Виктор Пронин - Ошибка в объекте
— Садитесь. Внимательно вас слушаю.
— О, Валентин Сергеевич, если бы вы знали, какие жестокие слова произносите! Внимательно вас слушаю… Дежурное начало, правда?
— Не совсем,— смутился Демин.— Я сказал это от всей души.
— Так привыкаешь к этим… «Привет, старуха! Стакан хильнешь? Ну, ты и жрать здорова…» Так привыкаешь, что, когда слышишь нормальную человеческую речь, охватывает оторопь, не верите? Плакать хочется. Начинаешь понимать, что мимо проходит что-то важное, даже не то чтобы важное… Настоящее.
— Но муж к вам хорошо относится,— осторожно отметил Демин.
— Муж? — Борисихина сморщила нос.— Знаете, с ним странное происходит… Может быть, он и любит меня… Хотя нет, скорее любил. Думаю, кончилось, но он не хочет себе в этом признаться. Нет, это не любовь. Может быть, забота, привычка, сострадание, ответственность… Валентин Сергеевич, вам не кажется, что все эти слова рядом со словом «любовь»… как бы это… не тянут? Они слабее даже вместе взятые. И потом в них ощущается какая-то снисходительность. Сами по себе и сострадание и забота — прекрасны. Но когда заменяют любовь — они ужасны. А вот грубость и любовь совместимы, да?
— Знаете, мне трудно сразу так вот переключаться.
— Даже нетерпимость, подозрительность можно принять, как вполне приличные спутники любви… Если она настоящая, конечно.
— Если она настоящая, ей ни к чему ни подозрительность, ни грубость… Вы сказали, что с вашим мужем происходит что-то странное? — напомнил Демин.
— Ишь как у вас… Одна неосторожная фраза, и ты уже на крючке,— Борисихина склонила голову, как бы напоминая себе, что здесь надо держать ухо востро.— Я имела в виду наши отношения. Он так уверен в моем падении, в том, что оно окончательно… Представляете, он заранее простил мне будущие грехи. И даже те, которых мне никогда не совершить. И эта уверенность в том, что я всегда буду нуждаться в его прощении… Она все испортила. Даже когда я возвращаюсь домой совершенно чистая перед ним во всех смыслах слова, он смотрит на меня со скорбью обманутого. Это тяжело, Валентин Сергеевич. Так хочется дать ему основания для этой скорби.
— Наверно, это не самое лучшее, что есть в вашей семейной жизни, но у меня такое впечатление, что вы еще что-то хотели сказать.
— А! Я и забыла… Мне кажется,— сказала Борисихина раздумчиво,— что я уже видела его раньше, этого долговязого. Во всяком случае, он показался мне знакомым. Я его видела, недалеко от рынка.
— Он был один или с приятелями?
— Не хочу сбивать вас с толку — не помню. Возможно, я тогда была не совсем трезва, за мной это иногда водится,— доверчиво улыбнулась Борисихина.— Но если вам интересны мои зыбкие и расплывчатые воспоминания, смазанные временем…
— Для меня сейчас нет ничего важнее! — заверил ее Демин.
— Если так.— Борисихина забросила ногу за ногу, сощурилась, словно каким-то колдовским манером вызывая в себе исчезнувшие образы.— Он был не один… С ним были такие, как и он… Шалапуты.
— Чем они занимались?
— Шатались. Шатались от выпивки, шатались по улице, вообще, знаете, есть люди, у которых образ жизни шатающийся. Или, скажем, пошатнувшийся. Себя могу привести в качестве примера.
— Значит, он местный? Из нашего района?
Борисихина вскинула бровь, осмысливая вопрос, задумалась. По ее лицу как бы пронеслась тень колебания, неуверенности. Если парень окажется местным, то возникает соображение солидарности. Нехорошо вроде своих выдавать, какие бы они преступления ни совершили. Потом можно будет с ними поговорить с глазу на глаз, свести счеты, если будет надобность, выяснить отношения, наказать, но самим, без привлечения посторонних…
— Да, похоже, что местный,— сказала Борисихина.— То ли они искали развлечений, то ли уже нашли их… Чтото в этом роде. Знаете, есть сопляки, уверенные в какой-то своей значительности, в каком-то превосходстве… Может, папа с мамой вбивают им в головы эту чушь, а может, иначе им жить неинтересно. Ходят, ржут на всю улицу, жрут прямо из бутылки… Причем норовят так повернуться, чтобы видно их было с того угла и с этого. И чем больше люди возмущаются вокруг, тем им радостнее…
— Знаю,— коротко сказал Демин.— Он показался вам сопляком?
— Он и был сопляком. Не исключено, что я видела его даже не в этом году… Поэтому…
— Вы не помните имя? Ведь в тот вечер у Жигунова его как-то называли?
