Питер Леранжис - Семь чудес и гробница теней
Тьму пронзает сказочный свет, и я оказываюсь на краю обрыва, а подо мной лежит бескрайнее море. Ветер хлещет по лицу, и я с трудом, но иду. Моя грудь вся в крови, руки и ноги не слушаются, кожа лица стянута и пылает. Я дрожу и сжимаюсь в комок.
Опять Сон?
Не думаю. Нет ни потемневшей от дыма сочной зелени древней Атлантиды, ни сбивающих с ног порывов ветра, ни жадного пламени, ни развернувшихся под ногами ущелий – ничего из того видения, что преследовало меня годами.
Сейчас я вдыхаю соленый влажный воздух, а мои руки ноют под весом… чего?
Я смотрю вниз, хотя это требует больших усилий. Мои руки крепко сжимают сферу. Но она не похожа на те две, которые я уже видел: она не теплая и не золотая, как локулус невидимости, и не светит молочно-белым, как летающий локулус.
Она насыщенного темно-синего цвета, почти черная. С ней мне не спрятаться от врагов и не спастись в падении с высоты.
Какой в ней толк?
С каждым вдохом я коплю силы. Набираю скорость. Кто-то преследует меня, и небезуспешно.
Вдали, окутанное тенями заходящего солнца, возвышается величественное здание. Меня переполняет радость. Я впервые вижу его законченным. Мужчина ждет меня там. При виде меня по его лицу разливается облегчение, которое тут же сменяется ужасом, когда он замечает, кто позади.
Он устремляется мне навстречу, но земля содрогается.
Я останавливаюсь.
Он бежит и что-то кричит мне. Его руки вытянуты вперед. Но я не шевелюсь. Несмотря на ударившую мне в ноздри исходящую от земли едкую вонь.
Запах смерти.
Глава 14
Папа
– Джек?
Сквозь ускользающий сон прорезался голос Касса:
– Скажи мне, что ты виж.
Я оторвал лицо от спинки переднего сиденья.
– Скажи мне, что в раю не говорят на наизнанском.
Мы лежали на боку. В иллюминаторе я увидел посадочную полосу примерно в сотне ярдов впереди и самолет с логотипом «MGL». За ними на многие мили до самых гор вдалеке простиралась степь. Касс все еще сидел пристегнутый ремнями к креслу, но само оно оказалось вырвано из пола и отброшено к стене.
– В раю ужасно неудобно, – пожаловался он.
У меня было чувство, будто мне с размаху врезали кулаком в грудь. Я ослабил ремень безопасности, и боль немного утихла. Торквин ворочался на своем сиденье, пытаясь выбраться. Обернувшись, я увидел Эли, ее голова безвольно повисла, волосы упали на лоб.
– Эли! – Придерживаясь рукой за стену, я направился к ней.
Но меня опередила доктор Бредли. Пощупав Эли пульс, она посветила ей в лицо фонариком.
Эли дернулась и отвернулась:
– О-о-о… уберите эту штуку… У меня голова раскалывается.
Я облегченно выдохнул и без сил сел прямо на пол.
– У тебя огромная шишка, – сказала доктор Бредли. – Нужно будет потом хорошенько тебя обследовать.
– Джек… – пробормотала Эли. – Как Джек?
– Нормально, – ответил Касс. – И я, кстати, тоже. И Торквин. На случай, если тебя это вдруг заинтересует.
Я почувствовал, как мое лицо вспыхнуло.
– Как профессор?
– Его сильно тряхнуло, но так все в порядке, – сказала доктор Бредли. – Это даже иронично, что ему, лежащему в столь защищенном месте, досталось меньше всего.
– Трапа нет, – объявил Торквин, вытаскивая из-под своего сиденья веревочную лестницу. – Спустимся так.
Он открыл люк настежь. Пока он привязывал конец лестницы и выбрасывал ее наружу, я не отрываясь смотрел на несущуюся в нашу сторону по каменистой равнине старую «Тойоту». Во время торможения ее занесло, и водительская дверь распахнулась.
Даже не видя лица, я знал, что это папа. Мне было достаточно увидеть его ноги, слегла вывернутые наружу, словно прикрепленные к тазу под углом.
– Джек! – закричал он, бросившись к покореженному самолету. – Джек, ты где?!
До земли было всего восемь футов лестницы. Но я застыл в проходе. Папа улыбался так широко, что я испугался, как бы у него не треснуло лицо. Его волосы теперь были скорее седые, чем каштановые, и морщин заметно прибавилось. Что казалось невероятным – ведь я не видел его всего несколько недель.
Он встал у лестницы и простер ко мне руки, и я, хотя и понимал, что уже слишком тяжелый, прыгнул. Он поймал меня и, крепко прижав к себе, закружил как маленького. Он плакал и повторял: «Слава богу!» – а я, несмотря на то что у меня по лицу тоже текли слезы, молчал, потому что мне так хотелось слышать его голос.
