Михаил Валигура - Приключения Торпа и Турпа
— Тебе чего, дурило? — сердито поинтересовался Хамяк, оглянувшись.
— Ай! — испуганно воскликнул Сопер.
— Во, чокнутый! — удивился Хамяк, и обернулся к Торпу с Турпом, словно призывая их в свидетели чокнутости Сопера.
Торп и Турп смотрели на Хамяка остекленевшими глазами.
— Торп, — тихо сказал Турп, — ты никогда раньше не замечал в себе прорицательского дара?
— А вы чего уставились? — спросил тем временем недоумевающий и злой Хамяк. Что я вам…
Тут он опустил глаза и осекся. Его роскошный коричневый мех сполз до самого пояса, обнажив голый торс, на котором красовались несколько татуировок: «Не забуду папу-Хамяка», «Не забуду маму-Хамяка», а чуть ниже, помельче и другим почерком — «Не забуду Надюшу-Хамяка».
Несколько секунд лицо Хамяка напоминало каменное изваяние. Потом его исказила гримаса страшного гнева, а из пасти вырвался леденящий душу вопль: «УБЬЮ!»
Сопер почему-то сразу поверил Хамяку и пулей взвился в воздух.
— Все равно убью! — ревел Хамяк.
Однако летать он не умел, а у Сопера хватило ума не спускаться вниз до самого вечера, пока гнев Хамяка немного не остыл.
Хамяк принялся свирепо напяливать свой опавший мех обратно, но у него никак не получалось застегнуть проклятую кнопку на шее.
— Давай, помогу, — сказал услужливо Торп, чувствуя за собой вину.
— Чего?! — снова взревел Хамяк, и Торп испуганно сел на место.
Наконец, Хамяку удалось застегнуть кнопку и вернуть себе прежний пушистый вид. Показав напоследок убито порхающему над лодкой Соперу многообещающий кулак, он снова уселся на корму и принялся свирепо махать спицами, продолжая столь неудачно прерванное вязание.
Джон Кишо сидел на своем излюбленном месте на носу лодки. Ничего из происшедшего поэт не заметил, поскольку как раз в это время творил. Он только что закончил свой стих, но вид у него был не торжествующий, а скорее растерянный и смущенный. Дело в том, что события прошедшей ночи побудили Джона написать стихотворение, в котором должен был воспеваться героический поступок Турпа. Однако в результате у великого поэта вышло следующее:
Все будет прекрасно и хорошо,
Если следовать советам Джона Кишо.
На сей раз сам Джон Кишо чувствовал, что написал явно не то.
«Я готов даже допустить, — думал он, — что в чем-то, пожалуй, отошел от первоначального замысла. Возможно, мне следовало написать не «советам», а «заветам»? Ох, не знаю, не знаю. Кажется, подобное случается со мной впервые. Хотя, в целом, я всегда считал себя весьма и весьма недурным мастером героического жанра. Придется еще поработать».
Тут его размышления были прерваны голосом, который невозможно было спутать ни с каким другим:
— Приветствую другое моих отважных, к цели своей несущихся!
Все задрали головы вверх, однако призрака (а голос был, несомненно, его) не увидели.
— Ты что, старчило, надумал с нами в прятки играть? — рявкал все еще не успокоившийся Хамяк. — А ну, живо показывайся!
— Ау, дед! Где ты? — завопил баловник Турп. — Где ты, привиденье? Человек-невидимка, ку-ку!
Сверху раздался сдавленный кашель и крик:
— Сколько раз вам можно повторять: не привидение, а призрак! Черт бы вас забодал!
— Но-но, без хамства, — пригрозил Торп, — а то как дам по шее!
— Я тебя, молокососа, самого как тресну по уху! — продолжал горячиться призрак.
Однако, он хоть и заговорил по-человечески, но так и не показался.
— Тебе не кажется странным, Турп, — заметил Торп ехидно, — что когда это привидение бесится, оно начинает выражаться теми же словами, что и ты?
— Перестаньте, — вмешался Джон Кишо, — иначе мы не получим необходимых объяснений.
— Ты можешь втолковать нам, где ты находишься? — обратился он уже к призраку.
— Здесь я, — отвечал почти успокоенный (это чувствовалось по слогу) обходительностью Джона Кишо призрак, — подле сего крылатого змия.
Услышав это, перепуганный Сопер хотел было спикировать вниз, на «Полундер», но, увидев свирепую физиономию Хамяка на корме, предпочел остаться в соседстве с призраком.
— А почему же мы тебя не видим? — спросил Торп.
— На то причина есть, — отвечал окончательно пришедший в себя призрак. — Ибо мы, призраки, по природе своей таковы суть, что явственность наша читается не очертаниями при свете белом, но мерцанием во мраке всяческом.
— Ага, понятно, — сказал Турп. — А сейчас тебе, значит, хоть кол на голове теши, все равно не разглядишь.
