Элизабет Костова - Похищение лебедя
Внезапно я не выдержал. Вскочил с кресла и шагнул к нему. Он писал, подняв руку, двигая кистью, игнорируя меня.
— Роберт!
Он промолчал, но на долю секунды скосил на меня глаза, а потом снова вернулся к холсту. Я уже говорил, что я приличного роста и в приличной форме, хоть и не наделен небрежной статностью Роберта. Я гадал, каково будет ему врезать, Кейт, несомненно, меня бы одобрила, я мог сделать это за нее. И за Мэри. Я мог бы сказать: «Это для нее. И можете говорить, с кем хотите».
— Роберт, посмотрите на меня.
Он опустил кисть, обратил ко мне терпеливый ироничный взгляд — так, помнится, я подростком смотрел на родителей. У меня нет детей-подростков, но этот взгляд взорвал меня больше, чем любая грубость с его стороны. Он как будто ждал, когда закончится эта утомительная интерлюдия, и можно будет работать дальше.
Я откашлялся, справляясь с собой.
— Роберт, вы что, не понимаете, что я хочу вам помочь? Вам не хочется вернуться к нормальной жизни — к жизни там? — я махнул рукой на окно, но уже понимал, что проиграл, сказав «нормальная».
Он отвернулся к мольберту.
— Я хочу вам помочь, но не могу без вашего участия. Я, знаете ли, потратил ради вас немало сил, а вы, если достаточно здоровы, чтобы писать, вполне могли бы и говорить.
Его лицо теперь было мягким, но замкнутым.
Я ждал. Что может быть хуже, чем орать на пациента? (Или, скажем, спать с его бывшей любовницей?) Я чувствовал, что невольно повышаю голос. И больше всего меня выводило из себя ощущение, что он знает: я стремлюсь ему помочь не только ради него.
— Черт с вами, Роберт, — спокойно сказал я, вместо того чтобы заорать, но голос у меня дрогнул.
За все годы учения и практики я ни с кем так себя не вел. Никогда. Я продолжал оглядываться на него и выходя из комнаты. Я не боялся, что он бросится на меня или чем-то швырнет — это меня сейчас следовало опасаться. Позже я пожалел, что не сводил с него глаз в тот момент, когда его лицо изменилось: он не ответил на мой взгляд, но взглянул на холст, и на его лице появилась легкая улыбка. Торжествующая улыбка, пустяковая победа, но, может быть, в те дни других у него не было.
Глава 94
1879
Ив остается до середины недели, гуляет по пляжу, обняв Оливье за плечи, целует Беатрис в шею, когда она наклоняется, закалывая волосы. У него настоящий отпуск, про себя он называет его медовым месяцем. Ему нравится смотреть на Канал — это такой отдых! Но, к сожалению, ему надо возвращаться, и он извиняется, что так скоро покидает их. Все время, пока Ив здесь, она не смеет взглянуть на Оливье, разве что передавая хлеб или соль за обедом. Это невыносимо, и все же бывают минуты, когда она смотрится в зеркало или видит, как они прогуливаются вдвоем, и чувствует себя окруженной любовью, любимой обоими, как будто так и надо. Они провожают Ива до вокзала в Фекамне, Оливье отговаривается, однако Ив настаивает, чтобы он тоже поехал, и Беатрис не пришлось возвращаться одной в кебе. Поезд шумно вздыхает, колеса медленно начинают вращаться. Ив высовывается из окна и машет шляпой.
Они возвращаются в гостиницу и сидят на веранде, беседуя об обыденных делах. Они пишут на пляже и ужинают — старая пара, теперь, когда третий уехал. По какому-то взаимному согласию она больше не заходит в его комнату, а он — к ней. Все стены, разделявшие их, уже рухнули, и она не мечтает о повторении. Достаточно того, что между ними — это безмолвное воспоминание. Миг, когда он… или миг, когда она… и когда его слезы удивленной радости упали ей на лицо. Она думает, что теперь он всегда будет принадлежать ей, но верно и обратное.
В поезде в Париж, оставшись с ней вдвоем, он держит ее ладонь, как птицу, в своей большой перчатке, и целует ее, прежде чем она вскакивает собирать вещи. Они очень мало говорят. Она, не спрашивая, знает, что завтра он придет к ужину. Они вместе расскажут папá почти все о своей поездке. Они начнут работать над большим полотном. Она будет помнить его, его гладкое тело, серебристые волосы, влюбленного юношу внутри, до дня своей смерти. Он навсегда останется рядом с ней, дух Канала.
Глава 95
МАРЛОУ
Ответ Генри Робинсона меня потряс.
Mounsieur le Docteur!
Благодарю вас за письмо. Полагаю, Вашего пациента зовут Роберт Оливер. Он дважды побывал у меня в Париже около десяти лет назад, и у меня имеются веские основания подозревать, что при втором визите он унес из моей квартиры некую ценность. Не могу притворяться, что стремлюсь ему помочь, однако если Вы сумеете пролить свет на это дело, я буду счастлив Вас видеть. Я обдумаю, позволить ли Вам посмотреть на «Похищение лебедя». Прошу Вас иметь в виду, что полотно не продается. Если Вас это устроит, мы можем встретиться на первой неделе апреля в любое утро.
