Юрий Томин - А, Б, В, Г, Д и другие…
Борис закинул весла на плот.
— Давай влезать одновременно, — сказал он Мартышке. — По счету три. Раз…
Борис и Мартышка с противоположных бортов, дрыгая ногами, втянули на плот по половинке туловища. Веник заскулил. Он не то чтобы твердо решил, что его бросают: это было бы стопроцентным предательством в таком положении, — он просто напоминал, что есть на свете такая собака Веник, которой не хотелось бы оставаться одной среди такого обширного и такого мокрого пространства.
Мартышка помогла Венику взобраться на бревна. Он тут же отряхнулся. Когда Веник вытряхивал последнюю мелкую водяную пыль, около него возникло радужное облако. Лжедмитриевна получила свою порцию душа. Ее это не огорчило, а Бориса не порадовало, что непременно произошло бы в другой обстановке: сейчас было не до мелкой мести.
Подплывшие ребята окружили плот, ухватились за него.
— Вы что тут кувыркаетесь? — спросил Стасик.
— Рюкзак упал, — сообщила Мартышка.
— Какой?
— С продуктами.
— Поймали?
Вопрос был излишним: все видели, что на плоту оставался только один рюкзак. Однако для подобного разбирательства место было не совсем подходящим. Плот продолжало сносить. Борис и Мартышка начали понемногу синеть, кожа их покрывалась пупырышками. И только Лжедмитриевна сидела неподвижно. Правда, на ребят она не смотрела, и можно было подумать, что она тоже переживает.
— Гребите, — сказал Стасик, — мы вас будем подталкивать.
Прежде чем Мартышка взяла весло, его неожиданно перехватила Лжедмитриевна. Совесть ее, что ли, заела или что-то другое — Борис не понял. Но, как и обычно, ничего хорошего из этого не получилось. Лжедмитриевна гребла, а неподвижная Мартышка мерзла все больше.
— Возьми весло, — сквозь зубы сказал Борис, увидев, как Мартышка потирает озябшие руки.
— Елена Дмитриевна, давайте я погребу, — попросила Мартышка.
— Замерзла?
— Ага.
— Накинь на себя что-нибудь?
Эта неожиданная заботливость возмутила Бориса.
— Я тебе говорю: возьми весло! — заорал он. Взрыв этот относился не к Мартышке, но она не поняла.
— Не кричи, — сказала она. — Ты еще молод на меня кричать.
Мартышка была старше Бориса примерно на полгода. Откуда она об этом знала — одному богу известно. Наверное, просто знала, и все. В другое время он бы возмутился. Он и сейчас слегка возмутился, но очень вяло. Все-таки Мартышка брякнулась с плота не зачем-нибудь, а для его же спасения. Конечно, спасти она никого не могла, но ведь хотела…
— Я не на тебя кричу, — пояснил Борис.
Мартышка снова не поняла. Обычно девочки гораздо лучше чувствуют психологические зигзаги. Мартышка не была исключением. Но в данную минуту ее интуиция находилась в замороженном состоянии.
— А на кого? — спросила она.
Вопрос остался без ответа. Лжедмитриевна внимательно взглянула на Бориса и передала Мартышке весло.
— Вы чего там ругаетесь? — спросили из воды. — Гребите сильней, мы замерзли.
— Плывите на берег, мы догребем, — посоветовал Борис.
— Точно?
— Точно.
Ребята отпустили плот и поплыли к берегу.
Тем временем Алексей Палыч нервно расхаживал вдоль кромки воды, то снимая, то надевая очки. Он постоянно справлялся у Шурика.
— Что там сейчас?
— Доплыли.
— А сейчас?
— Мартышка и ваш дружок залезли на плот.
— А сейчас?
— Плывут сюда.
— Никак не пойму: что там могло случиться?
— А ничего не случилось, раз не кричат. Может, просто решили искупаться на середине.
— Это по меньшей мере странно, — сказал Алексей Палыч.
— А вы-то что волнуетесь? Не вам отвечать.
— Странно ты рассуждаешь. За поход я не отвечаю, но есть еще такое понятие, как человеческая ответственность. Разве не ясно?
— Все ясно. Только не стоит из-за ерунды шум поднимать.
Что-то в ответах Шурика не нравилось Алексею Палычу. Повинуясь нечетким еще своим мыслям, он неожиданно спросил:
— А почему ты не поплыл?
— Надо кому-то на берегу остаться… А почему вы не поплыли?
— Я об этом жалею.
— Ну вот видите…
— Что я вижу?
— Что тоже не поплыли, — сказал Шурик. — Давайте костер разведем побольше. Сейчас приплывут — жрать захотят со страшной силой.
Последняя реплика не прошла мимо ушей Валентины, сидевшей подле костра.
— Скажи лучше, что сам хочешь.
