским выражением лица мой хозяин ткнул пальцем в сундук, с крышки которого на меня пялились страшные, презрительные и насмешливые рожи, а капельки растаявшего снега кроваво краснели на змеиных в отблесках пламени очага.
— В этом сундучке, — небрежно ответил Фуст, — всего-навсего особого сорта бумага, изготовленная по моему собственному рецепту… В мое отсутствие за ней приглядит Петер, — добавил он, а мы с Петером обменялись взглядами, и этот парень начинал мне нравиться.
— Петер, если ты покажешь этому немтырю, что надо делать, — опять заговорил Фуст, — он будет помогать тебе, если потребуется.
Судя по тому, как он скривил губы, предложение тоже не вызвало восторга у Петера, и я понял, что он рассчитывает на несколько иную роль при своем хозяине, а вовсе не на должность слуги для всех.
— Итак, Гутенберг, что ты мне ответишь? — Тон, каким это было сказано, давал понять, что время размышлений окончено: пора решать.
Мой учитель посмотрел на кучу монет, разбросанных по столу, на меня, снова на деньги и нерешительно, с опаской кивнул.