— Туманна для меня суть большей части слов твоих, но в едином есть правота твоя: разглядеть меня ныне не вольно. Посему прощаюсь я с вами, а явлюсь вам с зарею вечернею. И вновь путеводимой нитью буду вам, ибо и сей путь мне ведом. Прощайте!
— Решительно, — сказал Джон Кишо после того, как призрак умолк, — решительно все пути ему ведомы. Ну-ну.
— И всюду он нам, видишь ли, путеводной нитью будет, — пробурчал Хамяк. — Не привидение, а летающий клубок шерсти.
И Хамяк снова принялся за вязание. Вязал он так яростно, что к вечеру закончил целых два пуловера.
— Вот, — сказал он мрачно, протягивая рукоделие Торпу и Турпу, — это вам.
— Нам? — хором удивились сыщики.
— Ну да. Не еноту же, — буркнул Хамяк. — Чтобы не замерзли под тентом, неженки городские.
— Спасибо, Хамяк, — сказали Торп и Турп, расчувствовавшись.
— Спасибо, спасибо, — передразнивал их Хамяк. — Из «спасибо» пуловер не свяжешь.
И он, все такой же мрачный, улегся на корму. Впрочем, гнев его почти прошел, и сердился он скорее по инерции, а бурчал по привычке.
Уставший от порхания над лодкой, Сопер решился, наконец, приземлиться на борт «Полундера». Хамяк лишь бросил на него угрюмый взгляд, словно говоря: «Ладно, сиди тут. Черт с тобой — я тебя после придушу». Сопер неловко улыбнулся этому красноречивому взгляду и уставился на воду. Вода, вторя небу, теряла розоватый оттенок заката и быстро темнела. Вскоре на ней появились первые, подрагивающие от ряби, звезды. Ольха и березы, росшие на левом берегу, постепенно уступали место соснам и елям. Начиналось царство бесчисленных заводей, притоков и ручьев. Паутинка превращалась в таинственную Хлябь-Паутину.
— Да это же целый лабиринт! — воскликнул Джон Кишо. — Честно говоря, я себе очень слабо представляю, куда нам плыть дальше.
— Пора бы появиться нашему уважаемому привидению, — заметил Торп. — Уже, вроде бы, стемнело.
— Путеводной нитью он, видите ли, будет, — пробурчал Хамяк. — Интересно бы узнать, где эта нить ошивается.
— Не доверяйся гласу гнева твоего, но доверься взору очей твоих. Я ошиваюсь над вами, — раздался голос призрака.
Все подняли глаза вверх, но никакого призрака не увидели.
— Что за чертовщина! — воскликнул Торп. — Ведь в темноте он должен быть виден!
— А это и не привидение вовсе, — подал голос Турп, очень довольный собою. — Это я вас разыграл.
— Вот здорово! — восторженно закричал Сопер. — Совсем-совсем, как привидение!
— Замолкни, ящурка, — грозно оборвал драконовы восторги Хамяк, а Джон Кишо добавил с укоризной:
— Что за дурацкие шутки, Турп! Сейчас, когда нервы у всех напряжены, когда мы не знаем, куда плыть, когда поднимается ветер и, кажется, начинает накрапывать дождь… …Точно, начинает, — подтвердил он, подставляя руку под большие редкие капли и кутаясь в плед. — Так вот, в такую минуту…
— Ветер поднимающийся задержал меня в пути, — раздался сверху голос призрака. На сей раз настоящего, в чем все поспешили убедиться, немедленно задрав головы вверх.
— Ибо мы, призраки, — продолжал тот, — внушению ветра подвержены и движением его несимы в силу сходности природы нашей. Но ныне здесь я, и готов перстом указующим быть вам.
— Ишь ты! Перстом указующим, — съязвил Хамяк. — А нитью путеводной что, слабо стало?
— Понятия сии тождественны суть, — важно пояснил призрак, — и толкование им есть таково: лететь мне впереди вас, ветром влекомым, вам же — вослед мне плыть.
— Ты только не очень-то влекись своим ветром, — заметил Турп, — а то мы еще заплывем тебе вослед к черту на кулички.
Но призрак его не слушал. Он, как и обещал, полетел впереди «Полундера», петляя от ветра.
С дождем призрак, очевидно, был различной природы, ибо тот проходил сквозь него, никак не влияя на траекторию его полета.
Ночь выдалась безлунной, и «Полундер» чуть ли не на ощупь продвигался по воде за мерцающим призраком. Тем временем ветер усилился, а дождь превратился в настоящий ливень. Торп и Турп натянули свои новые пуловеры и подняли над головами одеяло. Хамяк сидел и ворчал, почему-то злясь на призрака.
— Навязался на нашу голову, — бубнил он, — да еще за собой тянет. Порядочные покойники лежат себе в гробу и разлагаются тихо, а этот все рыщет, как хорек. Видать, при жизни вел себя по-свински, вот и не успокоится никак. Нежить полосатая!
