Роберт Ладлэм - Ультиматум Борна
— То есть?
— Спокойствия, Питер. Я не чувствую душевного спокойствия.
— Зачем оно тебе?
— Не знаю. Может быть, мне неспокойно из-за того, что происходят вещи, которые мне не подвластны.
— Хочешь сказать, тебе не хватает чувства оправданности, метафизического оправдания. Прости, Алекс, это не наш случай. Мы в ответе за свои поступки, и никакое отпущение грехов этого не изменит.
Конклин повернул голову и широко раскрытыми глазами уставился на Холланда.
— Спасибо, — сказал он.
— За что?
— За то, что сказал это, как я, даже слова такие же использовал… Пять лет назад я вернулся из Гонконга, а на моем копье развевался флаг с девизом «Ответственность».
— Что ты несешь?
— Забудь. Все в порядке… «Остерегайтесь ошибок церковной вседозволенности и самонадеянности».
— А это еще кто сказал?
— Савонарола или Сальвадор Дали — не помню, кто именно.
— Так, ладно, кончай! — рассмеялся Холланд.
— Почему? Мы в первый раз разговорились по душам. А что с твоими двумя сестрами? Что с ними стало?
— Это еще забавнее, — ответил Питер, склонив подбородок и с озорством улыбаясь. — Одна стала монахиней в Нью-Дели, вторая — президент своей собственной компании, занимающейся связями с общественностью в Нью-Йорке, и говорит на идиш лучше, чем большинство ее коллег по цеху. Пару лет назад она мне сказала, что ее перестали называть шикса . Ей нравится ее образ жизни, так же, как и другой моей сестре в Индии.
— И, несмотря на это, ты выбрал военную карьеру.
— Не «несмотря», Алекс… Из-за этого я ее выбрал. Я был недовольным молодым человеком, который искренне полагал, что эту страну обманывают. Происходил из обеспеченной семьи — деньги, влияние, дорогое образование — все это гарантировало мне автоматическое поступление в Академию ВМФ в Аннаполисе — мне , а не черному парню с улиц Филадельфии или Гарлема. И я просто решил, что должен как-то заслужить эти привилегии. Должен доказать, что подобные мне люди не пользуются своим положением, чтобы избегать ответственности, а наоборот, стремятся к еще большой ответственности, чем остальные.
— Возрождение аристократии, — сказал Конклин. — Noblesse oblige — положение обязывает.
— Не издевайся, — запротестовал Холланд.
— Я не издеваюсь, это абсолютно серьезно. Aristo по-гречески означает «лучший», kratia — «власть». В древних Афинах такие молодые люди вели за собой армии, и их мечи виднелись впереди войска, а не позади него, чтобы доказать солдатам, что они готовы погибнуть вместе с ними, людьми низкого происхождения, потому что эти самые люди низкого происхождения находились у них в подчинении.
Питер Холланд прислонил затылок к подголовнику вельветового сиденья и прикрыл глаза.
— Наверное, это тоже там было, я не уверен — я просто не знаю. Мы слишком многого хотели… а ради чего? Резни на Порк-Чоп Хилл? Неизвестной, никому не нужной земли у Меконга? Зачем? Господи, ну для чего? Ради того, чтобы в людей стреляли, им разворачивало грудь и живот пулей противника, находившегося от них в двух футах — вьетконговца, знавшего джунгли лучше, чем они? Что это была за война?.. Если бы ребята вроде меня не шли вместе с другими, как бы говоря «Эй, смотри, я тоже тут, я вместе с вами», то как бы, по-твоему, все это могло продолжаться? Начались бы просто массовые бунты, и, может быть, это было бы правильно. Эти ребята были теми, кого кто-то зовет ниггерами, латиносами и просто отбросами, они умели читать и писать лишь на уровне третьего класса. А у таких, как я, была отсрочка — отсрочка, чтобы не успеть запачкаться в этой грязи, — или местечко, которое спасало от службы. У тех же ничего этого не было. И если то, что я — привилегированный сукин сын — был там вместе с ними, хоть что-то значит, — это лучшее, чего я достиг в своей жизни. — Холланд неожиданно замолчал и закрыл глаза.
— Прости, Питер. Я не хотел ворошить прошлое, правда. Да и начал я со своей вины, а не с твоей… Правда, странно, как все переплелось и тянет одно другое? Как ты это назвал? Карусель вины? Когда она остановится?
– Сейчас , — ответил Холланд, выпрямился на сиденье и расправил плечи и спину. Он взял трубку внутренней связи, нажал пару клавиш и заговорил:
— Высадите нас в Вене, пожалуйста. А после этого отыщите китайский ресторан и привезите нам лучшего из того, что у них есть… Честно говоря, обожаю цыпленка с лимоном и обжаренные ребрышки.
