Кейт Коннолли - Чудовище
— Нравится? — спрашивает он с застенчивым, нерешительным видом. Я с удивлением замечаю, что щеки у него едва ли не краснее моих, и сама вспыхиваю.
Я вдыхаю разлитый в прохладном ночном воздухе запах роз. Как он прекрасен!
— Очень нравится, — говорю я.
Он садится и похлопывает по одеялу рядом с собой:
— Садись. Хочешь есть?
Я так нервничала перед встречей, что съела совсем немного рагу, что приготовил на ужин отец. Сыр и колбаски пахнут просто божественно. Я сажусь, поджав ноги под юбку, к хвосту, и слежу, чтобы плащ не распахнулся. Если распахнется… думать не хочу, что тогда будет.
Рен вручает мне ломоть сыра, а второй ломоть берет себе.
— Где ты жила прежде, чем приехала в Брайр? — спрашивает Рен.
Я давлюсь сыром. Как-то я не подготовилась к этому вопросу.
— Э-э… в лесу.
Я не могу сказать, что на самом деле жила в Брайре. Признаться в этом означает открыть слишком многое и вдобавок вызвать лавину ненужных вопросов.
Рен смеется.
— В лесу, а где именно?
— Не знаю точно. Ну, не здесь. Мы только недавно здесь поселились, тоже в лесу.
— Переехали из леса в лес? — Он поднимает брови.
— Ну, что-то в этом роде, — говорю я и выдавливаю улыбку. Рен сидит так близко, что, когда он говорит, его дыхание касается моего лица, и каждый нерв моего тела звенит в ответ. Я борюсь с желанием еще раз взять его за руку. Быть здесь, с ним так просто. Нет, надо думать об отце и о моем деле.
И все-таки я никуда не ухожу и остаюсь сидеть на одеяле рядом с Реном.
— А ты с детства живешь в Брайре? — спрашиваю я, чтобы сменить тему.
— Да, мы с родителями живем на краю города. Мой отец — королевский мажордом, а я — паж. — Он придвигается ближе. — Так что я знаю все ходы и выходы во дворце.
— А почему здесь никого нет? Вдруг король и королева рассердятся, что мы влезли в сад?
Рен качает головой.
— Послушай, Ким, тебе можно доверить тайну? Большую тайну?
— Конечно, — говорю я.
— Наш город попал под заклятие колдуна.
— Колдуна? — Я уже достаточно хорошо разобралась в происходящем и понимаю, что надо изобразить удивление, хоть Рен, судя по лицу, этого и не ожидает.
Он прикусывает губу.
— Ну, то есть это не значит, конечно, что тебе надо поскорее отсюда бежать. Он не то чтобы сильно нам мешает жить.
Чтобы не задохнуться от возмущения, я сжимаю пальцы так, что ногти впиваются в ладонь. Я-то знаю, как сильно колдун мешает жить горожанам. Правда, приятно сознавать, что Рен не хочет меня слишком сильно пугать.
Жаль, я не могу рассказать ему, что уже и так делаю все возможное, чтобы справиться с колдуном. Нет, надо молчать. Как бы я ни доверяла этому мальчику, отца я не выдам.
— Это, наверное, очень сильный колдун, да?
Рен хмыкает.
— Помнишь то гигантское растение?
Я киваю.
— Это его рук дело. Мы не знаем, как колдун пробрался в Брайр, но семена посадил именно он, втайне от всех. Я это точно знаю. — Он наклоняется ко мне и понижает голос: — Во дворце больше никто не живет, ну, после того, как лоза съела слугу. Совет решил, что король должен перебраться в тайное убежище. Они боятся, как бы колдун не добрался до него и там. Ползучая лоза — это еще не самое худшее.
Рен сжимает кулаки. Он расстроен, и мне это не нравится. Я осторожно кладу ладонь ему на руку. Рука у него сквозь ткань рубашки теплая и мягкая. Он смотрит на меня и улыбается. Мне в моем плаще вдруг становится жарко.
— А что делают королевские пажи? Интересная это служба? — спрашиваю я, хоть и не очень представляю себе, кто такие пажи.
Рен отламывает корочку хлеба и кидает в рот.
— Пажом быть хорошо. Король у нас добрый. Мне повезло. Короли всякие бывают, — говорит он. — А когда дворец опустел, а король спрятался, жить стало еще… скажем так, интереснее, чем раньше.
— Почему?
— Ну, во-первых, когда я только начинал служить при дворе, никому не запрещали гулять хоть всю ночь. — Рен вытягивает ноги и откидывается назад, опираясь на локти. — А теперь после заката ходить нельзя, но мне вышло особое разрешение. — Он улыбается.
— А почему после заката нельзя выходить? — Я знаю ответ, но девочка, которая только недавно приехала в Брайр, — а я ведь ею и притворяюсь — наверняка спросила бы. Кроме того, мне очень хочется знать, как все происходящее выглядит со стороны Рена. Интересно, а я-прежняя — она участвовала в истории?
