Анна Устинова - Волшебная дуэль
– Сестрица моя живет ровно там, где надо, – отрезала Ядвига Янусовна, и все молча продолжили путь.
Многие думают, в подмосковных лесах давно уже не осталось мест, где не ступала нога человека, но они ошибаются. Места такие есть, только обычные тропы на них не выводят, а наоборот – уводят. Ибо места эти прячутся от непосвященных так же, как грибы от тех, кто их не умеет искать. И путники, забредшие, как им кажется, в самые непроходимые лесные дебри, на самом деле отдаляются от сокровенных уголков, где деревья, сомкнувшись кронами высоко-высоко, вовсе перестают пропускать свет небесный. Птицы тут не летают – не поют, и зверье лесное не бегает, и тишина стоит мертвая, и залито тут все тусклым зеленоватым светом, идущим не сверху, a откуда-то из-под земли. Но то, что скрыто от человека, доступно темным силам, и непроходимая чаща покорно расступалась перед Татаночей и ее спутниками, пропуская их все дальше и дальше вглубь и тут же смыкаясь за их спинами.
– Ну, долго еще? – снова заныл Ничмоглот. – А то у меня от этой верховой езды вся спина ноет.
– Вы хам, милостивый государь, – обратился к нему Козлавр. – У вас, видите ли, ноет, а у меня, думаете, от вас не ноет? Я, осмелюсь вам напомнить, поэт, а не средство передвижения.
– Цыц! – прикрикнула на них Татаноча.
А Ядвига Янусовна попыталась успокоить ворчунов:
– Скоро, скоро прибудем, совсем чуток осталось. – И, с шумом потянув носом воздух, она добавила: – Чую: Ягулечка, сестричка моя младшенькая, уже близко.
Ничмоглот, оживившись, пришпорил Козлавра. Оскорбленный поэт-сатирик встал на дыбы и проблеял:
– Никому не позволю!
Ничмоглот смешался:
– Ты, милок, извини. Просто душа уж горит на место прибыть.
– Сдерживаться надо, – проблеял Козлавр. – Иначе сброшу, и дальше пешком потопаешь.
Деревья поредели. Вся компания выбралась на болотистую поляну. Странно, но и здесь неба видно не было. Растущие вокруг поляны деревья так же плотно смыкали кроны, перекрывая доступ солнечному свету. В болоте чавкало, булькало и стонало.
В довершение к этим и без того леденящим кровь звукам прибавился заунывный многоголосый вой. Словно несколько сотен неприкаянных душ выводило исполненную смертной тоски песню без слов.
– Эко их тут разбирает! – восхитился Ничмоглот Берендеевич и, похлопав по крупу Козлавра, ободрил: – Да ты не трясись – свои.
Но поэту-сатирику все равно было явно не по себе. Местность ему не нравилась.
Песня смолкла. Поверхность болота вскипела. В следующий момент из зеленотинной пены, как чертик из табакерки, визгливо хохоча, выскочило плюгавенькое существо – костлявое, востроносое, с растрепанными космами водорослей вместо волос.
– Кима! – Ничмоглот Берендеевич резво спрыгнул с Козлавра на землю. – Сколько лет, сколько зим! Иди я тебя обниму.
– Стой, болван! – в последний момент успела ухватить его за ворот майки Ядвига Янусовна. – В болото провалишься.
Кима, в три прыжка достигнув заветной тропинки, по которой компания Темных пересекала болото, повисла на шее у лешего.
– Глоша! Кузен мой любезный! Какими судьбами?
Любезный кузен, ласково похлопывая ее по костлявой спине, хотел было уже пуститься в объяснения, но Татаноча свирепо фыркнула. И леший вместо ответа сам вдруг задал вопрос:
– И давно ты тут?
– Да пять лет уже. Не очень удачная командировка. – На зеленовато-землистом лице Кимы появилось брезгливое выражение. – Люди нынче пошли не те. Ох, совсем не те. Ничего не боятся. Лезут куда ни попадя. Болота почем зря осушают. Да и наши тоже исхалтурились. Сами слышали: разве ж это хор? Сплошное недоразумение.
И подхватив с тропинки камень, она в сердцах зашвырнула его в болото. Оттуда раздался вой.
– Не знаю. Мне лично нравится, – признался Ничмоглот. – По-моему, Кима, ты придираешься.
– Разве ж это песня, – скорбно покачала головой кикимора. – Вот в позапрошлом веке под Ярославлем были у меня болота так болота. Ужас на всю губернию наводили. – Закатив глаза, она мечтательно причмокнула похожими на присоски губами. – Даже питерские газеты о нас писали, а уж про губернские и не говорю.
– Потом повспоминаете, – прервала беседу двух родственников Татаноча. – А то мы с дороги. Устали и жутко голодные.
– И кофе на вокзале подали омерзительный, – жалобно проблеял Козлавр.
