Роберт Хайнлайн - Будет скафандр – будут и путешествия
Будь я один, я поддался бы ей и умер. Но Крошке приходилось много хуже моего. А если она может выдержать, то я просто обязан.
Я задумался над тем, как же можно так затеряться совсем поблизости от жилища людей, и как коварным монстрам удалось спрятать свою базу всего лишь в сорока милях от станции Томба. Что ж, времени на размышления выдалось предостаточно, и я мог все сообразить, особенно, наблюдая окружавший меня лунный ландшафт.
По сравнению с Луной Арктика – это перенаселенный район. Площадь Луны равна примерно площади Азии, а людей на ней живет меньше, чем в Сентервилле. Целый век может пройти, прежде чем кто-нибудь исследует равнину, где обосновался Черволицый. Даже если он не прибегнет к камуфляжу, никто ничего не заметит с борта пролетающего над его базой ракетного корабля.
Человек в скафандре в ту сторону никогда не пойдет, человек в краулере может найти базу, лишь случайно наткнувшись на нее, да и то, если только пройдет по тропе, которой мы идем, и начнет кружить по равнине.
Картографический спутник Луны может десять раз снимать и переснимать эту зону, но заметит ли техник в Лондоне небольшое различие на двух снимках? Может быть, но…
Годы спустя, кто-нибудь и проверит – если, конечно, не найдется более срочных дел, связанных с базой в районе, где все ново, все необычно и все срочно.
Что же до показаний радаров, то необъясненные и нерасшифрованные показания ведут отсчет со времени, когда меня еще на свете не было.
Черволицый мог сидеть здесь, не дальше от станции Томба, чем Даллас от форта Уорта, и ни о чем не беспокоиться, устроившись уютно, как змея под домом. Слишком много на Луне квадратных миль и слишком мало людей.
Невероятно много квадратных миль… А весь наш мир составляли нерушимые яркие скалы, мрачные тени и черное небо; и бесконечные шаги.
Но постепенно спуски стали все чаще сменять подъемы, и, наконец, усталые и измученные, мы пришли к повороту, с которого открывался вид на раскаленную, залитую ярким светом, равнину. Далеко-далеко от нас лежала цепь гор, даже с высоты тысячи футов, на которой мы находились, казалось, что они лежат за горизонтом.
Я глядел на равнину и чувствовал себя слишком вымотанным, чтобы ощутить радость, затем взглянул на Землю и попытался определить, в какой стороне от нас запад.
Крошка прислонилась ко мне шлемом.
– Вон она, Кип.
– Где?
Она показала направление, и я заметил отблески на серебристом куполе.
Материня шевельнулась у меня на спине.
– Что это, дети?
– Станция Томба, Материня.
Ее ответом было музыкальное заверение в том, что мы хорошие дети, и что она никогда не испытывала никаких сомнений в том, что мы справимся с делом. До станции оставалось, должно быть, миль десять. Трудно определить расстояние точно, не имея ориентиров сравнения; да еще этот странный горизонт… Я даже не мог понять, как велик его купол.
– Что, Крошка, может рискнем воспользоваться радио?
Она обернулась и посмотрела назад. Я сделал то же самое. Вроде бы мы были настолько одиноки в мире, насколько возможно.
– Давай попробуем.
– На каких частотах?
– На тех же, что и раньше. Космический диапазон.
Я попробовал:
– Станция Томба, ответьте. Станция Томба, вы слышите меня?
Затем начала вызывать Крошка. Я искал ответ по всему диапазону частот своей рации.
Абсолютно безуспешно.
Я переключился на антенну-рожок, ориентируя ее по блеску купола. Никакого ответа.
– Мы напрасно теряем время, Крошка. Пошли.
Она медленно отвернулась в сторону. Я физически почувствовал ее разочарование – сам весь дрожал от нетерпения. Догнав ее, я прислонился к ней шлемом:
– Не расстраивайся. Крошка! Не могут же они слушать весь день, ожидая нашего вызова. Теперь, когда мы видим станцию, мы уж точно дойдем.
– Я знаю, – ответила она хмуро.
Начав спуск, мы потеряли станцию из вида – не только из-за путаных поворотов, но и из-за того, что она ушла за горизонт. Я продолжал вызывать ее, потом потерял всякую надежду и выключил радио, чтобы спасти дыхание и батареи.
Мы уже прошли вниз половину внешнего склона, как вдруг Крошка замедлила шаг, остановилась, села и замерла.
Я бросился к ней.
– Что с тобой?
– Кип, – сказала она слабо, – приведи, пожалуйста, кого-нибудь. А я подожду здесь. Пожалуйста, я прошу тебя. Ты ведь знаешь теперь дорогу, а Кип?
– Крошка! – сказал я резко. – Вставай, живо! Ты должна идти!