— Ха! Вы тогда не видели меня… Вам повезло, Валентин Сергеевич!
— Вам тоже немного повезло,— заметил Демин.— Иначе мы не сидели бы с вами в этом кабинете.
— Да,— кивнула Борисихина.— Я запросто могла лежать в одном холодном помещении под простыней.
— Ну уж коли у нас получился такой разговор, рискну задать один вопрос…
— Все, что касается меня,— пожалуйста! — с готовностью ответила Борисихина.
— Это касается не только вас. Если не сможете по каким-то причинам ответить — ваше дело. Но буду признателен, если ответите. Суть заключается в расхождении некоторых данных… Ваш муж утверждает, что весь день после пожара он добросовестно отработал на заводе металлоконструкций.
— Значит, так оно и было! — несколько поспешно воскликнула Борисихина.— Завод — это не контора какая-нибудь, человек на виду… Он ведь работает в конструкторском бюро.
— Я был на этом заводе, немного знаком с работой конструкторов. Они имеют право, может быть, это их обязанность — бывать в цехах, где изготавливаются металлоконструкции. В чертежах то ошибка, то оплошность, то рацпредложение в бригаде созрело, то меняют марку металла, ставят уголки, которые есть, вместо положенных по проекту… Все это необходимо утрясти с конструктором. Короче — они могут уйти, и никто на заводе не поручится, что в данный момент он в цеху, а не между цехами, идет в контору, а не к себе домой. Еще короче — у нас есть доказательства, что ваш муж около часа дня был в больнице.
Борисихина передернула плечами, исподлобья посмотрела на Демина.
— Простите, но это… Очень важно? В этом таится какое-то зловещее значение? Объясните, я никак не соображу.
— Все очень просто. В больнице лежат люди, пострадавшие на пожаре. Старик Жигунов, Свирин, там же была и Дергачева, но на следующий день, как раз, когда там вертелся ваш муж, она умерла.
— Он что-то ей сделал?
— Не похоже. Но он там был. Зачем ему понадобилось приходить в больницу тайком, через служебный ход, в рабочее время?
— А вы можете ответить на этот вопрос? — с улыбкой спросила Борисихина.
— Могу. Но боюсь, что ни вам, ни вашему мужу мое предположение не понравится.
— Рискните.
— Хорошо. Вам муж, взбудораженный тем видом, в котором он вас застал, нанес опасные для жизни травмы нескольким людям. Чтобы замести следы преступления, поджег дом. Но Жигунова и Свирина удалось спасти. Говорить они не могут, но когда заговорят, назовут преступника. Чтобы этого не случилось, ваш муж пробирается в больницу, чтобы убить оставшихся в живых участников застолья. Но ему это не удается. Вспугнутый нашим сотрудником, он скрывается.
— Боже, в каком ужасном мире вы живете! — воскликнула Борисихина.— Скажите, Валентин Сергеевич, а вы сами верите во все это?
— Полностью принять эту версию мне не позволяют некоторые другие факты. Но и отказаться от нее я не имею права, да и не хочется, она многое объясняет.
— Слушая вас, я не могла поверить, что речь идет о моем муже, мне все время приходилось делать над собой усилие, чтобы помнить, что рассказываете вы не о преступнике международного класса, а о Борисихине… Нет-нет, так он вести себя не мог.
— Вы плохо знаете своего мужа,— заметил Демин.— Мы вообще плохо знаем людей, которые живут рядом. Часто судим о людях дальних стран, мельком увиденных на экранах телевизора, куда точнее и глубже, нежели о человеке, которого видим каждый день. Что-то мешает взглянуть на них пристальнее, нас устраивает поверхностный взгляд. Наверно, потому, что с близкими мы не решаем мировых проблем, и даже обыкновенных производственных дел не решаем. С близкими людьми мы утрясаем быт — очереди, магазины, стирка…
— Как бы там ни было, все, что вы рассказали, заставляет меня иначе взглянуть на своего благоверного. Я, кажется, начинаю его уважать. Глядишь, и до любви дело дойдет,— добавила Борисихина.— Неужели это бывает — чтобы столь злодейские поступки могли вызвать уважение и даже любовь к человеку?
— Дело не в злодействах. Просто вы убедились, что он способен на сильные страсти, на отчаянные поступки, что он решителен, когда дело касается вашего достоинства…
— А что говорит обо всем этом мой муж?
— Молчит. Не был, говорит, в больнице, и все тут. Я спрашиваю, может быть, кто-то сходил туда в его туфлях… И это отрицает. Не могли, говорит, с моих ног похитить туфли так, чтобы я этого не заметил. Я, говорит, не то что некоторые, с которыми подобное может случиться.