– В командировку, значит? Только сегодня? – начала было вновь расспрашивать кикимора.
– Сегодня, сегодня, – перебила ее Татаноча. – Ну, хорошо. Еще успеем наговориться. – В ее планы не входило сообщать кузине Ничмоглота, что все они тут нелегально.
– Как там моя Гуленька-то, здорова? – обратилась к Киме Ядвига Янусовна.
– Да вчерась была, – процедила любезная кузина Ничмоглота.
Ведьмы переглянулись. Кажется, у Ядвиги Янусовны с Кимой произошел какой-то серьезный конфликт.
– Ну, вы, я вижу, торопитесь, и у меня тоже дела стоят, – быстро свернула разговор та. – Будет время, заглядывайте.
Она бултыхнулась в трясину. Оттуда почти сразу же послышался заунывный хор.
– И чем она недовольна? – пожал плечами Ничмоглот Берендеевич. – Поют. Справно поют.
– О вкусах не спорят, – пробурчала Ядвига Янусовна и вновь усадила его на спину Козлавра. – Поехали.
Компания вновь двинулась вперед по заветной тропинке. Они все шли и шли, а болото все не кончалось, и песчаная тропинка все петляла и петляла. Вконец измотанный томительным путешествием и дополнительным грузом на спине, Козлавр споткнулся об очередную кочку и, истошно блея, плюхнулся вместе с всадником в зловонную жижу.
– Помогите! Спасите! – взывали одновременно два голоса. Тата и Ната ухватили поэта-сатирика за рога, а Луша вцепилась ему в бороду.
– Раз, два, взяли! – командовала старшая ведьма.
Ядвига Янусовна тут же протянула Ничмоглоту Берендеевичу свой суковатый посох, который подобрала еще на опушке леса.
– Ох, ох, ох! – Трясина с громким чмоком выпустила лешего на свободу. Прямо как выплюнула.
– Что ж ты Кимочку-то свою не позвал? – глядя на перепачканного до самой макушки тиной и грязью Ничмоглота, язвительно поинтересовалась Баба-яга.
– Так она ж далеко, – смущенно откликнулся тот. И поводив по себе ладонью, с сожалением добавил: – Эх, костюм хороший попортил. И панама утопла.
– Ничего. Сейчас к Ягуле приедем – отстираемся, – успокоила его Ядвига Янусовна. – А панама твоя вон там, – указала она на трясину. – Сейчас подцепим.
И, ловко орудуя клюкой, она вытянула головной убор Ничмоглота и положила на заветную тропинку.
– Ох, спасибо тебе, родная, – растрогался он.
– Спасибом сыт не будешь, – хмыкнула Ядвига Янусовна.
– Что вы там копаетесь! – крикнула Татаноча. – Шли бы лучше да помогли. Иначе мы сейчас его совсем упустим.
Три сестры уже из последних сил удерживали поэта-сатирика, и подмога пришла как нельзя кстати. Наконец общими стараниями его выволокли на песок. Он дрожал и шумно всхрапывал.
Когда глаза его открылись, он, продолжая лежать, простер руку вверх и с пафосом продекламировал:
Судьба, о как же это низко!
Поэта гибель была близко!
Над краем пропасти стоял!
И запах смерти я вдыхал!
Меня ж никто и не спасал…
– Ожил! Он ожил! – в восторге проскрипел леший.
– У меня только два вопроса, – накинулась Ядвига Янусовна на приходящего в себя поэта-сатирика. – Во-первых, это хамство с твоей стороны – нагло врать, что тебя никто не спасал, в то время как мы все только этим и занимались.
– Это просто для рифмы и завершенности трагически-поэтического образа моего лирического героя, – торжественно произнес Козлавр. – Я в своем творчестве часто прибегаю к аллегорическим преувеличениям.
– Допустим, – хмыкнула Баба-яга. – Но у меня еще и второй вопрос: где ты здесь, о великий поэт, углядел пропасть?
Козлавр и на сей раз не смутился.
– Ясное дело: гибель в трясине недостойна моего лирического героя. Поэтому я выбрал пропасть.
– Бесполезно, – махнула рукой Татаноча. – Лучше поднимайся-ка, гениальный поэт, и вези Ничмоглота. Иначе никогда до места не доберемся.
Козлавр еще раз обреченно всхлипнул и поднялся на ноги.
– Ничего, уже скоро, – сказала Ядвига и попыталась водрузить очень грязного Ничмоглота верхом на поэта-сатирика.
– О нет! Я не согласен! – застонал тот. – Сил уж нет. Они, увы, иссякли. Дойду ль до места иль паду во цвете лет?
– А трепаться, значит, силы есть, – пресекла новый поток его красноречия Татаноча. – Довезешь его до места, не развалишься в своем цвете лет.
– Но мне самому не хочется, – неожиданно заявил Ничмоглот. – Он снова начнет спотыкаться, а это опасно. Уж как-нибудь на своих двоих доберусь.