– Я в порядке, пап, – сказал я, когда он наконец опустил меня и мы отошли от самолета. – Правда. Где мы? Почему ты в Монголии?
– Где ты был? – Он меня не слушал. – Расскажи мне все!
Касс и Эли спускались по веревочной лестнице, когда к нам подоспел медицинский фургон с эмблемой «MGL».
– Слушай, пап, – заторопился я, – в салоне один человек, которому срочно нужно в больницу. Он очень стар, и ему изрядно досталось.
– Хорошо… да… понял. – Взгляд папы переместился на самолет, и все его лицо будто окостенело. Я оглянулся и увидел, как доктор Бредли и Торквин со всеми предосторожностями спускают на землю профессора. К ним уже спешили врачи с носилками.
– Это всего лишь Торквин, – пояснил я. – Выглядит он немного странно, но ты привыкнешь. А это Касс Уильямс и Эли Блек.
Но папа будто не слышал.
– Радамантус Бегад… – пробормотал он. – Что здесь делает этот человек?
– Ты слышал о нем? – спросил я. – Он известный профессор Принстонского или еще какого-то университета.
– Йельского, – поправил меня Касс.
Бегад все стонал, пока группа монгольских рабочих в белых халатах укладывала его на носилки. Папа встал над ним, уперев руки в бока.
– Секундочку, – сказал он. – Я хочу задать этому мужчине пару вопросов перед тем, как его унесут.
Глаза профессора Бегада походили на полные ужаса пустые провалы.
– М-Мартин… – едва слышно выговорил он.
Откуда профессору Бегаду было известно имя моего папы?
– Я доктор Тереза Бредли, – вмешалась доктор Бредли. – Нам необходимо как можно быстрее доставить профессора в медицинское учреждение, иначе он может умереть!
– Я справедливый и добрый человек. – Лицо папы наливалось краской. – Я верю в милосердие, прощение и право, и я не признаю ненависть. Однако этот человек – единственный, не побоюсь этого слова, на всей земле, без которого этот мир был бы куда лучше. Этот человек… он… он чудовище!
– Папа! – Я никогда не видел его таким. В отчаянии я взглянул на потерявшую дар речи доктора Бредли. – Ладно, пап, я знаю, о чем ты сейчас думаешь. О том, что этот человек похитил твоего сына. Но как бы безумно это ни прозвучало, он хочет спасти нам жизнь. Мои друзья и я… мы носители особого заболевания, которое убьет нас…
– …когда вам исполнится четырнадцать, – договорил за меня папа. – Как случилось с Рэндаллом Кромарти. И со всеми другими детьми, которых изучали мы с твоей матерью.
Кромарти. Я вспомнил его слова, когда мы говорили по телефону в день моего исчезновения: «Ты прочел ту статью, что я тебе прислал? Про того беднягу Кромарти, который умер в кегельбане неподалеку от Чикаго?..» Он постоянно твердил об этих загадочных трагедиях, о детях, умиравших, казалось бы, без всякой причины.
– Изучали? – переспросил я. – То есть все это время вы знали о гене 7ЧС… И ничего мне не рассказывали?
– Мы не хотели тебя пугать, – ответил папа. – Ты был всего лишь ребенком. Вместо этого мы с мамой пытались найти выход. Мы посвятили свою жизнь поискам способа вылечить тебя. Вот почему я здесь. Вот почему я все эти годы финансировал «Маккинли дженетикс лабс».
– Ты все это время скрывал… Не говорил мне ни слова! – воскликнул я. – Пап, пожалуйста! Позволь им помочь профессору Бегаду. Вам нужно поговорить. Мы были в тайном институте, занятом исследованием гена 7ЧС. Он нашел лекарство!
Папа разразился сухим горьким смехом:
– Он и твоей матери скормил ту же ложь! И в итоге она оказалась на дне расщелины в Антарктиде!
– Он знал маму? – удивился я.
Глаза профессора Бегада заметались, но он слишком ослаб, чтобы говорить.
– Он убил ее, Джек, – сказал папа. – Этот человек – убийца.
– Нет! – возразил я. – Это неправда! Она…
– …она отправилась на встречу с ним в секретную лабораторию в проливе Мак-Мердо и больше не вернулась. – Папа повысил голос. Он завис над профессором Бегадом, дрожа всем телом и не давая взывающим к нему по-монгольски медикам приблизиться к пациенту. – А через несколько лет он пришел за тобой. Сначала моя жена, затем мой сын. Когда я вернулся из Сингапура, тебя уже не было. Мне сказали, что в больнице видели странного мужчину, выдававшего себя за священника. Тучного мужчину с рыжей бородой. – Он развернулся и уставился на Торквина.
– Я не тучный, – буркнул тот. – Широкая кость.
– Пап, пожалуйста, послушай меня! – Я попытался оттащить его от профессора, но он не сдвинулся. – Она не умерла!
Глаза папы наполнились слезами.
– Ты всегда в это верил, Джек. Мне никогда не хватало духа разрушить веру моего маленького мальчика. Но она упала с высоты в несколько сотен футов…
