Вольфганг Хольбайн - Зеркальное время
— Я еду в ту же сторону, что и ты, — ухмыльнулся Рефельс, — не важно в какую.
Юлиан смирился. Он видел, что Рефельс не отцепится, и вовсе не был уверен, что хотел бы этого. Топать одному по этой зловещей площади ему было очень неприятно.
— Ну, хорошо, — согласился он наконец, давая понять, с какой неохотой делает это. — Но учтите, вы не услышите от меня ни слова.
— Само собой, — ухмыльнулся Рефельс. — Иногда то, что люди не говорят, бывает не менее интересно, чем то, что они скажут.
— Я не стану говорить ничего.
Улыбка Рефельса сделалась шире, и Юлиан еще раз задумался, не сможет ли Рефельс стать его союзником. Но потом представил, что будет с этим газетчиком, если рассказать ему всю правду, и отказался от своей надежды.
Они зашагали к автостоянке на краю ярмарочной площади. Подходя к своей проржавевшей колымаге, журналист указал на тролля:
— Славный зверь. Выиграл?
— Чего спрашивать, вы же, наверное, все это время наблюдали за мной?
— Ну, наблюдал, — подтвердил Рефельс, роясь в кармане в поисках ключей. — Ты ведь кого-то искал? Сперва около стеклянного лабиринта, потом у силомера и, наконец, среди этих уродцев. И что же, нашел?
Юлиан пропустил его вопрос мимо ушей.
— Тогда вам должно быть известно, откуда у меня этот тролль.
— К сожалению, неизвестно.
А Юлиан надеялся, что репортер поможет ему разрешить загадку исчезнувшей лотерейной будки.
— На какое-то время я потерял тебя из виду. А когда снова увидел, у тебя под мышкой был этот зверь. Потом ты его выкинул, только я удивляюсь почему.
Пока они садились в машину, Юлиан успел придумать убедительное объяснение. Но оно не понадобилось, потому что Франк и не ждал ответа. На сиденье лежала стопка свернутых газет. Юлиан хотел переложить их на заднее сиденье, но Рефельс остановил его:
— Это для тебя. Читай. Куда едем?
— К моему отцу, — ответил Юлиан. — Что читать?
— Сам увидишь.
Юлиан действительно сразу увидел. Имя и фотографий его отца мелькали во всех газетах, и — как и говорил Рефельс еще утром — всюду красовались портреты убитых горем родителей исчезнувшего мальчика.
Негодование Юлиана росло от газеты к газете. Каждая старалась переплюнуть остальные в душераздирающем описании истории, меньше всего согласуясь с правдой.
— Ну как, нравится? — с сарказмом спросил Рефельс. — А теперь прочти вот это. — Он вытащил из кармана еще одну газету, свернутую в трубочку, и протянул Юлиану.
Эта газета тоже повествовала о событиях вчерашнего вечера, но не так интригующе, как все остальные, и не в передовой статье, а в двух маленьких колонках на второй странице, стараясь, по крайней мере, быть объективной, хотя это ей не всегда удавалось. На взгляд Юлиана, и здесь было многовато вопросительных знаков, но его отец хотя бы не выводился здесь похитителем детей, убийцей и террористом. Вместо подписи под статьей стояли инициалы «Ф.Р.».
— Франк Рефельс, — подтвердил Рефельс— Это моя статья. Можешь себе представить, как клокотал мой шеф, когда увидел заголовки в других газетах. Я заварил такую кашу, которую мне придется расхлебывать еще целый год.
— И зачем ты показываешь это мне? — спросил Юлиан, вдруг автоматически перейдя на доверительное «ты». — Чтобы доказать мне, что ты честный журналист?
— Да, — ответил Рефельс
— Я не думаю, что это может что-нибудь изменить, — сказал Юлиан. При этих словах он сам себя почувствовал подловатым, но Рефельс, похоже, именно этого и ожидал, потому что не выразил ни малейшего разочарования.
— Я написал эту статью вовсе не для того, чтобы подольститься к тебе, — сказал он. — Можешь не обманываться на сей счет. Просто я верю тому, что написал.
— А я думал, журналисты только гоняются за сенсацией.
— И гоняемся, что ж, — невозмутимо подтвердил Франк. — Но в данном случае я считаю, что сенсация в том и состоит, что твой отец непричастен к этому делу. Кому-то было нужно его распять, и я хочу знать кому, а главное — для чего. И если это не сенсация, то я не понимаю, что же тогда сенсация! — Он взглянул на Юлиана в упор: — Вот и скажи мне: союзники мы или нет? Если я прав, то сообща мы сумеем помочь твоему отцу. А если нет... ну, тогда у тебя есть возможность направить меня по любому ложному следу, какой тебе понравится.
Юлиан некоторое время молчал, потом произнес:
— Ты бы мне все равно не поверил.
— Значит, ты все-таки что-то знаешь!
— Нет! Или да, конечно. Может быть.