Предположения Холланда оказались недалеки от истины. Первое прослушивание того, что Панов выдавал под действием сыворотки, было просто мучительным, голос подвергающегося процедуре путал мысли, эмоциональная составляющая мешала усвоению информации, и это было особенно сложно сделать тем, кто лично знал психиатра. Второе прослушивание, как ни странно, прошло при не ослабевавшей концентрации внимания, что было без сомнения следствием той боли, которую они слышали в каждой фразе. Времени на копание в собственных чувствах не было; информация внезапно приобрела решающее значение. Оба начали делать пометки на бумаге, постоянно останавливая и перематывая пленку, чтобы прояснить и понять неясные моменты. Третье прослушивание принесло дополнительные детали; а к концу четвертого захода Алекс и Питер Холланд исписали от тридцати до сорока страниц каждый. Еще час они провели в молчании, анализируя свои записи.
— Ты готов? — спросил глава ЦРУ с дивана, сжимая в руке карандаш.
— Да, — Конклин сидел за своим столом, на котором находилось его разнообразное электронное оборудование, подпирая локтем магнитофон.
— Есть какие-нибудь соображения?
— Есть, — ответил Алекс. — девяносто девять целых сорок четыре сотых процента всего, что мы слышали, не дает нам ничего, кроме доказательства того, каким ужасным мастером допроса является этот Уолш. Он делал выводы и строил дальнейшие вопросы по ключевым словам раньше, чем я их замечал, а мои навыки ведения допроса совсем не на любительском уровне.
— Согласен, — сказал Холланд. — Я тоже неплохо с этим справлялся, особенно когда у меня в руке был какой-нибудь увесистый предмет. Но Уолш молодец.
— Даже больше, чем молодец, но это нас не интересует. А интересует то, что он вытянул из Мо — и опять появляется «но». Важно не то, что он вспомнил о том, как рассказал все, что узнал от меня — а он раскололся почти полностью, это очевидно. Важно, что он слышал , — Конклин отделил несколько листов. — Вот пример. «Семья будет довольна… наш сюприм даст нам свое благословение». Он повторяет чьи-то слова, а не собственные. Но дело в том, что Мо не знаком с криминальным жаргоном, во всяком случае, не до такой степени, чтобы проводить параллели, а они здесь имеются. Возьмем слово «сюприм» и прибавим одну гласную. «Сюпримо» — «capo supremo», [92] а это совсем не ангел. Тогда «семья» сразу на несколько световых лет удаляется от Нормана Роквелла, а «благословение» заменяется вознаграждением или бонусом.
— Мафия, — сказал Питер, чей взгляд оставался острым и внимательным, несмотря на количество выпитого к этому времени. — Я это тоже инстинктивно отметил, хотя и не обдумал… Так, тут есть еще кое-что из этой серии — я уловил нехарактерные для Панова фразы, — Холланд пролистал свою пачку бумаги и выбрал один листок. — Вот. «Нью-Йорку нужно все», — Питер пролистал еще несколько страниц. — И здесь. «Этот парень с Уолл-стрит просто нечто», — директор ЦРУ перевернул пару страниц. — И вот еще. «Блондинчики» — дальше ничего интересного.
— Я это пропустил. То есть, я это слышал, но не понял, о чем идет речь.
— Ничего удивительного, мистер Алексей Консоликов, — улыбнулся Холланд. — Под этой англосаксонской внешностью и образованием бьется русское сердце. Тебя не может задеть то, что приходится терпеть некоторым из нас.
— Да?
— Я истинный американец англосаксонского происхождения, а «блондинчик» — это еще одно уничижительное определение, которое нам дали, скажем, некоторые пострадавшие меньшинства. Подумай об этом. Армбрустер, Свайн, Аткинсон, Бартон, Тигартен — все они «блондинчики». Да и «парень с Уолл-стрит», этого финансового оплота «белой кости».
— «Медуза», — кивнул Алекс. — «Медуза» и мафия…
— У нас есть телефонный номер! — Питер подался вперед. — Он был в дневнике, который Борн достал в доме Свайна.
— Я же уже пробовал, помнишь? Там только автоответчик, и больше ничего.
— Ну и отлично. Мы можем узнать, где он находится.
— И что? Кто бы ни забирал сообщения, он делает это удаленно, а если у него или нее есть хоть немного мозгов, то из уличного таксофона. Забирающего сообщения не только нельзя отследить, но он к тому же может их все стереть, так что нам ничего не светит.