С уважением,
Генри Робинсон.Глава 96
МАРЛОУ
Я всей душой хотел бы взять Мэри с собой в Париж, но у нее была работа. По тому, как она отказалась, я понял, что она не поехала бы, даже если бы я сумел приурочить поездку к ее следующим каникулам: такого крупного подарка она после Акапулько от меня принять не могла. Один раз был удовольствием, но второй оказался бы одолжением. Я нашел книгу о музее д’Орсе, зная, что она мечтает там побывать, и она медленно пролистала ее от начала до конца.
И все же покачала головой, стоя у меня в кухне, и ее длинные волосы блеснули на свету. Решительный жест: нет. Тут был не столько отказ, сколько спокойное знание себя. Она как раз готовила нам завтрак, удивительно домашнее занятие. То был четвертый раз, когда она осталась — я еще мог сосчитать разы. Когда она уходила раньше меня в университетскую студию, или в аудиторию, или в кафе, где любила рисовать в дни, кода было меньше работы, я оставлял постель незастеленной и закрывал дверь в спальню, чтобы сохранить ее запах. Сейчас она выложила на тарелку четыре яйца с ветчиной и с ухмылкой поставила передо мной.
— Поехать с тобой во Францию не могу, но приготовить тебе разок яичницу — пожалуйста. Только ты ничего не думай.
Я налил кофе.
— Если бы ты поехала со мной во Францию, попробовала бы эти чудесные яйца вкрутую в маленьких чашечках, с хлебом и джемом, и кофе куда лучше моего.
— Мерси. Ответ тебе известен.
— Да. Но что ты будешь делать, когда я попрошу выйти за меня замуж, если даже слетать со мной во Францию не можешь?
Она застыла. Я говорил небрежно, словно не задумываясь, хотя думал об этом не первую неделю. Она крутила в руках вилку. Моя ошибка, запоздало понял я, приняла образ Роберта Оливера, стоявшего где-то за моей спиной. Не стоило спрашивать ее, что приковало ее взгляд, напоминать, что там никого нет, и что вместо знакомого ей Роберта теперь есть полусонный мужчина, растянувшийся на больничной кровати. Предлагал ли ей замужество Роберт хотя бы в шутку? Мне подумалось, что ответ записан морщинами у ее губ, в ее глазах, в линии упавших волос.
Она рассмеялась.
— Я уже зашла так далеко, доктор, что замуж мне ни к чему. — И удивила меня осведомленностью, какой я не ждал от человека ее поколения, процитировав строчку из Кол Портер: «Ведь мужья так скучны, от них столько хлопот».
— «Поцелуй меня, Кейт», — немедленно подхватил я, хлопнув ладонью по столу. — Все равно ты слишком молода, чтобы выйти замуж без позволения матери. А я не краду младенцев из колыбели, я не Гумберт Гумберт, я не…
Она рассмеялась и брызнула на меня апельсиновым соком.
— Не нужно льстить. — Она подобрала вилку и отрезала кусочек яичницы. — Когда тебе исполнится восемьдесят, дружок, я буду…
— Моложе, чем я теперь, а значит, совсем молодой, посмотри на меня! «Поцелуй же меня, Кейт!» — воскликнул я, и она рассмеялась уже более естественно и, обойдя стол, села ко мне на колени.
Но в комнате остался странный отзвук имени Кейт, жены Роберта. Мы оба промолчали, но услышали его. Может быть, чтобы заглушить его, Мэри крепко поцеловала меня. Тогда я отдал ей свой последний кусок ветчины, и так мы закончили завтрак: Мэри у меня на коленях, и мы отгоняем злых духов, обнимая друг друга.
Перед поездкой было много дел, и все утро перед отъездом в аэропорт я разбирал бумаги. В полдень зашел к Роберту и застал его в обычном молчании; я пока не собирался говорить ему, что намерен повидаться с Генри Робинсоном. Возможно, он заметит мое недельное отсутствие, но я с удовольствием предоставлял ему гадать, куда я подевался — ведь спрашивать он не станет.
Оставалось еще одно дело, и я вернулся в комнату Роберта в четыре часа, зная, что в это время он пишет на лужайке. Дверь, к моему облегчению, была открыта, так что я не чувствовал себя настоящим взломщиком, хоть пару раз и оглянулся через плечо. Я нашел письма на верхней полке в шкафу: аккуратная пачка. Приятно было снова взять в руки оригиналы, я как будто, сам не замечая, скучал по ним — пожелтевшая бумага, коричневые чернила, изящный почерк Беатрис. Очень может быть, Роберт всполошится, обнаружив пропажу, и наверняка догадается, кто их взял. Тут уж ничего не поделаешь. Я положил письма в портфель и поспешно вышел.