– Я н-не м-м-огу! – Она начала плакать. – Я так хочу пить… и мои ноги…
Она потеряла сознание.
– Крошка! – я тряс ее за плечо. – Ты не можешь, не смеешь сдаться сейчас! Материня, да скажите же ей!
Ля, си
до, ре
ми, ре
до, соль.
Ее веки задрожали.
– Продолжайте, продолжайте, Материня! – Я перевернул Крошку на спину и занялся делом. Удушье охватывает человека быстрее быстрого. Мне не требовалось смотреть на ее индикатор цвета крови, чтобы знать, что он показывает «опасность», все было ясно по манометрам ее баллонов. Баллоны с кислородом были пусты, резервуар со смесью кислорода и гелия практически почти тоже. Я закрыл ее выхлопные клапаны, перекрыл клапан на подбородке наружным клапаном и впустил ей в скафандр все, что оставалось в резервуаре со смесью. Когда скафандр стал раздуваться, я перекрыл поток воздуха и чуть-чуть приоткрыл один из выхлопных клапанов. И только после этого я закрыл стопорные клапаны и снял пустой баллон.
И здесь на моем пути стала нелепая до идиотизма преграда.
Крошка слишком хорошо навьючила меня; я не мог дотянуться до узла. Я нащупывал его левой рукой, но не мог достать его правой; мешал баллон на груди, а одной рукой я распутать его не мог.
Я заставил себя прекратить панику. Нож! Ну, разумеется, мой нож! Старый скаутский нож с петлей на ручке, чтобы привешивать к поясу; на поясе он сейчас и висел. Но зажимы на поясе Оскара были слишком велики для него, пришлось их сжимать. Я крутил его и крутил, пока петля не сломалась.
А потом я никак не мог открыть маленькое лезвие. На перчатках скафандра ногтей ведь нет.
– Брось бегать по замкнутому кругу, Кип, – сказал я себе. – Ничего трудного здесь нет. Все, что ты должен сделать – это открыть нож, а ты должен… потому что иначе Крошка задохнется.
Я оглянулся, ища подходящий обломок камня, или все, что угодно, что сошло бы за ноготь. Потом проверил свой пояс.
Выручил меня геологический молоток. Зубец на его головке был достаточно остр, чтобы зацепить лезвие. Я перерезал веревку.
Я все еще пребывал в тупике.
Мне было необходимо достать баллон за своей спиной. Когда я выбросил тот, пустой, и повесил себе на спину последний свежий баллон, я начал брать воздух из него и сохранил почти половину заряда во втором баллоне. Я хотел сохранить его на крайний случай и разделить с Крошкой.
И вот время пришло – у нее кончился воздух; у меня в одном баллоне – тоже, но я все еще располагал половинным зарядом в другом, да еще одной восьмой заряда (или меньше) в баллоне с чистым кислородом (лучшее, на что я мог рассчитывать, уравнивая давления). Я надеялся дать ей шок одной четвертой заряда кислородно-гелиевой смеси – она дольше продержится и будет иметь больший охлаждающий эффект.
Типичное прожектерство странствующего рыцаря, – подумал я; и даже двух секунд не потратил на то, чтобы от него отказаться. Но я никак не мог снять тот баллон со спины!
Может быть, это удалось бы мне, не переделай я заплечную снасть под свои нестандартные баллоны. Инструкция гласит: «Протяните руку за плечо, закройте стопорные клапаны баллона и шлема, отсоедините зажим…» На моем мешке не было зажимов, я заменил их лямками. Но я и сейчас не думаю, что человек, одетый в гермоскафандр, может сунуть руку за плечо и толково ею действовать. Сдается мне, что инструкцию писал кабинетный работник. Может, ему доводилось видеть, как кто-то делал это в благоприятных условиях. Может, он и сам это делал, но тогда он должен быть каким-то чудом-юдом, у которого оба плеча вывернуты. И я готов прозакладывать полный баллон кислорода, что монтажники на космической станции No 2 помогали друг другу управляться с баллонами, точно так же, как мы с Крошкой, либо заходили в шлюз и снимали скафандр.
Если только доживу, я все это изменю. Все, что нужно делать человеку в скафандре, должно быть предусмотрено так, чтобы ему не приходилось лезть за спину – все клапаны, зажимы и прочее должны располагаться спереди. Мы же устроены не так, как Черволицый с его тремя глазами и руками, гнущимися как угодно. Мы можем работать только глядя перед собой, а в космическом скафандре это справедливо втройне.
И обязательно нужно, просто необходимо оконце под подбородком, чтобы видеть, что делаешь! Многие вещи прекрасно выглядят на бумаге, но на практике!..
Однако я вовсе не тратил время на бесполезные стенания. У меня под руками была одна восьмая заряда кислорода, и я схватился за этот баллон.
