Владислав Крапивин - Сказки о рыбаках и рыбках
— Но зачем?!
— Да очень просто. Положен карантин. По крайней мере две недели. Активность пришельцев наблюдалась последний раз дней десять-одиннадцать назад. Вот с этими тремя днями две недели и набегут…
— А почему срочно увозят остальных? Жили, жили и вдруг…
— Так надо.
— А я-то здесь при чем?
— Кто-то должен остаться с детьми… А кто? Бестолковые девочки-воспитательницы? Пьяница физрук? Или эта кликуша директорша?.. Или, может быть, беспросветный идиот Фокин? Его нельзя подпускать к детям…
— Однако подпускали до сих пор!
— Кто же знал, что он такой подонок! С него еще спросят за ребятишек-то…
— Что я всегда ценил в Ведомстве, так это неистребимый гуманизм и любовь к детям…
Абов никак не среагировал на издевательский тон. Сказал устало:
— В общем-то все это мероприятие даже вовсе не дело Ведомства. Мы занимаемся им потому, что больше просто некому: кавардак и у медиков, и у просвещенцев, и в милиции. Везде сплошные митинги и предвыборные собрания. Хотите или нет, а наша “контора” в сложные времена остается самой деловой. Хотя и сама на грани расформирования…
— Ну и прислали бы сюда своего человека!
— А у нас нет такого человека, — искренне сказал Абов. — Чтобы с ребятишками умел общаться, и… как это… нетрадиционное мышление, и острый взгляд художника. И боевая закалка…
— Что значит “боевая закалка”? — взвинтился Валентин. — Саид-Хар, что ли, имеете в виду?
— Ну, хотя бы…
— Теперь я понимаю! Вы нарочно подсунули меня в списки для призыва! За отказ от работы!
— Да помилуйте! — честно возмутился Абов. — Какие списки! Нас самих подняли среди ночи! Эти психи из генштаба уговорили наше начальство “оказать содействие”! Были общий бардак и свинство…
— Ну ладно, — хмыкнул Валентин. — Допустим… А зачем, чтобы здесь остался с ребятами человек с “нетрадиционным мышлением и боевой подготовкой”?
— Я, собственно, имел в виду способность не теряться в необычной обстановке…
— А зачем, черт возьми?
— Вот тут-то самый гвоздь…
— Ну и давай его, этот гвоздь. — Валентин незаметно для себя перешел на “ты”.
— Даю… Думаешь, почему раньше срока сворачивают лагерь? Был какой-то сигнал из неизвестного источника, на экранах внутренней спецслужбы. О том, что будто бы в конце июля, в эти дни ожидается… ну, в общем, что-то такое. То ли показательный десант этих самых… на шарах которые, то ли кино они покажут про свою цивилизацию. Прямо в воздухе, стереофильм… Но покажут только тем, кто видел этих пришельцев раньше, и тем, кто был на месте посадки. Эти ребята, мол, уже заряжены особым полем и настроены на восприятие.
— Ты чего мне извилины-то склеиваешь? — устало разозлился Валентин. — Я тебе кто? Мальчик-фанат из лиги любителей фантастики? Или ты сам малость того… заряжен полем?
— Я так же сперва говорил шефу. Но оказалось, правда был сигнал, я видел запись: вспышки всякие, лицо размытое — маска также с глазищами и без носа — и голос писклявый, не земной… Ну и к тому же первый раз, что ли? А бельгийские треугольники? А полтергейст в Доме профсоюзов? А тарелки на Качаевском пляже? Нет, что ни говори, а ломится к нам в гости какой-то чужой мир…
— И этому миру вы подставляете десяток пацанят! Как подопытных кроликов!
— Но ты же знаешь: пришельцы никому не причиняют зла! К тому же ваше дело не соваться близко, а понаблюдать со стороны…
Валентин проговорил с расстановкой:
— А если я немедленно отправлюсь в город и в первой же редакции продиктую материал о вашем эксперименте над детьми? Что тогда? Упрячете по обвинению в вооруженном нападении на Мухобоя?
— Никуда не упрячем, валяй диктуй, — вздохнул Абов. — Скажут: свихнулся художник Волынов от творческого перенапряжения… А ребята останутся здесь без надежного человека.
— Я сообщу родителям!
— А интернатские все, кому они нужны…
— Специально подбирали, что ли?!
— Да побойся Бога!.. Если уж честно, то тебя подбирали специально. С Мариной советовались, она тебя и назвала. А мы глянули в картотеке: ба, наш человек! — Абов ожегся о взгляд Валентина, засмеялся торопливо: — Ну не “наш”, не “наш”. Теперь это роли не играет. Здесь нужен художник Волынов, а не… Свирский.