— Ну и хочу. Ну и что? Нельзя?
— Не заработал еще.
— Не меньше тебя несу, — сказал Шурик. — Не больше тебя ем. Возражения есть?
— Хватит вам ссориться, — попросил Алексей Палыч.
— А мы и не ссоримся, — сказал Шурик. — Вполне нормальный разговор. Когда начнем ссориться, вы сразу поймете. Я вот, например, имею на вас зуб за кеды, но молчу: такой уговор — в походе ничего не выяснять.
— Мне кажется, что ты уже выясняешь? — сказал Алексей Палыч, стараясь придать своим словам форму деликатного вопроса. Он даже предоставил Шурику возможность для почетного отступления. — Или мне показалось?
Шурик возможностью воспользовался.
— Показалось. Все это — семечки.
Но Алексей Палыч, не чувствуя себя виноватым, все же понял, что Шурик не из тех, кто легко прощает обиды — как реальные, так и выдуманные.
Когда плот пристал к берегу, ребята собрались у костра. В суматохе тяжесть потери оценили не сразу, но постепенно до всех дошло, что это означает конец похода.
— Как это получилось? — спросил Стасик.
— Я не видел. Услышал, как плеснуло… только тогда…
— А ты?
— И я не видела, — сказала Марина. — Видела, как Боря нырнул. Я думала, он свалился.
— Может, плот сильно наклонили?
— Не наклоняли. Плыли спокойно. Мы ничего… Мы не виноваты.
— Но ведь кто-то виноват? — заявил Шурик. — Так не бывает, чтобы никто не виноват.
— Мы гребли… — сказал Борис и кивнул в сторону Лжедмитриевны. — Она сидела… Она все видела.
Лжедмитриевна молчала, и на сей раз молчание ее было непонятно всей группе.
— Самый ценный рюкзак, — сказал Стасик. — Пускай бы любой другой. Я, конечно, тоже виноват. Но и вы могли сообразить — привязать!
— Любой другой сразу бы не утонул, — сказал Шурик. — А в этот, как нарочно, все банки напихали.
«А он нечаянно попал в точку, — подумал Алексей Палыч. — Не „как нарочно“, а просто нарочно… Она сама уложила… А ведь по логике, при переправе самое ценное надо разделить, а не складывать в одно место».
Алексей Палыч понимал, что Лжедмитриевне придется прекратить поход и, значит, его цель будет достигнута. Но нельзя сказать, что он очень радовался в эту минуту. Он видел расстроенные лица ребят, их растерянность. Ребят было жалко. Алексей Палыч слегка раздваивался. Если бы была такая возможность, он сам сейчас нырнул бы за рюкзаком. Это лишний раз доказывает, что Алексей Палыч не был человеком железной воли, не умел идти к цели по прямой, что вообще-то не так и плохо, ибо люди, идущие к цели прямолинейно, не всегда смотрят, кто попадается им под ноги.
Ребята не решались обвинить Лжедмитриевну вслух. Они молчали. Молчание затягивалось, и становилось ясно, что на сей раз одним словом ей не отделаться.
Шурик продолжал затягивать петлю.
— Кто укладывал рюкзак на плот?
— Елена Дмитриевна, — сказала Марина.
Алексей Палыч, видевший уже на горизонте станцию, электричку и благополучное возвращение в Город, попытался смягчить обстановку.
— По-моему, — сказал он, — в данной ситуации это не имеет особого значения. Произошел несчастный случай. Нужно искать выход.
Ему никто не ответил. Молчание становилось уже совершенно невыносимым, оно грохотало в ушах сильней барабанов.
Лжедмитриевна подняла голову и сказала:
— Рюкзак задела я. Привязать просто не догадалась: я никогда раньше не плавала на плотах.
Алексей Палыч подумал, что все сказанное было правдой на сто процентов, если не считать слова «задела». Задеть и столкнуть — понятия разные.
Как ни странно, признание Лжедмитриевны вызвало некоторое облегчение. Возможно, никому из ребят не хотелось произносить слова, которые напрашивались сами собой.
— Что делать дальше, будем решать коллективно, — сказала Лжедмитриевна.
— Сейчас бы хорошо коллективно поесть, — сказал Шурик.
— Хорошо, — сказала Лжедмитриевна, — давайте обыщем рюкзаки — у кого что осталось.
Ребята, словно обрадовавшись, что закончился этот тягостный разговор, бросились потрошить рюкзаки. Добыча оказалась невелика:
полбуханки черствого хлеба,
восемь печенин,
семь конфет «Старт»,
банка сгущенки,
начатая пачка чая,
лавровый лист и перец, взятые Геной для ухи.
Каждую вещь перетрясли несколько раз и набрали еще две пригоршни крупы пополам с мусором. Алексей Палыч и Борис, разумеется, ничего не могли внести, кроме идей.