Лицо Рена мрачнеет, и я жалею о сказанном.
— Колдун крадет и убивает девочек, но сначала насылает на них проклятие болезни. Зачем — не знаю. Это просто… бессмысленно как-то. — Он откидывается на спину и закрывает глаза. — Ночью проклятия становятся сильнее, и заразиться легче. Совсем остановить заразу не удается, но благодаря запрету она расползается медленнее. Но все равно расползается.
Меня просто распирает от желания рассказать, что это я спасаю больных девочек, и останавливает меня только одно. Придется ведь объяснять, как именно я это делаю.
А тогда придется рассказать и о том, кто я такая. Что меня тоже когда-то убил колдун. Я представить себе не могу, как воспримет это Рен, а уж когда узнает, что я отчасти животное… С Бату крылья и хвост меня скорее роднят, но вот с Реном — вряд ли.
— Ох, извини. Ты… ты знал кого-то из этих девочек?
Он кивает, но больше ничего не говорит.
Я решаюсь за какое-то мгновение, но растягивается оно на целую вечность. Грудь Рена мерно поднимается и опускается при дыхании. Прядь каштановых волос упала на лоб и закрыла собой один глаз. Мне нельзя желать быть рядом с Реном. Нельзя хотеть узнать его поближе.
Но я хочу.
Я ложусь рядом и кладу свою руку на его. Кожа у него прохладная, но он этого, похоже, не замечает.
С неба на нас смотрят, переливаясь, сотни звезд. Интересно, что они оттуда, сверху видят? Здорово, наверное, видеть все-все на свете. Может быть, если бы я смотрела оттуда, то увидела бы колдуна, остановила бы его, спасла девочек, которым еще только предстоит заболеть. Я положила бы конец мучениям города. Мучениям Рена.
— Когда я был маленьким, — говорит Рен, — у меня умер дедушка. Мама сказала, что его душа превратилась в звезду и вечно будет смотреть на нас с небес. Мне нравится думать, что те девочки тоже стали звездами.
— И мне.
А если бы отец меня не оживил, я бы стала звездой? Я сжимаю руку Рена, он поворачивает голову и смотрит на меня. Задохнувшись, я снова перевожу взгляд на небо.
— А мою маму убили. Это тоже было так бессмысленно.
Теперь уже он сжимает мою руку.
Глаза наполняются теплой влагой. Я быстро моргаю. Только теперь до меня дошла вся правда сказанного. У меня остался только отец. И дракон, который зовет меня сестрой. А братья и сестры Бату — они тоже стали звездами? Дракон горюет так же, как Рен, я чувствую это по его странной манере говорить. А я буду звездой? Когда-нибудь потом — буду?
Не в силах ответить на свои вопросы, не решаясь произнести их вслух, я цепляюсь за руку Рена. Он сильно встревожен, это видно с первого взгляда.
Он ничем мне не поможет. Он знает обо мне гораздо меньше, чем я сама. Но после этой ночи, после того, как мы вместе смотрели в звездное небо, у меня появилось нечто новое.
Новые воспоминания.
Пусть я потеряла маму, пусть утратила память той девочки, которой была когда-то, — но теперь со мной всегда пребудут звезды.
День тридцать шестой
С утра идет ливень, поэтому отец остался дома, но меня так и подмывает перемахнуть через проклятую изгородь и сбежать. Из башни виден туман, окутывающий верхушки деревьев. Пробивающиеся сквозь него лучи солнца наполняют лес дрожащим светом.
Хочется одного — найти солнечный уголок, забраться туда с книжкой, а под ногами пусть клубится туман.
Но отцу не нравится, когда я бездельничаю. Я лечу вниз, и в голове моей складывается план. Как только мои ноги касаются земли, откуда-то появляется Пиппа. Она делает вид, что хочет меня укусить, а потом бежит следом за мной в башню.
Впрочем, в отцовскую лабораторию я вхожу без нее. Пиппа никогда туда не заходит — это единственное, чему отец ее все-таки обучил. Она садится на пороге и поскуливает, глядя, как я спускаюсь по ступеням вниз. Я машу ей рукой.
Отец возится в углу, делает что-то с одним из холодильных ящиков. Заслышав мои шаги, он захлопывает ящик и оборачивается, но я все-таки успеваю увидеть, что внутри. Что-то вроде детской руки, хотя, конечно, никаких рук там быть не может.
— Ким, — говорит он, — милая, что привело тебя сюда?
Он делает шаг прочь от ящика. В руке у него козья нога. Она предназначается курице, которая лежит на столе в центре комнаты. Я хмурюсь. Ну точно, показалось.
Отец вытирает руки о какую-то тряпку и смотрит выжидающе.
— Папа, можно на ужин приготовить рыбу?
Он усмехается и поворачивается к одноногой покуда курице.