“Зачем я изгадил фамилию хорошего писателя?” — подумал Валентин. И сказал со злостью на себя:
— Не понимаю. Я-то не был на площадке. И тем более не встречал этих… гостей небесных. Значит, оставаться мне здесь нельзя.
— Они просигналили, что одному взрослому можно. Чтобы не оставлять детей без присмотра.
— Господи, ну что за чушь! — выдохнул Валентин. И подумал: “Самое удивительное, что я верю чепухе. Вернее, верю, что Абов этому верит”.
— У тебя же глаз художника, — сказал Абов. — Профессиональная наблюдательность. Если что появится в самом деле, запомнишь в деталях, опишешь как надо…
— В секретном сообщении!
— Да хоть всему миру рассказывай! В статьях с рисунками и фото… Правда, говорят, фото не получается, они засвечивают. Потому и нужен художник. Чтобы отразил подробности…
“Нет, ребят мне от этого дела не избавить, — быстро думал Валентин. — Да и самого, если упрусь, постараются где-нибудь запрятать. Возможно, здесь же, под предлогом карантина… Ну, прорвусь, а дальше что? Ребята останутся с каким-нибудь гадом вроде Мухобоя…”
Потом еще мелькнула мысль: “Это тебе за Андрюшку…”
Валентин сказал медленно и хмуро:
— Но револьвер я в самом деле оставлю себе.
— Да ради всех святых! — обрадовался Абов. Быстро встал. — Ты только это… покажи его. Что за игрушка-то?
Валентин поднялся, задрал рубашку, вынул “бергман” из-за пояса. Абов осторожно взял, повертел барабан.
— Австрийский… Но сюда явно с Юга попал. Видишь, старый номер забит и новый, самодельный наколочен.
Валентин пригляделся. На рамке барабана, снизу, были неровно выбиты на металле цифры: 4300006. Третий ноль стоял значительно ниже остальных. И Валентин сжался, захолодел, как от скверной приметы, от предчувствия беды.
3
В прошлом году, дав “отбой” Разину, Валентин ощутил свободу, как мальчишка в первый день каникул. Правда, ощущалась в этой свободе горечь, и стыд был — за ту вину, что едва не обрушилась на него. Но и облегчение было. И чтобы сбросить прежний груз и переживания, Валентин решил наконец, что сегодня закончит все срочные дела, позвонит Валентине и наутро купит билет на проходящий поезд. Укатит куда-нибудь к морю.
А ночью по городу пошли посыльные военной коллегии, подымая и сгоняя на сборные пункты солдат и офицеров резерва. Подняли и Валентина.
В ту пору уже вовсю по южным краям Восточной Федерации шло “выяснение отношений” и громыхали бои местного значения. Каждая провинция вспоминала свою историю, шила разноцветные флаги и требовала, чтобы ее признали отдельным государством. Но при этом не хотела признавать других и гребла под себя соседние территории. Города бастовали и строили баррикады, а между станицами и селами, кишлаками и аулами ощетинивались колючей проволокой границы. “Национальные гвардии” и “дружины борцов за справедливость” палили друг в друга (а чаще — в мирных жителей) из всевозможных стволов — начиная от музейных кремневых ружей и кончая залповыми установками, захваченными в местных гарнизонах. Порой (обычно, когда очередной конфликт уже выдыхался) центральное командование спохватывалось и храбро посылало в “горячий район” батальоны всяческого спецназначения. Бравые парни в разноцветных беретах лихо въезжали на площади и проспекты, шарахая очередями по темным окнам и наматывая на гусеницы зазевавшихся демонстрантов… Потом объявлялись дни траура, создавались всякие комиссии для расследования и занудно заседал парламент, не приходя, как правило, ни к какому решению…
Но заваруха в Саид-Харе напугала власти особенно сильно. Примыкавшие к Саид-Хару области не только заявили о создании очередной “независимой республики”, но возымели намерение слить ее с соседним государством. Открыли границу с ним, разогнав и срыв бульдозерами заставы. Из-за кордона пошли отряды чернобородых, в белых чалмах добровольцев и потоком хлынуло оружие, которым до недавнего времени Восточная Федерация щедро снабжала “наших миролюбивых соседей и братьев”. И столичный штаб принял экстренные меры.
…Полусонных, не забывших еще теплые постели, матерящихся, перепуганных и проклинающих “демократические преобразования” резервистов торопливо переодели в драное “хэбэ”, дали под расписку короткоствольные “Б-1” с полным боекомплектом, погрузили в тряские, дребезжащие заклепками четырехмоторные “кентавры” и к утру приземлили на раскаленном аэродроме в двадцати километрах от Саид-Хара. Дальше двигаться было некуда, дороги на Саид-Хар и на границу оказались перекрыты. На горизонте что-то дымно горело, отдаленно ухали залпы, а в сухой траве у бетонной полосы надрывно и мертво, как механизмы, трещали кузнечики.