— Так что же все-таки? Да, нет или может быть?
— Всего понемногу, — уклончиво ответил Юлиан, — Я знаю, это звучит странно, но если бы я тебе рассказал, это звучало бы еще более странно. Можешь мне поверить.
— Я привык к самым безумным историям, — сказал Франк.
— Но не к таким, — уверял Юлиан. — Знаешь что: давай я сперва поговорю с отцом, а потом уже решу окончательно. Я обещаю, что расскажу все тебе первому — если только будет что рассказать.
— Первому и единственному, — потребовал Франк. — Мне нужна эксклюзивная история.
— Первому и единственному, — согласился Юлиан.
— Вот это честное предложение, — сказал Франк.
Двадцать минут спустя они остановились около варьете. Юлиан потянулся за троллем на заднее сиденье, но потом представил, как глупо он будет выглядеть в варьете с этой раскисшей куклой в руках. Отцу и без того будет неприятно, что он притащил с собой репортера.
Темным длинным коридором они прошли в зрительный зал. На сцене был выставлен реквизит отца, относящийся к его главному номеру. В свете софитов Юлиан увидел не только отца, Гордона и директора варьете, но и обоих вчерашних полицейских и еще одного незнакомого человека в сером костюме. Возможно, это был адвокат, о котором вчера упоминал Гордон.
Отец, увидев репортера, растерялся, но ничего не сказал. Гордон же отреагировал более нервно.
— Что вам здесь нужно? — накинулся он на Рефельса. — Здесь неофициальная беседа. Пресса не допускается!
— Ладно, Мартин, — примирительно сказал Юлиан. — Он со мной.
Франк взглянул на него благодарным взглядом, хотя в этот момент ему вовсе не требовалось покровительство Юлиана. Он даже не попытался вступить с Гордоном в дебаты, а только пожал плечами и повернулся, чтобы уйти, — правда, окинув все происходящее быстрым, но очень внимательным взглядом, от которого не ускользнула ни одна подробность.
— Увидимся после, — сказал он Юлиану.
Гордон хмуро посмотрел ему вслед:
— Ну и наглый тип! Как ему удалось тебя уломать?
— Франк — нормальный парень! — резко ответил Юлиан.
— Франк? — удивился Гордон. — Вы уже на «ты»?
— Да. — Юлиан и сам немного удивлялся, что взял Рефельса под защиту. — Он не такой, как другие!
— Они все не такие, — пренебрежительно ответил Гордон. — Пока не разнюхают все, что им надо.
— А вы прислушайтесь к тому, что говорит мальчик, — вмешался старший из двух криминалистов. — Я знаю этого молодого человека. Он, может быть, не самый талантливый в городе репортер, но хоть, честный. Его сообщение в сегодняшней «Вечерней почте» было единственным объективным.
— А в вашей ситуации, — вмешался его младший коллега, — надо ценить сочувствующего в прессе.
— Господа, прошу вас! — взмолился седой господин, предположительно адвокат. — Давайте держаться ближе к делу!
— С удовольствием, — сказал старший полицейский с заметным холодком. — Вам известно, чего мы от вас ждем.
— Но мой клиент уже ответил на все ваши вопросы.
— Кроме одного. — Полицейский указал на зеркало: — Объясните нам, как эта штука функционирует.
— Но это невозможно! — сказал отец Юлиана. — Поймите же наконец, я не могу этого объяснить! Даже при всем желании!
— Или, может, это вообще не фокус? — добавил младший полицейский в шутку. — Может, вы чародей?
Он засмеялся, но тут же смолк, наткнувшись на ледяной взгляд адвоката.
Юлиан в ожидании поднялся на сцену и стал разглядывать атрибуты волшебства. То есть иллюзии. Что же касается зеркала... Может быть, полицейский со своим шутливым замечанием был гораздо ближе к истине, чем сам предполагал.
Отец никогда не объяснял этого фокуса, и теперь Юлиан знал почему. Однако отец никогда не разрешал самому Юлиану шагнуть сквозь зеркало, хотя чужие люди делали это из вечера в вечер. Юлиан впервые подумал, что за этим может скрываться нечто большее, чем страх отца, что кто-нибудь разгадает его великую тайну...
Юлиан видел этот номер бессчетное число раз и даже, случалось, ассистировал отцу. Знал он и большое зеркало, каждую его неровность. Оно было очень старое. Стекло помутнело, а если присмотреться, во многих местах виднелись тончайшие трещинки. Много лет назад зеркало разбили. Отец потратил целое состояние, чтобы его снова собрали из тысячи тысяч осколков. Фирма, которая выполняла этот заказ, поистине сотворила чудо. Только при самом пристальном взгляде можно было заметить, что зеркало сделано не из цельного куска, а из множества кусочков разной формы и размеров. И только в одном месте они сработали не безукоризненно: в нижнем правом углу один осколок серповидной формы выступал на какую-то долю миллиметра, будто стекло было чуть толще.
